Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс. Страница 53
События в этой маленькой книжке разворачиваются в XIX веке, когда в Швеции царила бедность. Четыре истории написаны искусственно состаренным сказочным языком, и некоторых критиков это привело в замешательство и задело. Сентиментальность «Южного Луга» сравнивали с сентиментальностью Сельмы Лагерлёф – и это не было похвалой. В издательстве «Рабен и Шёгрен», где за пятнадцать лет привыкли выпускать по бестселлеру от Астрид Линдгрен в год, внезапной смене стиля не обрадовались. Коммерческого успеха «Южный Луг» не имел. Казалось, на сей раз Астрид Линдгрен не смогла просчитать, какие истории придутся по вкусу детям, или, быть может, скорее взрослым. Критик и писатель Леннарт Хельсинг явно осуждал такие перемены. Новая книга модернизатора детской литературы была для него шагом назад. Вот что Хельсинг написал в газете «Афтонбладет» 15 декабря 1959 года:
«Ужасно, если „Южный Луг“ положит начало целой школе. Народные сказки навсегда ушли в прошлое. Эта повествовательная манера принадлежит миру взрослых».
Возможно, критика Хельсинга скорее касалась выбора устаревшего жанра. Во всяком случае, от его внимания ускользнуло, что в «Южном Луге» Линдгрен по-новому взглянула на тему одиночества. В книге описаны беспредметные страхи, и описаны они языком, который помогает ребенку – читателю или слушателю – заглянуть в собственную душу. Немногие до Линдгрен совершали такое в детской литературе, и понадобилось десять с лишним лет, прежде чем исследователи детской психологии – и прежде всего Бруно Беттельхейм с его работой «Пути очарования: смысл и важность волшебных сказок» (1976) – указали на то, что в народной сказке в символической форме зачастую изображаются характерные для разных стадий развития ребенка внутренние конфликты – например, страх отвержения и одиночества. Через развитие сказочного действия и особый язык сказка апеллирует к подсознанию ребенка, чем достигается терапевтический эффект. С помощью необыкновенной природы своего воображения дети перерабатывают то, что не всегда поддается осознанию, подчеркивали детские психологи и исследователи сказки в 1970-е годы, а Астрид Линдгрен – уже в конце 1950-х.
«Но дети не могут жить одни-одинешеньки, кто-то ведь должен заботиться о них» [45]. Так начинается «Южный Луг». Книга, подводящая итоги ушедшего десятилетия в жизни Астрид Линдгрен – десятилетия с его скорбями, страхом остаться одной и отвращением к растущей нагрузке на работе, которую она, писатель и редактор, взвалила на себя сама. Астрид не сразу пришла в себя после утраты Стуре, а радость от общения с внуком Матсом внезапно омрачилась разводом Лассе и Ингер. Как и многие дети, о которых писала его бабушка, мальчик оказался между двух огней, ему казалось, что у него вообще нет родителей. Так, во всяком случае, это понимала Астрид, и на Рождество 1957 года она записала в дневнике: «Никакое горе не переживаешь так сильно, как то, что затронуло детей». И потому Матс в конце 1950-х много времени проводил с бабушкой. Астрид брала его к себе при любой возможности, и на Далагатан, и на Фурусунд, и на виллу «Лонгберс» – пансионат в Тельберге на озере Сильян, где стала проводить свой ежегодный зимний отпуск и куда охотно приглашала близких. Так было и в марте 1959 года, когда они с уже восьмилетним мальчиком отправились в Тельберг одни, и бабушка, конечно же, взяла с собой карандаши и стенографические блокноты, поскольку по утрам писала новую книгу. Пока она стенографировала, лежа в постели, Матс с другими детьми из пансионата резвился в снегу на холмах, откуда открывался вид на Сильян и на кучку домов на берегу озера под названием Суннанэнг – Южный Луг.
В сказках «Южного Луга» тема детского одиночества доведена до крайности. Все дети в этих четырех историях либо сироты, либо больны, чрезвычайно уязвимы или изолированы. Они носят такие обычные шведские имена – Матиас, Анна, Малин, Стина, Мария и Нильс, но все они – из другой эпохи, своего рода предки одиноких детей Швеции 1950-х. В том числе мальчишек и девчонок, которых Астрид Линдгрен изобразила в более ранних книгах: Бертиль, Йоран, Бритты-Кайсы и Барбру из «Крошки Нильса Карлсона», Кайсы, Евы и Мэрит из «Бойкой Кайсы», Буссе из «Мио, мой Мио!», Малыша и Карлсона из «Малыша и Карлсона, который живет на крыше» и не в последнюю очередь Расмуса из «Расмуса-бродяги». Все эти дети похожи и узнаваемы, но с одним существенным различием: материальное благополучие детей из «Южного Луга» равно нулю. Все они обездолены, но сохранили величайшее человеческое богатство: способность с помощью фантазии подняться над бессмысленностью и злобой этого мира в рай согласия и радости. Как маленькая Малин, что, потеряв родителей и очутившись в доме призрения среди других отверженных, сохраняет искру надежды, которой никому не отнять у человека с воображением:
«Главное – верить и стремиться, и все получится!»
Поэзия белых ночей
По утрам в квартире на Далагатан царили мир и покой; писательница стенографировала свою новую книгу, лежа в постели, пока не приходила домработница, не звонил телефон и через щель во входной двери не начинала сыпаться сегодняшняя почта. А около трех в дверь дома номер 28 на Тегнергатан заходила уже редактор издательства – она быстро взбегала по лестнице, и начинался сущий ад. Дневная программа Линдгрен обычно не имела конца и края, довольно часто заявлялись журналисты и фотографы. Так, весной 1953 года в кабинете Астрид Линдгрен появился журналист из «Веко-шурнален»:
«Перед нами настоящий стол редактора-женщины: его ножки едва не подламываются под штабелями рукописей детских книг, проектов детских книг, готовых детских книг. А посреди всего этого беспорядка – видавшая виды фарфоровая кружка и деревянная шведская лошадка, знававшая лучшие времена. „Я обычно сижу тут с часу до пяти, но сегодня мне нужно в четыре уйти на радио, на запись… – (Где-то среди бумажных кип приглушенно звонит телефон.) – Нет, спасибо, я не стану рекламировать крем, реклама получится неважная… не с моей кожей, уверяю вас… – (Кладет трубку.) – А после радио надо забежать в Театр Оскара на „Новые приключения сыщика Калле Блюмквиста“».
Как редактору и главе отдела детской и юношеской литературы издательства «Рабен и Шёгрен» в 1946–1970 годах Астрид Линдгрен приходилось читать рукописи шведских писателей (уже закаленных в боях или еще только подающих надежды) и зарубежные издания на предмет возможной покупки прав, перевода, иллюстрирования и, естественно, создания привлекательной обложки. Все это, однако, не означало, что она читала или вела телефонные переговоры в кабинете за закрытыми дверями, – напротив, каждый день Линдгрен общалась с массой людей в издательстве и за его пределами: писателями, редакторами, консультантами, переводчиками, иллюстраторами, корректорами, типографскими работниками и книготорговцами.
Все конфиденциальные беседы с директором Хансом Рабеном, как правило, проходили в первой половине дня: он звонил Астрид домой, спрашивал совета и обсуждал основные задачи на сегодня. А все шведские рукописи и зарубежные книги редактор Линдгрен читала по вечерам на Далагатан.
Во многих письмах к Луизе Хартунг Астрид рассказывает о своей литературной рутине: «С утра лежу в постели, пишу, затем иду в издательство рассказывать другим писателям, отчего им надо переделывать свои произведения, чтобы те стоило читать, затем возвращаюсь домой и продолжаю работать. Как в часовом механизме, без пауз – едва у меня появляется свободная минутка, я работаю». (Фотография: Анна Ривкин / Музей современного искусства)
Этот бешеный ритм писатель и редактор Астрид Линдгрен поддерживала двадцать четыре года, и все работало как часы. Вот что Астрид, как одна деловая женщина другой, 1 июня 1959 года ответила Луизе Хартунг на вопрос, как дела и чем она в данный момент занимается: