Это лишь игра - 2 (СИ) - Шолохова Елена. Страница 11

— Что? Ты нет, что ли? Не куражился? Ну ты мамонт… — издает он смешок. — Хотя я тоже теперь ни-ни, но вспомнить иногда прикольно… Так о чем мы? А-а, короче, эта Вика потом уехала… Училась где-то в Москве, но я не в курсе, где и на кого, и вообще доучилась или нет. Сейчас, по-моему, просто болтается… здесь вот зависает часто.

«Здесь» — это в «Дон Отелло», ночном клубе с претензией на элитарность. Школоты и гопоты тут и правда нет, но в целом — место так себе. Хотя, может, это просто я не любитель.

— Так ты хочешь подкатить к ней, а потом через нее к Леонтьеву? — допытывается Макс.

Вместо ответа я, скроив неопределенную мину, пожимаю плечами. Мне неохота вести задушевные беседы, хотя Максу я благодарен. Если бы он еще хоть немного помолчал… Но он, наоборот, наседает:

— Думаешь, попросишь его, и он отцепится от твоего отца? Как по мне, не очень вариант. Он тебя и слушать не станет. В лучшем случае — просто пошлет. Но как бы еще хуже не вышло.

Я пропускаю его слова мимо ушей.

Затем Макс допивает пиво, и мы идем «знакомиться». То есть я иду знакомиться. Макса же Вика узнает сразу. Оба изображают неожиданную радость от случайной встречи.

Потом пускаются в школьные воспоминания. На меня она косится лишь украдкой и с затаенным интересом. Я же глаз с нее не свожу — изучаю повадки. Хотя она, наверное, мое внимание принимает за нечто другое. Потому что вскоре начинает не очень умело «играть»: выгибается в пояснице, меняя расслабленную позу на «кошачью», слишком заливисто смеется чуть ли не над каждым словом, с отточенной сексуальностью посасывает трубочку и перекатывает ее языком по губам, демонстративно липнет к Максу, как к давнему хорошему приятелю.

А Макс тем временем шлет мне одно сообщение за другим: «Э! Ну ты давай уже вливайся! Она меня уже достала! Мне домой надо! Я не нанимался ее развлекать…»

Я переключаю внимание на одну из ее подруг, Алину. Спрашиваю о чем-то, что первое приходит на ум, завязываю с этой подругой какой-то бессмысленный разговор. Макс тут же строчит:

«Ты ничего не перепутал? Нахрена ты с этой Алиной треплешься? Ты же с Викой хотел замутить».

Макс на нервах не понимает, что именно поэтому и треплюсь.

Спустя время, когда Макс уже отчалил домой, встаю и иду в фойе. Там, во всяком случае, нет так шумно, можно спокойно сделать несколько звонков. Но успеваю переговорить лишь с Вайнером, как в фойе появляется Вика Леонтьева.

Она направляется в сторону уборной, но, заметив меня, делает удивленное лицо. Я поднимаюсь с дивана, не спеша, приближаюсь к ней. Она стоит, ждет, скрестив на груди руки. Взгляд ее взволнованно бегает.

Вика пытается спрятать эмоции за гримасой и улыбкой, но я уже вижу — с ней получится всё…

Спустя три недели

— Герман, вы с ума сошли! — вскидывается Вайнер. — Я и так переживаю, что, если Леонтьев узнает, что вы с его дочерью… он совсем с цепи сорвется… А вы собрались заявиться к нему домой! Это безумие! Он же вас попросту уничтожит!

Марк Соломонович мечется по моему сьюту как в горячке. Я до сих пор так и живу в Мариотте, не хочу видеть пустой распотрошенный дом, кабинет отца… без отца. И не хочу везти туда Вику, которая последние две недели почти безвылазно проводит в моем номере.

— Не уничтожит, — невозмутимо возражаю я.

— Да откуда такая уверенность?!

— Потому что он слишком любит свою дочь.

— Так тем более! Он за нее в пыль вас сотрет. И всех нас заодно.

На это я ничего не отвечаю — просто надоело уже выслушивать его бесконечное «все будет плохо». Иду в спальню, достаю из шкафа костюм, снимаю чехол, начинаю переодеваться.

Вайнер, забыв такт, врывается следом.

— Если с вами что-то случится, Александр Германович этого не выдержит! Герман, ну подождите хоть немного… когда придет ответ из Москвы…

— Марк Соломонович, вы же сами говорите, что отец находится в невыносимых условиях, что у него плохо с сердцем, что его там…

— Да, всё так! И я подал жалобу!

— И что изменилось?

— Просто всё не так скоро делается. Но условия ему смягчат. Обязательно. Уж этого я добьюсь! А если понадобится, подам еще жалобу и не одну…

— Марк Соломонович, — вздохнув, поворачиваюсь к старику, — мне не надо, чтобы отцу смягчали условия. Мне надо, чтобы его освободили.

Вайнер издает смешок.

— Как? Вы думаете, если вы… — Вайнер внезапно краснеет, — простите за мою грубость, затащили в постель дочь Леонтьева, то нам будет проще спасти вашего отца? Это абсурд!

— Я женюсь на ней. В ближайшее время. И вам вообще не придется никого спасать. Леонтьев сам всё сделает.

— Но… — растерянно бормочет, часто моргая Вайнер.

— Просто потому, что ему не нужен зять, у которого отец под следствием. Он очень трепетно относится к своей репутации.

— Но он же может быть против вашей женитьбы…

— Он и так обязательно будет против. Только Вика его даже слушать не станет. Я же говорю — он слишком любит свою дочь.

— А что будете делать потом?

— После того, как освободят отца, вернусь в Канаду.

— С ней?

Я пожимаю плечами.

— Ну, не знаю… не знаю… — причитает он. — Нет, я всё понимаю, у меня и самого сердце болит за Александра Германовича, но жениться… это же навсегда…

— Да не убивайтесь вы так. В конце концов разводы у нас еще не отменили.

Вика подъезжает к Мариотту ровно в семь, как мы и договаривались. Номер мы покидаем с Вайнером вместе. По пути он опять пускается в причитания. Я, не дослушав, выхожу на парковку.

Вика знает, кто я. Знает про отца. Не знает только, что она — лишь часть плана. Она наивно думает, что это вот такая ирония судьбы. С ней я чувствую себя подонком, но потом вспоминаю про отца — и становится почти плевать. Раньше я и не подозревал, что так люблю его. Несмотря ни на что.

Леонтьеву заранее она ни о чем не сказала. Только то, что собралась замуж. Он сам пожелал познакомиться с женихом и пригласил меня на их семейное торжество.

— Ой, представляю, какой будет для отца сюрприз, — смеется она. — Но при гостях он и виду не подаст, вот увидишь. Потом, конечно, устроит мне концерт. Будет отговаривать, убеждать, обещать исполнение любых желаний, я его знаю как облупленного… Еще в школе, когда мне надо было от него что-нибудь… ну такое, что он вряд ли разрешит, я ему задвигала вообще какую-нибудь дичь. Ну, типа, хочу тоннели и всё тут! Он ходил с бешеными глазами, упрашивал, чтобы я передумала… — Вика поворачивается ко мне и, гримасничая, передразнивает отца: — Доченька, прошу, одумайся! Что люди скажут!

— На дорогу смотри.

— А мне нафиг эти тоннели не сдались. На самом деле я хотела татушку себе набить, сам знаешь где, — многозначительно хихикает она. — Ну и пирсинг сделать. И он такой сразу разрешил, еще и обрадовался.

Вика заливисто хохочет, вспоминая свои выходки, потом резко замолкает. Останавливается на светофоре и, чувствую, снова смотрит на меня долгим взглядом.

— Герман, — слышу тихое, — я тебя люблю…

Скосив на нее глаза, выдавливаю улыбку.

— Зеленый уже, — киваю на светофор. — Поехали.

Она срывается с места. Через час с небольшим мы останавливаемся возле дома губернатора Леонтьева.

Наконец встретимся с ним лицом к лицу.

Удивительно — но я не испытываю ни малейшего волнения. А на ум ни к селу ни к городу приходит строчка из Симонова: ни любви, ни тоски, ни жалости…

10. Герман

Сегодня в доме Леонтьевых на скромном семейном торжестве по случаю дня рождения матери Вики собрался, наверное, весь местный «бомонд». От чиновников и крупных комерсов до богемы.

Я почти никого не знаю. Впрочем, неудивительно — Леонтьев, как только стал губернатором, поснимал многих с руководящих должностей. Поставил, где мог, новых, своих. А там, где не мог — наладил крепкие дружеские связи. Например, с прокурором.