"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26 (СИ) - Овалов Лев Сергеевич. Страница 130

Над домами стояло светлое зарево — отсвет многочисленных окон работающих предприятий. Новая могучая гидростанция Электрогорска дала базе промышленный ток.

Ярче, чем раньше, был освещен и кабинет. Настольная лампа бросала отчетливый свет на лицо сидящего у стола средних лет человека.

Стандартное, малопримечательное лицо с маленькими усиками над привычно улыбающимся ртом.

Человек шевельнулся, отодвигаясь от лампы. Не сводивший с него взгляда лейтенант Савельев насторожился, напрягся.

— Кажется, свет нашей новой электростанции режет вам глаза? — вежливо спросил Людов.

Человек у стола слегка пожал плечами. Майор сел в кресло, сгорбился над исписанными листами.

Итак, продолжим…

— Я сообщил вам все, — быстро сказал человек у стола.

— Кроме одного: куда девались обрывки снимка из комнаты Шубиной.

— Я сжег их, — сказал человек у стола.

— Ложь!

Человек у стола молчал.

— Вы никогда не сожгли бы этих обрывков, которые так тщательно собирали. А мы не смогли разыскать их — следовательно, вы успели передать снимок куда-то. Куда и зачем?

Улыбка человека у стола все больше напоминала гримасу.

— Мы с вами уточняли, — сказал после паузы майор. — Вся история со взрывом на доке имела основной целью отвлечь наше внимание от Электрогорска. Взрыв дока должен был послужить сигналом для высадки диверсионной группы в Электрогорск, гидростанцию которого вы собирались уничтожить. Но диверсанты, как вы убедились, захвачены, ваш главный замысел провалился… Куда вы девали снимок?

Наступило долгое молчание.

— Хорошо, я расскажу и об этом, — сказал человек у стола. — Но еще раз прошу принять во внимание чистосердечность моих показаний.

Его мускулистые плечи обмякли под пиджаком, привычная улыбка исчезла с лица.

— Доку все еще угрожает большая опасность. Речь идет о патефонной пластинке «Инвенции Баха»…

На рассвете следующего дня из легковой машины у ворот загородного аэродрома балтийской базы вышел майор Людов с потрепанным, видавшим виды чемоданом в руке, с шинелью, перекинутой через другую руку. Самолет гражданской авиации уже принимал пассажиров. Людов взбежал по трапу, сел в откидное кресло у окна, вытянул с удовольствием ноги.

Заревели пропеллеры, кресло слегка вздрагивало, самолет бежал по зеленому полю аэродрома. Потом толчки прекратились, ровно гудели моторы, блестела за толстым стеклом под лучами утреннего солнца серебристая плоскость огромного крыла.

Самолет был в воздухе. Майор вынул из кармана шинели захваченный в дорогу роман. Перелет предстоял неблизкий, и Валентин Георгиевич мечтал целиком уйти в чтение, как всегда делал в минуты отдыха, не часто достававшегося ему.

Но чтение не увлекало его. Мысли снова вернулись к загадочным событиям в базе.

Ответ Сливина на радиограмму, посланную ночью, как будто успокаивал, но, с другой стороны, еще больше запутывал дело…

Несколько часов спустя, когда полет подходил к концу, Людов сунул в карман так и не прочитанную книгу. Самолет накренился, делал над аэродромом круг. Снизу надвигались линии каменных и деревянных домов, выбитые в скалах проспекты, теплоходы и транспорты, дымящие у причалов. Качнулась и скрылась за вершинами зданий сизая даль угрюмого полярного моря…

Выйдя из самолета, майор Людов вступил на деревянные мостки улицы нашего северного городка, такого знакомого, родного с военных незабываемых дней…

Глава девятнадцатая

КОРАБЛИ ВХОДЯТ В ТУМАН

Радиограмма Людова пришла на ледокол поздно ночью. Капитан первого ранга, спустившись с мостика в каюту, уже в который раз перечитывал расшифрованный текст, когда вошел Андросов.

— Ну, выяснили? — нетерпеливо спросил Сливин.

— Совершенно необычайное происшествие, — докладывал Андросов. — Тихон Матвеевич говорит, что эту пластинку, о которой запрашивает майор, похитили у него из каюты.

— Похитили? Когда?

— Еще в самом начале плаванья… Он говорит, что хотел тогда же заявить об этой странной пропаже, но потом решил не поднимать шума из-за пустяка.

Сливин слушал, сдвинув густые брови.

— Это невероятно! На борту не было никого из посторонних. Значит, нужно предположить, что кто-либо из экипажа… Невероятно!

Андросов вздохнул:

У стармеха есть на этот счет совершенно определенные подозрения. Он считает, что патефонную запись «Инвенции Баха» присвоила Глафира Львовна.

С какой целью? — взглянул изумленно Сливин.

Непонятно. Правда, стармех, по его словам, дорого заплатил за эту пластинку, купив ее с рук на рынке, но Глафира Львовна к серьезной музыке совсем равнодушна.

А вы беседовали с ней?

К сожалению, безрезультатно… — Андросов растерянно улыбнулся. — Стала кричать, что уже спала, что я зря поднял ее с постели…

Этого дела так оставить нельзя, — сказал Сливин. — Майор категорически требует изъять пластинку. Вызовите ее и стармеха ко мне…

Раздался стук в дверь. Глафира Львовна шагнула в каюту. На костлявом, желтоватом лице вздрагивал покрасневший нос.

Я ее выбросила! — сказала Глафира Львовна.

Как выбросили?!

Так вот и выбросила. Вынесла в ведре и выплеснула за борт… — Она говорила с обычной своей сварливой категоричностью, но вдруг всхлипнула, прижала к пористому носу крошечный голубой платочек.

Но зачем? — спросил Андросов.

Сама не знаю, — всхлипывала Глафира Львовна. — Дядька этот не понравился мне… Который Тихону Матвеевичу продал пластинку…

Офицеры слушали удивленно.

— Видела я — на толчке дядька этот его будто искал, на глаза ему попасть норовил. Почему такой интерес? Как он мог знать, что Тихон Матвеевич по музыке с ума сходит? А как продал пластинку — юркнул, сразу исчез.

Она звучно высморкалась.

Я девушка с воображением. Когда вернулась на ледокол — все время стоял у меня в глазах этот дядька. А товарищ штурман как раз провел беседу о бдительности… Тут меня и осенило… Не верите — Ракитину спросите, она подтвердит…

Ну что ж, так и придется ответить майору, — сказал Сливин, когда Глафира Львовна, комкая в пальцах платочек, величественно вышла из каюты…

Опять наступил солнечный, знойный день.

У входа в машинное отделение стоял старший механик. Он дышал медленно и глубоко, стирая с лица маслянистый, горячий пот.

Не похоже, что скоро будем пересекать Полярный круг, а, Тихон Матвеевич? — подходя к трапу на мостик, пошутил Курнаков.

Шестьдесят пять градусов жары в кочегарках, — угрюмо отмахнулся старший механик. — И вензеля не помогают.

Внизу снова задыхались от жары машинисты и кочегары «Прончищева». На верхней палубе, над покрашенными охрой пастями вентиляционных труб, вдувающих свежий наружный воздух в машину, были поставлены парусиновые рукава — виндзейли, или вензеля, как в шутку называли их моряки ледокола. Но при полном безветрии, при повисшей над океаном жаре не много свежести вдыхали они внутрь корабля.

Курнаков взбежал на мостик. У мачты стояли Жуков и Михайлов, просматривали в бинокли водную даль.

Вижу движущийся черный предмет, справа десять градусов, — доложил Михайлов.

Дистанция? — спросил Жуков.

Дистанция… Пятнадцать кабельтовых…

Восемнадцать кабельтовых, — поправил Жуков. Всмотревшись, громко доложил: — Десять градусов справа, в восемнадцати кабельтовых — кит. И китобой за ним следом.

Крошечный кораблик, обнаруженный вдали, казалось, не двигался полным ходом по океану, а неподвижно врос в водную гладь. О скорости хода говорил лишь бурун за его кормой… Мелькнул и исчез и снова показался черный бугорок китовой спины. Над палубой китобоя взвился дымок, громыхнул выстрел гарпунной пушки.

Они китобои знаменитые, трудовой морской народ, — задумчиво сказал Михайлов. — Их флот, рассказывал товарищ Агеев, до войны во всех морях плавал,

Разговорчики на вахте, Михайлов! — строго прикрикнул Жуков.

С тех пор как вышел из строя Фролов, Жуков словно решил работать за двоих. Отстояв вахту, он то и дело снова выходил на мостик, наблюдал за работой сигнальщиков. Иногда забегал в лазарет. Если Фролов не спал — перекидывался с ним несколькими словами, заверял, что нет никаких упущений в сигнальной службе