Предатель. После развода (СИ) - Арская Арина. Страница 15

— Да никто вообще не пляшет под мои капризы, — закатываю глаза. — Ты и мама можете только друг друга обвинять в том, что вы подкупаете меня и балуете. И шлем с игровой комнатой светят мне по часу в день после уроков и уборки в своей спальне.

— Верно.

— Ну офигеть ты меня балуешь.

— Зато перед друганами похвастаешься, что у тебя есть игровая комната, — папа смеется.

— Ее еще нет, — смотрю в окно и перескакиваю взглядом с фонаря на фонарь.

— Будет.

— При определенных условиях, — цыкаю. — Что-то не понравится, то не будет этой комнаты, ага. Говори шепотом, смотри в пол и с моей новой телкой будь тихим. Стремная она, — сверлю висок папы злым взглядом. — И тупая.

Сейчас взбесится.

Должен.

Пусть остановит машину, развернется и вернет меня к маме. Я ему сейчас не нужен. Зачем я ему, если у него новая шмара, с которой они родят новых детей?

Пусть сейчас скажет мне, что ему очень жаль и что в его жизни для меня нет места, потому что я громкий, грубый, наглый и не слежу за языком.

Пусть откажется от меня, потому что я устал туда-сюда мотаться с рюкзаком и делать вид, что меня не напрягает жить на два дома.

И теперь дома у папы поселиться какая-то левая гадина с косой до жопы и будет играть роль второй мамочки.

Мне одной мамочки хватает за глаза!

Придурочной мамочки, которая ревет ночами, выходит к завтракам с опухшими глазами, а после с папой ведет разговоры сквозь зубы.

Не понимаю ее.

Папу понимаю. Он устал, потому что сейчас с мамой все устают так, что хочется треснуть ее чем-то тяжелым, чтобы прекратила быть дурой.

Даже дедушке с бабушкой с ней тяжело. Даже у них не выходит поговорить с ней, потому что она сразу требует их уйти, не лезть в ее жизнь и, вообще, хватит ее воспитывать. она взрослая девочка.

— Ты шмару себе какую-то нашел, — говорю я, не дождавшись реакции от папы.

Я доведу его.

А чо мне терять?

— Ну и как? — спрашивает папа. — Тебе полегчало? — едва заметно щурится на дорогу. — Полегчало от того, что ты оскорбил девушку за ее спиной?

— Могу ее и в лицо шмарой назвать.

— Можешь, конечно, — папа кивает. — И тогда полегчает, да?

Вот же гондон. Каждый раз в разговорах с ним я чувствую себя тупым.

Может, поэтому мама и отказывается с ним чесать языки, потому что просекла фишку, что папа в любом случае окажется умнее, чем она?

— Борь, ты мне ответишь? Тебе станет легче?

— Да чо ты ко мне прикопался?!

— А ну, не ори, когда я за рулем! — гаркает, и меня пробивает испугом от его зычного и раздраженного голоса. — Конечно, твою фантазию подростка-бунтаря очень порадует авария со смертельным исходом, но…

— Да, — шиплю под нос, — лучше сдохнуть, чем с такими тупыми родаками…

— Господи, — папа тоже шипит, — дожил же до того возраста, когда меня называют тупым родаком.

— Хочешь сказать, что не тупой?

Папа выдыхает, медленно моргает и говорит:

— Может, сейчас полегчало?

— Что ты прикопался?

— Потому что я твой тупой отец. Вот и прикопался. До левого мелкого говнюка я бы не докапывался, — папа поглаживает щеку. — А тут приходится прибегать к педагогическим уловкам, а после вечерами усиленно читать книги, как быть строгим, но хорошим батей.

— Да в жопу твои книги.

— Я же современный отец и не прибегу к ремню, — усмехается, медленно проворачивает руль, — но так хочется, но тогда я покажу свое бессилие.

Машина заворачивает к подъездной дороге, что ведет в паркинг жилого комплекса

— И к чему эта хрень? — едко недоумеваю я.

— В одной из этих книжек было сказано, Борь, что надо делиться с детками-конфетками своими мыслями, когда накрывает, — машина притормаживает, ворота паркинга поднимаются. — Сработало, нет? — вновь смотрит в зеркало заднего вида. — Вроде подуспокоился, смотри-ка.

В гнетущем молчании паркует машину в третьем ряду, глушит мотор и отстегивает ремень безопасности, а затем покидает салон, а я сижу и не дергаюсь.

— Борь, выползай, — он открывает багажник и вытаскивает чемодан.

Я хочу, чтобы мама и папа были вместе. Чтобы мы все жили в одном доме и чтобы вместе ужинали как сегодня. Что мне для этого сделать?

— Выходи, — открывает боковую дверь. — Ты когда был мелким, тебя можно было взять на руки и потащить, а сейчас такой фокус не пройдет.

Выскакиваю из машины, накидываю капюшон на голову. В паркинге холодно и пахнет бензином.

— Пошли, — хлопает по плечу и шагает прочь к дверям лифтовой площадки.

Колесики чемодана, который он катит за собой, неприятно поскрипывают.

Если он женится на этой шмаре, то это точно конец, и мама совсем слетит с катушек. Она тогда не просто свой бренд создаст, а захватит, блин, мир, чтобы всех нарядить в свои платья, лишь отвлечься от того, что у папы новая жена.

А когда эта жена ребенка родит?

Я должен что-то сделать. Меня начинает трясти.

— Борь, — папа оглядывается и ставит чемодан. — Я могу попытаться взять тебя на руки.

— Я не успокоился, — поскрипываю зубами. — нихрена я не успокоился. И нихрена твои книжки не помогают!

— Ты много ругаешься.

— Скажи! — мой голос прокатывается по парковке. — Ты ее любишь?! Любишь маму?! А?! Любишь? Или все? Скажи!

Глава 26. Я зол, очень зол

— Скажи, что ты ее разлюбил! — орет Борька и сжимает кулаки. — И закроем тему! Закроем, если ты ее не любишь!

И сколько в нем сейчас злости и безнадеги, будто мой ответ повлечет смерть всех его близких.

Я знал, что однажды он так закричит и задаст именно этот вопрос, от которого мне станет горько во рту.

Его отчаянное желание, чтобы мама и папа были вместе, режет меня по живому, и вместе с тем вызывает дикий гнев к Анфисе, которая не может даже со мной поговорить.

Хотя бы ради сына сесть и поговорить.

Не надо меня прощать, потому что я принимаю ее право идти своей дорогой, но разговор нам нужен, чтобы окончательно все закрыть между нами.

Тогда и Борька успокоится.

Поговорить, согласиться, что мы не враги, а бывшие муж и жена, которые все равно должны смотреть в одну сторону, ведь у нас дети.

Два года прошло. Я устал.

Первые полгода я был полон решимости все исправить, но сейчас… Сейчас я хочу домашнего уюта, теплую воркующую женщину под одеялом и ласковые объятия.

Пусть и не от той, в которую я втрескался в свое время до искр в глазах и онемевших пальцев. Да и влюбленность, как показала, практика не горит огнем годами.

— Что ты молчишь?!

А что я могу сказать сыну?

Поделится с ним, что я не знаю, что именно я теперь чувствую к его матери? Что ее отказы, упрямство и тупое игнорирование моих слов в наушниках медленно, но верно привело к раздражению?

Конечно, я головой понимаю, что она имеет право обижаться, но не почти два года. Да, сейчас я согласен на Диану, которая где-то лжет, где-то льстит, где-то липнет с ласковым мурлыканьем.

Вероятно, у нее такие же планы на мою скромную персону, как и у меня на нее. Использовать и взять то, чего не хватает.

Упустим из внимания момент, что вот это “не хватает” и привело к тому, что передо мной стоит разъяренный сын.

По макушке проходит поток холодного воздуха, что вырывается из вентиляционной трубы над головой.

Не хватало.

Мне однажды стало не хватать с Анфисой женской ласки.

Игривого кокетства.

Ленивой нежности, в которой мужчина и женщина могут лежать на диване часами. Какая роскошь! Пятнадцать минут милый, и я побежала рисовать новые эскизы. У меня горят все сроки.

Не хватало глупых разговоров ни о чем.

И всего этого мне начало не хватать до рождения Афинки. Со второй беременностью Анфиса вообще отвернулась от меня в желании завоевать новые вершины в своем деле. Эскизы, тряпки по всему дому, выкройки и бессонные ночи за швейной машинкой.

Я сначала просил, потом требовал, чтобы она ночами хотя бы спала со мной в кровати, а не приходила под утро, когда я уже просыпался, но моя жена игнорирует любые авторитеты.