"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26 (СИ) - Овалов Лев Сергеевич. Страница 148

Но Никитична и не подозревает о существова­нии в Ржеве «Брата». До той поры, пока дело не потребует связи их между собой, они рабо­тают, ничего не зная друг о друге.

Никитична долго не могла уснуть на постлан­ной ей Подречным постели. Ей было слышно, как на улице ржали кони, подполковник негромко отдавал приказания, кто-то споткнулся под ок­ном и крепко выругался, звали Подречного.

Это она. Никитична, принесла через линию фронта зашифрованное донесение, и подполков­ник принимал меры, чтобы оградить штаб от диверсантов.

За окном простучали копыта, стихли. И снова всё смолкло на хуторе. Капитан Дубяга повёл в засаду небольшой отряд...

...На краю Ржева на базаре старуха Ники­тична узнала Петра Семёновича, хотя густая борода сильно изменила его лицо. Господи, да кто же мог признать его такого! Вокруг народ торопится продать, выменять, пока не нагрянули солдаты и полицаи, и среди людей стоит Пётр Семёнович, прежний главный агроном района, с большой кастрюлей, прикрытой, чтобы не осты­вал товар, толстой тряпкой, и торгует лепёшками.

По глазам ли его памятным признала Ники­тична или просто чутьём одинокого, обездолен­ного человека? Она положила руку на его ка­стрюлю и глянула на него снизу вверх.

— Ивана Переметова мать я, председателя колхоза «Путь Ильича», — говорила Никитична, и слёзы текли по её почерневшему от горя лицу.

Пётр Семёнович посмотрел в лицо её, в глаза долгим, припоминающим взглядом. Им было что припомнить обоим. Лучшим колхозом района был «Путь Ильича». Приезжал главный агро­ном, допоздна засиживался с Ваней, рассуждали о делах. Был колхоз, была семья, был дом, и в том дому хозяйкой была вдова Никитична.

Само горе ходит теперь по родному краю в облике этой старой женщины. Единственного сына Ваню на глазах у всей деревни фашисты повесили, каждого десятого в деревне расстре­ляли, и всю деревню сожгли за связь с партиза­нами. Гарь повисла над Ржевским районом. Все, кто мог, бежали к партизанам.

А старой Никитичне бог смерти не дал. Од­ной ненавистью жива она, ненависть глаза ей насухо высушила, а вот встретила родного чело­века, и слёзы текут, текут.

Пётр Семёнович увёл Никитичну домой в бли­жайшую деревню к свояченице, куда он сам пе­ребрался из Ржева.

День-другой Никитична приходила в себя, а потом стала присматриваться. Свояченица ходит в дальние деревни покупать муку, жена Петра Семёновича печёт лепёшки, а Пётр Семёнович торгует лепёшками на базаре. Неужто так и жи­вут: пригнулись, приспособились, притихли?

Стала Никитична ревниво следить за Петром Семёновичем, а он и не таился от неё, и скоро Никитична поняла — тяжёлая борьба ведётся против фашистских захватчиков, и борьба эта разная. Стала просить Петра Семёновича: и она чем может помогать будет, жизнью своей она не дорожит, а пройти с заданием сумеет там, где и молодым не пройти.

Задержит её гитлеровец в зелёной шинели, схватит, прохрипит пучеглазый вражина: «Куда идёшь? Убью! К русским пробираешься!» Рас­плачется Никитична: «Внучонок там у меня. Внучёнок один-одинешенёк на той стороне остался».

Фашист толкнёт её в грудь и погрозит ей ав­томатом. Кому нужна старая! Невдомек душе­губу, что за поимку Никитичны крест ему при­читается.

Никитична побредёт дальше, в другом месте к своим пробиваться станет, благо все тропки, лес­ные заросли, болота в родном краю исхожены- изведаны за долгую жизнь Никитичной..

Если ж спустит курок вражина, охнёт, упадёт на родную землю Никитична, чтобы никогда больше не подняться с земли. А пока жива, пока сердце бьётся в груди, пока ноги носят, будет и она помогать в борьбе с врагом. Ненависть сил прибавила старой женщине, ловкости, осмотри­тельности, хочется дожить ей, дождаться того дня, когда побегут враги.

Ночь за окном, а Никитичне всё еще не спится. Тихо, тихо на хуторе...

Высоко стоят летние звёзды в небе. Стучит, как швейная машинка, маленький учебный само­лёт. Простучит и замрёт. Исчез самолёт. Выклю­чил мотор, планирует над противником, сбросит бомбы, гранаты. Откуда? Ищи его! Ночная бом­бардировочная авиация! Маленький мирный са­молёт, призванный на войну.

Задерёт часовой голову и ждёт: вернётся ли? Вынырнет вдруг над головой звук, живой и рез­кий, легче прежнего итти разгрузившейся ма­шине. Часовой поправит ремень автомата, снова зашагает вдоль дома. От завешенных окон чуть брезжит свет. Тихо на хуторе.

* * *

Подполковник Ярунин ехал верхом. Навстречу нёсся грохот тяжёлой артиллерии, это справа две дивизии вступили с утра в бой за расширение своего плацдарма на высоком берегу Волги.

Вчера командующий вызвал к себе Ярунина. Отпустив докладывавшего ему начальника ад­министративно-хозяйственного отдела и своего адъютанта, оставшись в палатке с глазу на глаз с подполковником, командующий принялся его отчитывать:

— Что смотрят разведчики! — ругался он,— второй раз командный пункт передней дивизии меняет дислокацию и второй раз авиация про­тивника накрывает его. Надо принять меры к пресечению шпиона, который, несомненно, ради­рует о передислокациях. С этой задачей под­полковник выехал в дивизию.

Вдали расстилались неподнятые поля. «Второе лето воюем»,— подумал Ярунин. Гул артиллерии стал тише, значит, огонь перенесён вглубь, и бойцы сейчас поднимаются в атаку.

Подполковника обогнала колонна автоци­стерн; навстречу шли большие санитарные ма­шины с ранеными. Подполковник Ярунин свер­нул влево с дороги по тропинке в лес. Пестрел выгоревший под солнцем кустарник, Непривычна я тишина этого леса располагала к раздумью. Подполковнику вспомнилась опубликованная на- днях в «Правде» статья под заголовком «В боях на юге решается судьба нашей родины». Так прямо и сказано. И хотя уже давно ясно, что на юге очень тяжело, эта статья всколыхнула мысли, чувства и тревогу, запрятанные под спу­дом ежедневных дел. Ясно одно — близятся ре­шительные сражения, и сознание этого вселяло чувство возрастающей ответственности за собы­тия, участником которых был Ярунин, подтяги­вало его.

Хруст веток позади привлёк внимание Яру­нина, он обернулся, кто-то догонял его. На тес­ной тропинке, выводящей из леса, лошадь, шед­шая позади Ярунина, поравнялась с его ло­шадью. Верховой откозырял подполковнику и, словно извиняясь, что обгоняет, показав рукой на полевую сумку, пояснил: «Срочное донесе­ние!» — взмахнул прутом, гикнул, и лошадь стремительно вынесла его на просёлочную дорогу. Лошадь Ярунина рванулась вслед; подполков­ник с трудом удержал её.

Вдоль дороги за умчавшимся всадником низко выстелил ось белое облачко пыли. «Ловко,— по­думал Ярунин,— казак»,— одобрительно сказал он вслух. И ему вдруг вспомнилось, что вот они с женой так и не выбрались на Дон, каждый год собирались съездить на родину Ани в ста­

ницу,

Подполковник невольно привстал на стреме­нах, стегнул лошадь, она прибавила шаг» он уда­рил её слегка каблуками, и она помчалась по до­роге.

...Разрушенный гражданской войной примор­ский дальневосточный город. Ярунин лежит на койке в госпитале. Над ним лицо медсестры в белом платочке. Ярким синим светом светятся глаза её.

И видит он это сейчас так явственно, будто было вчера. А когда выписывался из госпиталя, позвал её за ворота, крепко до боли обнял, ска­зал упрямо: «Не хочу расставаться». Так и не расстались больше.

Память переносит на пограничную заставу. Рано утром после обхода он возвращается домой, у крыльца Аня кормит цыплят, их сто или больше, просто жёлтое озеро. Цыплята — это слабость Ани. Она стоит среди них большая, полная, чуть погрузневшая с годами, медленно сыплет зерно из лукошка. Поднимет лицо, уви­дит его, сощурится от солнца, ладонью прикроет глаза, рука её высоко до плеча открыта, золо­тится от загара.

— Ну, будет, будет,— уговаривал себя Яру­нин,— совсем раскис.

Но снова и снова встаёт перед глазами пер­вая ночь войны, боевая тревога, смертельный бой с внезапно напавшим врагом. Застава грудью прикрывала границу. Выстоять, не впустить врага на родную землю.