Бывшие. Мне не больно (СИ) - Черничная Даша. Страница 32

— Не тебе судить.

— Может и так, — чешу отросшую щетину на подбородке. — Только вот вывозить все это вы сколько еще сможете?

— Она со мной по-другому разговаривает, — вздыхает горько. — Это в нее при Нюшеньке черти вселяются.

— Никто в нее не вселяется. Она просто ненавидит собственную дочь. Не стоит оправдывать ее злость нашествием нечисти.

Маргарита Львовна поднимает на меня бесцветный взгляд:

— Она дочь моя. Кровь моя, хоть и отравленная. Оставлю ее одну — пропадет. А у Танюши теперь ты есть. Защитишь?

— И глотку перегрызу за нее.

Кивает:

— И на том спасибо.

Глава 40. Сдавайся

Слава

— Не слушай ее, — переплетаю Танины пальцы со своими и тяну ее за собой.

Так как я сорвался сюда неожиданно и даже не заезжал домой, у меня образовалась заминка в работе. Некритичная, но тем не менее. Теперь мне необходимо позвонить отцу или Роману и передать дела на пару дней вперед, потому что я не могу бросить Таню в одиночестве. Она тут, в этом серпентарии, совсем упадет духом.

С сетью тут по-прежнему беда, вышку так и не починили. Поэтому прямо сейчас мы пробираемся через высокую полевую траву на самый верх холма.

Таню потянул за собой специально — чем меньше времени она проведет в обществе своей припадочной матери, тем здоровее будет.

— Я не слушаю, — упертая девочка.

Врет, конечно. Такое не слушать невозможно.

— Она не имеет права так с тобой разговаривать, — качаю головой и утягиваю рыжую еще выше.

— Она мать, — Таня понуро пожимает плечами.

— Мать не та, которая родила, — несу я, и девушка замирает.

Смотрит на меня встревоженно:

— Что ты такое говоришь?

Прикусываю язык. Что бы ни говорила Таня — свою мать она любит. Вспоминаю наказ моей матери: не влезать и просто любить.

Блять, ну как не влезать-то? Молча смотреть, как ее мамашка вытирает о Таню ноги? Задвигаю свои хотелки и гонор подальше:

— Прости, — сдаюсь. — Я не имею право вмешиваться.

Замираем. Рыжая молча разглядывает меня, будто переводит сказанное с незнакомого языка, а после обезоруживает меня:

— За меня никто никогда не переживал. — Подходит ближе, кладет руки мне на грудь, сминает в кулаке футболку, поднимает зеленые ведьминские глаза и прожигает взглядом: — Ты вмешивайся, Слав. Пожалуйста. Кроме тебя — больше некому.

И льнет ко мне сама. Обвивает меня руками, как канатами, и я вообще теряю связь с реальностью. Ноги подкашиваются, я валюсь в высокую траву. Таня приземляется сверху, утыкаясь носом мне в шею.

Сознательно не целую ее. Пусть сама делает первый шаг. До трясучки хочется от нее инициативы. Ей надо договориться с самой собой, потому что для меня и так все ясно-понятно.

Таня гладит меня по колючим щекам, ласкает взглядом, а у меня внутри трясется все, как будто я снова пацан, который вот-вот должен впервые поцеловать девчонку.

Пока рыжая наглаживает меня, я неконтролируемо прижимаю ее к себе за талию, вдавливая в себя.

Будто издеваясь надо мной, Таня медленно опускает голову и целует. Нежно ведет мягкими губами, дразнится. Срываюсь, переворачиваю девушку на спину и сминаю ее губы. Грубее, чем нужно, но она, кажется, не против, а я уже не могу остановиться и пру как танк.

Зацеловываю ее лицо, шею. Оттягиваю вниз лямку сарафана, бесстыдно оголяя грудь. Легонько кусаю нежную кожу. Таня вскрикивает.

В небе с криком пролетает стая птиц, а мы сходим с ума, целуемся так, будто боимся, что нас разлучат.

Здесь дикое место, нет ни души. Только я, она и высокие полевые цветы, в которых мы тонем, как в море.

Таня нескромно разводит ноги, подол короткого сарафана поднимается, оголяя белые трусики. Чистенькая моя девочка. Нагло располагаюсь меж ее бедер и расстегиваю молнию на джинсах, потому что раскаленный член начинает болеть, стянутый тисками плотной ткани.

— Сдавайся, — шепчу ей и кусаю за нижнюю губу.

— Уже давно, — смеясь, шепчет мне в ответ. — С потрохами. Неужели не видишь?

Рыжая тянет ткать моей футболки вверх, снимает и откидывает в сторону. Сжимает меня бедрами и толкает. Поддаюсь ей, переворачиваюсь на спину, и Таня оседлает меня.

Рыжие волосы красивой волной ложатся на ее плечи, покрытые веснушками. В бесстыдно растрепанных волосах торчат травинки, в зеленых глазах горит бесноватый огонь. Таня облизывает алые, пухлые, зацелованные и затертые от моей колючей щетины губы и закусывает нижнюю, сверкая белыми зубками. Стреляет в меня глазками. М-м-м, малышка хочет поиграть? Давай, моя госпожа, будь моей доминантой! Я весь твой.

Оголенная грудь с торчащими сосками призывно двигается. Ар-р-р! Сарафан смят на талии. Все так остро-вкусно, что даже колючая трава, впивающаяся в спину, только еще больше распаляет жар, возбуждая.

Порывы ветра заставляют шевелиться высокую траву, и в этом шелесте мне чудятся слова о любви и о чем-то большем. Хотя губы Тани не двигаются, они растянуты в легкой, немного нахальной улыбке, но глаза разговаривают, и вот в них можно прочитать так много всего, что тешит мое мужское самолюбие.

Но самое главное — это то, что она может быть со мной самой собой. Вот так сидеть на мне, полуголая посреди гребенного поля, и не думать вообще ни о чем.

Перехватывает мои запястья и поднимает их. Шутливо-серьезно произносит:

— Руки вверх! Вы окружены. Сопротивление бесполезно.

— А-р-р, — рычу и улыбаюсь, как пьяный. — Я весь твой. Дурак я, что ли? Сопротивляться? Когда тут такая властительница.

Опускается и кусает меня за губу, шипит:

— Ты так много болтаешь, — и целует, не давая вымолвить ни слова.

Да какие слова? Я стек в собственные трусы, умер, но уже готов воскреснуть.

Член трется о ее трусики, и я чувствую, что взорвусь сейчас без проникновения. Реально как пацан, который не может контролировать свое возбуждение. Потому что — ну какой контроль? Тут родео на всех скоростях, спасайся кто может.

Таня прокладывает дорожки из поцелуев по моей груди, спешно спускает джинсы вместе с трусами, оголяя член. Смотрит на него с азартом. Ну же, девочка, давай. Не стесняйся. Мы оба с ним твои вассалы.

И она, стрельнув в меня глазами, опускается. Вбирает член в горячий влажный ротик.

— Ох ты ж черт, — шиплю.

Голова идет кругом. Откидываюсь на траву и прикрываю глаза, кайфуя. Все это так пронзительно, так жарко, что я горю ярким пламенем.

В какой-то момент не сдерживаюсь и тяну рыжую на себя, помогаю варварски сорвать с нее белье и усаживаю на себя. Сразу. До упора.

Таня вскрикивает и тут же начинает двигаться на мне. Это не родео, нет. Это гребаный безумный танец. Притягиваю ее к себе за затылок и целую, просовываю язык в ее покладистый ротик и трахаю ее им.

Отрываемся как беспредельщики, и никто нам не посмеет сейчас запретить любить друг друга. На пике Таня вскрикивает и ложится на меня, а я изливаюсь в нее — вообще без сил выйти.

Дышим, смеемся, целуемся. Помогаем друг другу одеться. Мы усталые, бесстыдные, с красными засосами, мятой одеждой и травой в волосах.

Это больше чем любовь. Это небо.

Глава 41. Скажи, зачем нужны слова — они жестоки

Таня

Вот уже два дня мать всячески избегает меня. Не разговаривает, стоит только мне зайти в комнату — сбегает. Сегодня утром Славе пришлось уехать, но он обещал забрать меня завтра вечером. Именно поэтому весь день я хожу в прекрасном настроении, которое не может испортить даже кислая мина матери.

Я буквально порхаю, бабочки внутри расправляют крылья и взлетают. Внизу живота разливается приятное тепло. Тот секс в поле — вообще нечто. Я заливаюсь краской до самых ушей, едва только вспоминаю нас.

После нашей близости я совершенно оторвалась от реальности. Мы настолько расслабились и забили со Славой на все, что я даже ночевала с ним в гостинице. Плевать на мать и на пересуды. Хотя какие тут могут быть пересуды, если мы со Славой вместе?