Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн. Страница 75

– Мой брат пытается убить моего отца, я хочу сохранить ему жизнь.

Я бросаю на нее сочувствующий взгляд.

– Но разве не правда, что если бы не ты, не твоя глупость, отец вообще не оказался бы на больничной койке?

Я вижу, как от удивления расширяются ее глаза: она осознает, что человек, которому она доверяла, только что воткнул ей нож в спину. Я вспоминаю блюда, что я ей готовил, наши разговоры за последние шесть лет. Я знал имя ее первой любви раньше, чем его узнала Джорджи; я был той жилеткой, в которую она рыдала, когда эта первая любовь стала встречаться с ее лучшей подругой.

Судья говорит Каре, что она может занять свое место. Ее верхняя губа дрожит. Я хочу броситься к ней, обнять, сказать несколько слов, чтобы поддержать, но чувствую, что не могу: в этом зале суда она – конкурирующая сторона, она – враг.

Джорджи заключает дочь в объятия и холодно смотрит на меня. Она должна была понимать, когда просила меня представлять интересы Эдварда, что этим все обернется. Что Кара – не по своей вине! – может потерять не только одного, но и второго отца.

Когда я работал со своим приятелем-индейцем из племени абенаки – натуралистом, изучающим поведение волчьих стай в коридорах вдоль реки Сент-Лоуренс, – то слышал, как старейшина племени бранил на чем свет стоит двух мальчишек, которых застали за тем, что они разрисовывали из баллончика заднюю стену соседского сарая. Ругая их, старик спросил, зачем они это сделали, ведь знали, что поступают плохо. Один из мальчишек просто ответил: «Дедушка, иногда мы хотим вести себя хорошо. Но случается, что хочется сделать что-нибудь плохое».

Старик ответил, что ему нужно обдумать эту мысль. Не была применена сила, не было жестокости, не последовало даже наказания. Это скорее напоминало исследование: он отнесся к этим десятилетним детям как к маленьким взрослым, призвал их вместе задуматься над причинами этого проступка. В тот же вечер после обеда он снова позвал к себе мальчишек. «У меня готов ответ, – сказал он. – У каждого из вас в душе живут два волка, которые дерутся друг с другом: хороший и плохой. Если выигрывает плохой – вы поступаете плохо. Хороший – ведете себя хорошо».

Мальчики переглянулись. «Дедушка, а как мне узнать, что выиграет хороший?» – спросил один из проказников.

Старик перевел взгляд с одного на другого. «Выиграет тот, которого лучше кормят».

Я много думал над его словами. Когда волки грызут тушу, каждому отведено свое место. Альфа-волк движением ушами укажет, кому где встать: поставив одно ухо торчком, а второе прижав к голове, или расправив уши, как крылья самолета, он укажет каждому члену стаи его место. Но младшие члены стаи все равно защищают то, что считают своим, – рычат, нависнув над едой. Власть не в том, чтобы отобрать то, что принадлежит другому, а в способности стоять рядом и контролировать ситуацию, не обращая внимания на проявление собственнических инстинктов.

Альфа-самка, естественно, могла бы отобрать еду у любого члена стаи. Но зачем? Ей нужны молодые волки, а если она будет морить их голодом, они не смогут защитить семью.

И при всем моем уважении к старейшине племени, когда он учил уму-разуму тех мальчиков, он не учел этого нюанса. Хороший волк никогда не оставит плохого голодным. Можно проверить его способность защитить свою еду, но ради всей стаи необходимо быть уверенным, что он будет жить.

Когда судья объявляет двухчасовой перерыв на обед, чтобы самому иметь возможность перекусить и сходить к обедне, я пулей вылетаю из зала. В конце концов, не каждый день узнаёшь, что твой отец изменял маме, да еще и твой отчим публично высмеивает тебя. Я, не разбирая дороги, мчусь вверх по лестнице, понимая, что за мной, скорее всего, кто-то побежит, и дергаю ручки дверей, пока не обнаруживаю, что одна дверь не заперта.

Я вбегаю внутрь и сажусь на большой стол, подтянув колени к груди.

Хуже всего то, что все сказанное Джо – правда. Если бы не я, отец не лежал бы сейчас на больничной койке. Он бы никогда не оказался той ночью на шоссе. Если бы все было по-другому, он продолжал бы заботиться о волках, живущих в неволе, а рядом с ним была бы неунывающая послушная дочь.

Ручка двери поворачивается, и неожиданно передо мной появляется Эдвард.

– Если хочешь спрятаться, – говорит он, – запирай дверь. Учись у меня.

– Тебя мне меньше всего хотелось бы сейчас видеть.

– Знаешь, тебя все ищут. Мама думает, что ты вышла из себя и опять сбежала. Джо чувствует себя последним дерьмом, но он просто выполнял свою работу. А твоя адвокат… Боже мой, не знаю! Наверное, уехала делать овечий сыр или что-то подобное.

Помимо воли в горле у меня бурлит смешинка – словно пузырек газа.

– Не нужно, – прошу я.

– Чего не нужно?

– Мне проще, когда я могу тебя ненавидеть, – признаюсь я.

– Все не так, Кара, – возражает Эдвард. – Мы с тобой по одну сторону баррикад. Мы оба хотим дать папе то, что он хочет. Только у нас разное представление о его желаниях.

– Почему нельзя просто подождать пару месяцев? И тогда, если улучшение не наступит, ты сможешь поступить так, как хочешь. По-другому нельзя. Если отключить его от аппарата, мы никогда не узнаем, мог ли он поправиться.

Он садится на стол рядом со мной.

– За месяц ничего не изменится.

По-моему, измениться может многое. Во-первых, с меня снимут гипс. Я снова пойду в школу. И, возможно, даже привыкну к тому, что Эдвард вернулся в Бересфорд.

Я понимаю, что мы ведем разговор, которого так и не случилось до того, как Эдвард выдернул штепсель из розетки. Вот и первое изменение.

Я смотрю на брата.

– Я сожалею, что из-за меня тебя арестовали и посадили в тюрьму.

Он усмехается.

– Врешь ведь!

Я толкаю его ногу своей ногой.

– Ну… возможно, немного преувеличиваю.

Когда я была маленькая, через город проезжала сельская ярмарка. Родители повели нас туда и купили билеты на аттракционы, хотя я до смерти их боялась. Именно Эдвард уговорил меня прокатиться на карусели. Он усадил меня на одну из деревянных лошадок и сказал, что она волшебная и может превратиться в настоящую, только если я не буду смотреть вниз. Я и не смотрела. Смотрела на колышущуюся перед глазами толпу, пытаясь отыскать брата. Даже когда у меня начинала кружиться голова или казалось, что меня вот-вот вырвет, я находила Эдварда. Спустя какое-то время я перестала думать о том, что эта лошадь волшебная, и даже – несмотря на страх, а может быть из-за него – придумала себе игру «Найди брата».

Наверное, это и есть семья. Карусель, которая снова и снова возвращает тебя в одно и то же место.

– Эдвард, – спрашиваю я, – ты не мог бы меня отсюда увезти?

Если даже мама и Джо удивлены, услышав, что Эдвард везет меня к отцу в больницу, то виду не подают. Ехать до больницы всего километров двадцать пять, а кажется, что намного дальше. Хотя безликая арендованная машина совсем не похожа на старенький автомобиль Эдварда, а я не тащу на спине школьный рюкзак, мы не сговариваясь занимаем те же места, на которых сидели, когда Эдвард в детстве отвозил меня в школу. Я кручу настройки радио и наконец нахожу одну из франкоговорящих канадских радиостанций. Эдвард шесть лет изучал французский в школе и раньше дурачился, переводя мне услышанное по радио, выдумывая скандальные новости о том, что в общественном фонтане была обнаружена золотая рыбка, а домашний ослик по кличке Ле-Фу [18] был случайно избран в городской совет. Я жду, что он, как в детстве, начнет переводить, но брат хмурится и включает классический рок.

Мы подъезжаем к больнице. Эдвард останавливает машину у входа.

– Ты не пойдешь? – удивляюсь я.

Он качает головой:

– Позже зайду.

Смешно. За все эти годы, пока Эдварда не было, я никогда не чувствовала, что одна. Но сейчас, когда он вернулся, я вижу, как он уезжает, и чувствую, насколько я одинока.