Женщина с изъяном (СИ) - Виннер Лена. Страница 26

Устарели сведения леди Иветты или нет, они были слишком интересными, обжигающе новыми. Я должна была проверить, увидеть все своими глазами.

Отвратительно жалобный голосок внутри скулил, что тем самым я рискую Лагардом, что время может работать не на нас и быть очень и очень дорого.

Его точно не было на то, чтобы спать, но выйдя из ванной и опустившись в кресло, я почувствовала, что уже не могу подняться.

Случившееся в порту отняло больше сил, чем мне хотелось бы признать, потрясло настолько глубоко, что хотелось застыть ненадолго, принимая увиденное как некую новую реальность.

Стоило смыть с себя пот и пыль, голова начала кружиться, и я смирилась с необходимостью дать себе полчаса. Подремать, успокоиться, собраться с силами. Без ясной головы все равно не понять, в каком направлении действовать.

Переступая порог немногим ранее, я была почти уверена, что найду внутри чудовищный беспорядок, что комнаты обыщут в моё отсутствие.

Ничего подобного не случилось.

Никто сюда не вламывался и ничего здесь не искал.

Еще один Лагард…

Месть брошенного сына, увидевшего перспективу получить все, что причитается ему по праву рождения, казалась мне намного правдоподобнее мести близких кого-то из заговорщиков.

Человек, написавший анонимный донос. Человек в черном плаще на дороге.

Он должен был быть где-то близко.

Он не мог не знать, что Даниэль искал его до того, как все случилось. В то время, когда у него самого все было хорошо.

Даниэль, которого я знала, и Даниэль, о котором говорила Иветта, представлялись мне абсолютно разными людьми, не имеющими между собой ничего общего, кроме имени.

Насколько сильно темница изменила его?

Или не в темнице было дело, а в неудавшейся попытке напасть на палача?

Я не удивилась бы, скажи она, что Руперт решился брать тюрьму штурмом, но сам Лагард…

Сознание туманилось быстрее, чем мне хотелось бы, и я уже не смогла закончить мысль, потому что очутилась в темнице сама.

Закреплённый на стене факел давал слишком мало света — ровно столько, сколько нужно, чтобы в принципе разглядеть человека, но недостаточно, чтобы оскорбить взор неприятными подробностями.

Даниэль сидел в углу на соломе, прислонившись спиной к сырой каменной стене и вытянув одну ногу. Его окровавленные, перемотанные грязными тряпицами руки лежали плетьми.

Вернее, левая лежала, а правую он положил на поднятое колено. Едва ли он вообще её чувствовал, но так поза получалась почти расслабленной, вызывающе спокойной.

На его правом глазу тоже была повязка. Такая же окровавленная, грязная, бестолковая, наложенная как будто для того, чтобы нанести больше вреда, чем пользы.

Или же с единственной целью — прикрыть пустую глазницу как уродство, которое ни к чему видеть его посетителю.

— Не думал, что вы окажете мне честь.

Он говорил немного нечетко, как будто очень много выпил, но в меру завуалированной иронии в голосе хватило бы на десятерых.

— Нам сказали, что вы хорошо держитесь, Лагард. И что вы требовали этой встречи.

— Помилуйте, Ваше Величество, как я смею требовать… чего-то.

Никто и никогда не смел бы так говорить с королём. Одной неверной интонации хватило бы, чтобы отправиться на плаху, а Даниэль допустил их уже столько, что было не счесть.

Лица человека, стоящего над ним, я не видела, могла разглядеть его только со спины. Высокий, темноволосый, отлично сложенный. Молодой.

Это и правда был сам король, но Лагард не испытывал по этому поводу ни малейшего трепета.

— Вы не признались, — а вот в голосе Его Величества послышались требовательные нотки.

Однако, помимо их, было в нём что-то ещё.

Что-то, подозрительно похожее на недопустимое для монаршей особы любопытство.

— Мне не в чем признаваться, я об этом уже говорил, — Даниэль не улыбнулся, а скорее оскалился.

Ему всё ещё было очень больно, сознание плыло, и визитера он, скорее всего, почти не видел.

Моя рука сжалась в кулак от собственной беспомощности и этой боли, с которой я ничего не могла поделать.

Это был всего лишь сон, всего лишь чужие воспоминания, в которые мне почему-то довелось заглянуть украдкой, но я чувствовала их как свои.

— Вы упрямы, — король прошёлся по тесной камере, заложив руки за спину. — А ещё храбры. Я бы даже сказал, безрассудны. Вы знаете, что изувечили того человека в разы сильнее, чем он вас?

— Мне нет до него дела, — Лагард немного сполз по стене, потому что держать голову прямо ему было сложно, хотелось прислониться к сырой каменной кладке затылком. — Он выбрал для себя работу, которую я не могу уважать.

Король остановился.

— Вы забываетесь. В память о былой дружбе, мы можем сделать уступку на ваше состояние, но знайте меру.

— А разве мне ещё есть, что терять?

Он засмеялся. Хрипло, болезненно, до того, что пришлось согнуться пополам, морщась от боли, чтобы сплюнуть кровью.

Король стоял, не шевелясь, но и не кривился.

Осмелившись прислушаться к нему, я особенно не надеялась на успех, во всё же, вопреки собственным ожиданиям, почувствовала.

Разочарование. Беспомощность. Злость. Подлинная растерянность человека, получившего нож в спину.

Человека, всегда и неизбежно готового к подобному, но всё равно не ожидавшего, что удар придётся именно с этой стороны.

Он определённо был непрост, но и труслив и мелочен не был.

Ничего не стоило бы унизить пленника, поиздеваться над ним вдоволь, пользуясь положением, компенсируя себе всё, что пришлось почувствовать, равно как и необходимость эти чувства скрывать.

Они донеслись до меня лишь лёгким отголоском, похожим на слабый ветерок с реки, но в точности своих ощущений я не сомневалась.

Король не пострадал физически, он не опасался, что последний Лагард попытается избавиться от мучений, набросившись на него, как бросился на своего палача. Он всего лишь хотел… Понять что-то.

Быть может, наивно и совсем не по-королевски убедиться в том, что кто-то всё же остался ему верен.

Кто-то, о ком он не подумал, и от кого не ожидал.

В том, что касается заговоров, не участвовать — это уже много.

Я знала, что его отговаривали от этой встречи. Убеждали, что даже закованный и изнемогающий от боли Лагард оставался Лагардом.

И тем не менее, он пришёл.

— Я прикажу прислать к вам врача.

— Оставьте, Ваше Величество, это лишнее. Он у меня уже был.

Лицо короля напряглось.

— Так что вы хотели сказать мне лично? Ваша последняя воля, маркиз?

Это был уже совсем другой разговор, настоящий. В нём не было место предписанному дворцовым этикетом «нам», не было больше короля и замученного узника.

Только два человека, которым не оставалось ничего, кроме как попытаться что-то понять друг о друге.

Даниэль коротко и тяжело засмеялся снова, схватился за ушибленные рёбра, и тут же скривился от боли в руке.

— О нет. Я пока не собираюсь умирать. Если, конечно, на то не будет вашей воли.

— Тогда чего же вы хотите?

— Мне подумалось, что вам будет приятно это увидеть.

Лагард не широко, насколько позволяло его состояние и поза, развёл руками, и лицо короля дернулось.

Он продолжал стоять и смотреть, а Даниэль ненадолго прикрыл свой единственный глаз, давая тому отдохнуть. Ему теперь приходилось постоянно щуриться из-за тусклого света и изменившегося угла обзора.

— Я не нахожу в этом удовольствия, поверьте, — Его Величество отозвался после недолгой паузы.

Даниэль отвесил ему подобие поклона, и снова замер, улыбаясь от боли.

Я не могла разглядеть точно, но готова была поклясться, что на его запекшихся губах выступила кровь.

— Я вам верю. Трудность состоит в том, что и вы верите мне.

Он произнес это так просто, без тени той иронии, что была в начале.

Король усмехнулся. Едва слышно, но так, как мог бы усмехаться обычный человек. Не монарх.

— Я пришел не для того, чтобы наслаждаться вашим унижением. После всех способов допроса, что к вам применили, я убежден, что вы либо вовсе не человек, либо в самом деле ни в чем не замешаны.