Ребёнок моего мужа (СИ) - Селезнёва Алиса. Страница 26

− В конце она сказала мне ждала от меня мужского поступка. Похоже, надеялась, что я не стану читать документы. Произнесла что-то вроде: «Ты ведь хотел усыновить ребёнка. А мой здоровый. И через год я могу родить ещё. И он будет тебе родным».

− Не исключено, что она уже сбежала и написала отказную.

− Мне всё равно.

Лана помолчала и провела рукой по слипшимся прядям. Ей всё равно не было. Её душа жаждала мести. Плюсики в карму больше не волновали.

− Пойдём, я тебя уложу.

Она помогла ему подняться и неторопливо повела в спальню. Влад был тяжёлым, и шли они долго, а, когда, наконец, добрались, Облонский упал на кровать, как мешок с картошкой.

− А теперь спи. Утро вечера мудренее.

Она хотела уйти, но Влад схватил её за руку и приблизил к себе. Поднёс пальцы к губам, а затем приложил к щеке.

− Останься со мной. Пожалуйста…

Останься. Не уходи… В голове у Лана замелькали обрывки воспоминаний почти недельной давности. Влад в куртке и в капюшоне, она в белом шёлковом платье. На улице. Перед входом в ресторан «Хуторок». Ветер треплет её волосы, а Влад спешит в роддом. К «своему» сыну. Тогда она шептала ему также: «Не уходи, не оставляй меня». Но он всё равно уехал.

− Я приберу на кухне и вернусь. Хорошо?

− Только не задерживайся.

− Ладно.

Но Лана не вернулась. Она ушла к себе на диван, а Влад захрапел, как только за ней закрылась дверь.

Глава 20

Когда Лана ушла из дома, Влад ещё спал. Она отпросилась с работы, сказав, что идёт к врачу, и прямиком направилась в родильное отделение. Правда, без особой надежды. Лана была уверена, что Вика уже сбежала, а дорогой Серёженька перекочевал в отсек для отказников. Однако мечтам её сбыться суждено не было. Виктория Ковалёва никуда не делась. Она по-прежнему занимала палату в самом конце коридора. Платную и отдельную.

Как и в прошлый свой приход, Лана назвалась её сестрой, сунула в паспорт деньги, нацепила белый халат и без лишних телодвижений отыскала нужную дверь. Та, увы, оказалась зазывно приоткрытой. Вика сидела на кровати и качала младенца, завёрнутого в белые пелёнки. Качала и чуть слышно напевала песенку про глазки-бусинки. Сама она была одета не то в пижаму, не то в домашний костюм, состоящий из просторной коричневой футболки и узких бриджей, тоже коричневых, но на тон светлее. Лана бы и не обратила на этот костюм внимания, если бы футболка и бриджи не были усыпаны серыми мишками Тедди. Мишки у Вики были везде: на груди, на рукавах и даже на коленях.

− Пришла превратить мою жизнь в ад? – проговорила она полушёпотом, укладывая сына в больничную кроватку. Остановившись у порога, Лана быстрым взглядом оглядела палату. Для государственной больницы вполне неплохо, местами даже шикарно. Есть телевизор и холодильник, за отдельной дверью, похоже, собственные туалет и душ. А на столе у стенки букет роз. Большой. Штук пятнадцать, не меньше. Ярко-жёлтых, как подсолнухи. – Громко только не ори. Не надо Борю пугать.

− Борю?! – Чтобы не засмеяться, Лана прикрыла рот ладонью, но слабое хихиканье на волю всё же выбралось. Вика посмотрела на неё зверем. Так, будто Лана в колокола била. – А я думала, у тебя Сергей.

− Сергеем его хотел Влад назвать, а я – Борисом, в честь своего дедушки.

− В честь дедушки, значит. – Лана прислонилась к косяку и со злостью посмотрела на бывшую соперницу. Вика закрыла собой кроватку.

− Хочешь спросить: стыдно ли мне? Нет. Не стыдно. И да, я знала. С самого начала. Но не я такая, а жизнь.

− Жизнь… − буркнула Лана и сжала правую руку в кулак. Сжала настолько сильно, что ногти впились в кожу и причинили боль. Она сама не понимала, как сдерживается. Ей хотелось вцепиться Вике в волосы и рвать их, покуда голова этой девки не станет гладкой, точно яйцо. Рвать и кричать, а потом снова рвать. И останавливал Лану, пожалуй, только спящий Борис. Он действительно ни в чём виноват не был. – Ты ради своей жизни мою на три месяца в кошмар превратила. В фильм ужасов.

− Твоя жизнь только три месяца кошмаром была, а я так уже восемь лет живу. Тебе вон как повезло. Квартира есть, шмотки не с рынка, муж богатый, родители, а я с четырнадцати лет одна. Сама себе опора и поддержка. Цветы позавчера впервые в жизни подарили. Выпросила у муженька твоего с горем пополам. Он мне всё говорил: «На выписку. На выписку!». А какая мне после анализа выписка? Пришлось плакать и требовать. Ему ведь от меня только ребёнок нужен был. Как результаты получил, сразу к тебе полетел. Ну да ладно. – Вика махнула рукой и всё же села на кровать, сжав пальцами колени. От такого жеста мишки Тедди наморщились. – Жёлтый, говорят, цвет разлуки. Но я люблю жёлтый. И мама моя такие цветы любила.Жёлтые розы. Её ведь родительских прав лишили. Сначала она нормальная была, не пила не курила, учительницей работала, обо мне заботилась. Хорошо, кстати, заботилась, а потом её хахаль на наркотики подсадил, поэтому меня в интернат и забрали. А там месяцев через шесть я узнала, что права эти восстановить можно, и ночью через окно к ней драпанула. В школу. Она по-прежнему там работала, только уже не учительницей, а уборщицей. Хахаля её в ту пору уже в тюрьму загребли, а она, чтобы с долгами рассчитаться, квартиру продала и дом купила в Лядах*. Вышла ко мне вдрызг пьяная, но, когда узнала, обняла. Крепко так обняла, будто до сих пор любила. До нового дома надо было ехать на электричке, и, сев в неё, она сразу уснула. Я её трогать не стала: мне нужно было, чтобы она протрезвела. Хотелось глаза её увидеть. Настоящие, а не водкой залитые. Я тогда думала, что она не знает, что меня вернуть можно. Так мы и катались до самой темноты. Туда-обратно, пока она сама не проснулась. Вышли почти ночью. Контролёр её тоже не будила. Меня, наверное, пожалела. Я была щуплая и маленькая. Помню, идём мы по улице: место незнакомое, темно, страшно, кто-то смеётся, кто-то кричит, я рассказываю и рассказываю, а мама кивает. Кивает и кивает, а потом вдруг как заплачет… − Вика вздохнула и ещё сильнее вцепилась в свои колени. Ткань, сплошняком покрытая мишками Тедди, под её ладонями затрещала. – И я, глядя на то, как она плачет, почему-то решила, что у нас всё получится, что она завтра же все документы сделает и меня к себе заберёт. Ну и пускай в посёлок, ну и пускай в частный дом. Мне всё равно было, лишь бы с ней, а потом мы дошли до леса, и мама сказала, что ей надо отойти. Ненадолго, минут на десять. Я согласилась. Думала, она в туалет захотела, а она, оказывается, снова пить пошла. Вышла пьяная в дупель. И я тогда от неё сбежала. Поняла, что её не спасти. Раз наркотиков нет, у неё теперь дочку бутылка заменила. Больше мы не виделись. А я себе в тот день поклялась, что так никогда не сделаю. Я ради своего ребёнка убью и украду, но его ни за что на свете не брошу. Ты-то, небось, уж подумала, что я отказную написала. Так вот, хренушки тебе. Он мой, мы теперь с ним вдвоём.

Лана приподняла бровь. Рассказ Вики её не впечатлил.

− Надо было к мужу Инги Валерьевны идти, а не к нам.

Вика издала смешок и с опаской посмотрела на сына. Тот мирно спал, приоткрыв маленький ротик.

− Да отстань ты уже от Селиванова. Думаешь, кроме него других мужиков нет? Два раза тебе говорила и третий повторю, коль ты такая непонятливая: я его на дух не переносила, а он не понимал и лип ко мне как банный лист. За это и получил по щам однажды.

− Ты сама-то хоть знаешь, от кого родила? Или анализ на отцовство ещё полгорода сдавать будут?

Глаза у Вики вспыхнули. Крылья носа раздулись. Лана поняла, что впервые задела её всерьёз. Замеченный факт Облонскую несказанно порадовал.

− Потаскухой меня считаешь? Ладно, так и быть, сделаю тебе подарок. За борщ с котлетками. – Вика убрала руки с коленей и упёрла в бока. − Не было у меня ничего с твоим мужем. Ни до, ни после того, как мы с тобой познакомились. Так поспали рядышком, а в остальном он чист, как попка младенца. Чего вылупилась-то на меня так? Говорю же, не я такая, а жизнь!