Бывшие. Я тебя отпускаю (СИ) - Черничная Даша. Страница 23

Делаю шаг вперед и натыкаюсь на горячее тело, кладу руки на его грудь и сминаю в кулаке футболку.

Когда-то Никиты был самым лучшим мужчиной в моей жизни. Когда-то давно я любила его. Всем своим глупым сердцем. То время прошло, оставив после себя лишь горькие воспоминания.

Сейчас я слишком уязвима, я еще не успела отойти от стычки со Степаном, и единственное, чего мне хочется — это почувствовать Никиту. Чтобы он стер прикосновения чужого мужчины.

Поднимаю лицо, нахожу мягкие, нежные губы и целую.

Глава 28

Никита

Я не знаю, почему не сплю.

Я не знаю, почему жду ее возвращения.

Я не знаю, почему мне не дает покоя тот факт, что уже два часа ночи, а ее до сих пор нет дома.

Сажусь на диван и укладываю рядом ногу. Как же задолбала эта немощность. Хочется помесить грушу, потягать железо, а не смотреть десятую по счету документалку про животных.

Женька и Сашка уснули, а мне не спится. Захожу в комнату и смотрю на них.

Сын Инги во время сна кажется совсем мальчишкой, хотя в обычной жизни часто храбрится и делает вид, что старше, чем есть. Хороший у нее пацан. Жаль, что растет без отца. Не могу больше бороться с желанием покурить, поэтому обуваюсь и выхожу на лестничную клетку. Дымить в квартире не хочу — единственный балкон находится в той комнате, где спят дети.

Открываю окно и закуриваю. Выкуриваю половину сигареты, как вдруг перед подъездом тормозит представительская тачка и оттуда практически выпадает Инга. Этот ее боров следует за ней и начинает откровенно приставать.

Дальше действую не задумываясь, потому что вообще не понятно, как вступиться за честь девушки, когда у тебя минус одна нога и минус одна рука. К тому же голова гудит и днем и ночью.

Все это ничто, когда перед глазами возникает красная пелена.

Разина жмется ко мне, явно боясь этого Степана, что злит меня еще больше. Дура! Нахрена села к нему в тачку, раз боишься? Нахрена работаешь с ним? Развернулась и ушла!

Возле лифта она пытается накинуть на меня свое пальто, а мне хочется попросить ее, чтобы вообще не касалась меня, иначе сорвусь и со злости вытрахаю ее прямо тут, посреди нашего подъезда, в котором живут в основном благочестивые бабули, видавшие динозавров.

Когда лифт останавливается и вырубается свет, я закрываю глаза, потому что понимаю: моя выдержка разваливается в руины.

И, будто предчувствуя это, Инга подается вперед и целует меня. Сразу глубоко и чувственно. Вжимается в меня, будто все, что нужно сейчас — это именно я. Будто я один могу защитить ее от целого мира.

Притягиваю ее к себе за талию и прижимаю крепче. Целую так же неистово, как и она меня. Прикусываю за губу. Мне хочется поднять ее под бедра и припечатать к стене, чтобы выбивать из нее все стоны, которые припасены для других мужиков.

Что ты делаешь со мной, девочка? Размазываешь меня, превращаешь в тряпку. Раскидала всюду свои флажки, окутала заботой Женьку — самое слабое мое место. Воскресила уют в моей холостяцкой берлоге. Даже пацан твой — и тот стал мне близким, чуть ли не родным.

Наверное, это тот самый момент, когда я готов послать все к черту и признаться ей в любви. Только любовь ли это? Одержимость, злость, перемешанная с животной нуждой, жгучая потребность конкретно в ней, конкретно всегда. Нужда, как в воде, кислороде, солнце.

Меня шатает, и я едва не падаю на Ингу, в последний момент ухватившись за поручень одной рукой, а девушку прижимаю за талию второй.

Разрываем поцелуй, дышим друг в друга, касаемся раскрытыми губами.

А потом все по новой. Я передвигаю Ингу в угол, чтобы не завалить нас обоих, а сам лезу в ее пиджак, целую шею, грудь.

Она шумно дышит, гася стоны в кулаке.

— Господи… Ник… Никита, пожалуйста…

— С ума сошла? — бормочу ей в грудь, не в силах оторваться. — Хочешь осквернить этот дом образцового содержания?

Спрашиваю с насмешкой, понимая, что уже не смогу остановиться. Член болезненно упирается в штаны, и я сдавливаю его через ткань, пытаясь скинуть напряжение. Не помогает.

— Должны же мы дать повод для пересудов? — слышу улыбку в ее голосе.

— Извращенка, — поднимаюсь выше и беззвучно смеюсь ей в губы.

— Знаешь что? Отошел от меня! — шутливо вырывается.

— Размечталась… — шепчу и накрываю ее губы.

Пробираюсь пальцами к молнии на брюках и расстегиваю ее. Ныряю рукой внутрь, а там… там лужа, что ли, растеклась под ней? И это вспышками бьет по моему воспаленному мозгу. Я просто не в силах сдерживаться.

— Инга… у меня нет презервативов, — бормочу ей в губы.

— И у меня… но я чистая…

— И я…

Какой, нахер, здравый смысл? Меня сейчас разорвет к чертям собачьим.

Тяну плотную ткань вниз, Разина активно помогает, кое-как, не переставая целоваться, стягиваем одну штанину. Ее трусы тоже болтаются лишь на одной ноге. Приспускаю брюки и вхожу одним резким движением.

Инга вскрикивает, но я успеваю закрыть ей рот поцелуем. Трахаемся, как животные. Абсолютно бесстыдно посреди, в общем-то, общественного места.

Не хочу думать о ее прошлом. Не хочу думать о ее настоящем. На сегодня она моя, а значит, я возьму все, что мне полагается. Вколачиваюсь в нее грубо, но Инге нравится, мурлычет кошкой мне в ухо, стягивает волосы на затылке.

Я чувствую, что скоро сорвусь вниз, поэтому меняю угол наклона. С каждым толчком Инга сильнее отдается, пока в конце концов по ее телу не проходит дрожь.

Тут же догоняю ее и изливаюсь внутрь, просто потому, что, к позору своему, реально не успеваю выйти.

Дышим шумно, но даже в темноте я чувствую, как она счастливо улыбается и утыкается носом мне в грудь. Прижимаю ее к себе за шею, потому что сейчас так — правильнее всего.

Глава 29

Инга

Степан настойчиво звонит, но я упорно отклоняю вызов за вызовом. В конце концов он присылает сообщение:

«Инга, прошу, прости меня за несдержанность. Давай поговорим?»

Игнорирую.

В ближайшее время мне предстоит решить важный вопрос. Мой договор с Веремеенко закрыт. Проект завершен, поэтому отныне я безработная. Однако я не имею на это ни малейшего права. У меня сын, ремонт, который сжирает львиную долю отложенных денег. Да и свои потребности мне тоже хочется закрыть.

Пока что у меня нет ни единой идеи насчет работы. Беру себе пару дней безделья, чтобы выдохнуть, потому что последние недели выдались адовыми. Выставка, помощь Никите, сын, ремонт. Жуть.

Недавно Никите сняли гипс, и я больше не нужна ему.

После того, что было в лифте, мы пришли к молчаливому соглашению — не обсуждать. Но что-то ощутимо изменилось. Никита перестал быть обозленным, взгляд его больше не посылает лучей ненависти.

Мы не друзья, не враги. Не возлюбленные и не любовники. Я не понимаю, кто мы друг другу.

— Бабуль! — захожу в нашу квартиру.

Совсем скоро и мы переедем сюда. Почти все готово, осталось дождаться кухню, и вернемся. Можно и сейчас, но что-то держит. Знаю я, что держит. Просто признаться себе в этом — значит капитулировать и забыть о том, что было.

Бабушка выглядывает в коридор.

— Инга? Не ждала тебя сегодня.

— И тебе привет, бабуль, — целую ее и прохожу в гостиную, устало присаживаюсь на диван и спрашиваю: — Ты знала об отце?

Тихий вздох, и бабушка подходит к старинному комоду. Берет мундштук, вставляет в него сигарету, прикуривает. Подходит к окну и распахивает его. Смотрит задумчиво вдаль.

Наконец-то настала весна. Совершенно неожиданно.

Снег сошел, температура уверенно ползет вверх.

— Ты знала, — киваю. Ответ мне больше не нужен. — Почему не сказала?

Матильда Адамовна затягивается сигаретой и отвечает, одновременно выдыхая дым:

— Он овощ, Инга, — мое сердце болезненно дергается. — Ну вот сейчас я сказала. И что? Кому хорошо сделала?

— Я имела право знать, — стараюсь говорить твердо, но голос срывается.