Источник - Ламли Брайан. Страница 37

— Совершенно никакой, — бросил через плечо Джаз, — но еще меньше пользы ты принес бы Тасси, если бы остался там.

Глава 9

За вратами

Майор КГБ Чингиз Хув наблюдал за своим подчиненным Карлом Вотским с расстояния не более десяти футов через молочно-белую пленку, настолько тонкую, что почти невидимую. Тем не менее, они находились в разных мирах. Майор мог сделать два-три шага вперед и обменяться рукопожатием с Вотским. Он мог бы сделать это, но не собирался. В нынешнем его состоянии Вотский мог ухватиться за руку майора, причем майор вытащить его оттуда не смог бы, а вот Вотский втащить туда майора вполне мог. Однако говорить они могли сколько угодно, хотя это был трудоемкий процесс.

— Карл, — позвал майор. — Выбраться оттуда сейчас ты не сможешь, и стоять на коленях — бессмысленно. Ты, конечно, можешь продолжать делать это, но толку не будет. Ну да, мы можем кормить тебя — конечно, можем — просто пропихивая к тебе пищу. В этом отношении Симмонс ошибался. До этого он попросту не додумался, вот и все. Но он был прав, когда сказал, что ты умрешь. Насколько долго ты проживешь, будет зависеть от того, когда произойдет Контакт Шесть. Ты меня понимаешь?

Майор ждал ответа Вотского. Связь через Врата была утомительна. Наконец Карл кивнул и встал на ноги. Этот процесс занял у него две с лишним минуты, а между тем фигура агента растворялась вдали, медленно, очень медленно исчезая из виду. Потом лицо и рот Вотского начали делать какие-то гротескные движения и послышались рокочущие медленными раскатами слова. Майор разобрал их:

— Что вы предлагаете?

— Попросту следующее: мы экипируем тебя точно так же, как Симмонса, дадим любое снаряжение и пищевые концентраты. Тогда у вас будут равные шансы.

Наконец прибыл ответ:

— Никаких шансов — вы это имеете в виду?

— Небольшие шансы, — настаивал на своем майор. — Ничего не известно заранее.

Он подозвал сержанта, стоявшего в отдалении с группой солдат, и быстро отдал четкий приказ. Сержант куда-то побежал.

— Теперь слушай меня, Карл, — продолжил майор. — Можем ли мы дать тебе что-либо полезное из того, чего не получил англичанин?

Вновь медленный кивок Карла и наконец слово:

— Мотоцикл.

Майор раскрыл рот. Они понятия не имели о том, как там выглядит территория. Сообщив об этом, он услышал:

— Если здесь можно ездить, я смогу догнать кого угодно и от кого угодно убежать. Вам что, жалко? Если бы я умел управлять вертолетом, я потребовал бы его!

Майор отдал ряд новых приказов. Но все это отнимало время, и Симмонс успел превратиться в точку на горизонте, тихонько карабкаясь, как муравей, на дюну.

Начало прибывать снаряжение, его грузили на тележку. Затем тележку втолкнули в сферу и Вотский принялся за тянущийся бесконечно процесс разгрузки. На самом деле он работал так быстро, как мог, но для наблюдателей с этой стороны он шевелился не быстрее улитки. Парадокс состоял в следующем: Вотского бесила их медлительность. В то время, как он крутился что есть сил, они двигались, как полудохлые мухи! Для них же даже падение капли пота с его лба на невидимый пол было зрелищем, растягивающимся на секунды.

Наконец прибыл и мотоцикл, тяжелый, армейского образца, но в хорошем состоянии и снабженный бензином в достаточном количестве для того, чтобы проехать две с половиной сотни миль. Машину пристроили на вторую тележку и также втолкнули в сферу. По другую сторону Вотский начал невероятно медленный процесс приведения мотоцикла в рабочее состояние. Но что бы там ни творилось со временем, в остальном физические законы, похоже, вели себя прилично. Мотор кашлянул и начал издавать звуки, похожие на частые удары кувалд по дереву — прослушивался каждый рабочий такт в отдельности. Затем Вотский медленно, очень медленно, однако гораздо быстрее Симмонса стал продвигаться вглубь белого пространства и наконец исчез из виду. Остались лишь две пустые тележки...

И после исчезновения Вотского майор продолжал наблюдать за сферой до тех пор, пока у него не начали болеть глаза. Тогда он повернулся, прошел по дорожке до кольцеобразной платформы и стал подниматься по деревянным ступеням к жерлу шахты, пронизывающей магмассу. Именно там, на площадке возле шахты, его ожидал Виктор Лучов. Подойдя к нему, майор произнес:

— Директор Лучов, я отметил, что вы устранились от данного эксперимента. Ваше отсутствие может показаться подозрительным! — Тон его голоса был нейтральным, а может, даже слегка оправдывающимся.

— И впредь я буду продолжать воздерживаться от таких... актов! — ответил Лучов. — Это вы служите в КГБ, майор, а я являюсь ученым. Вы называете это экспериментом, а я называю это смертной казнью. Насколько я понимаю — двойной казнью. Я полагал, что к этому времени все будет кончено, иначе не появился бы здесь. Но, к сожалению, я видел отбытие бедняги Вотского. Да, это грубый и жестокий человек, и все же я жалею его. Скажите, а каким образом вы собираетесь объяснить это своему начальству в Москве, а?

Майор слегка побледнел, ноздри его начали раздуваться, но ответил он уверенным голосом:

— Процедуры, в соответствии с которыми я подаю свои рапорты, — это мое дело, директор. Вы правы: вы являетесь ученым, а я являюсь работником КГБ, но обратите внимание — когда я произношу слово “ученый”, оно не звучит в моих устах как “свинья”. К тому же, я посоветовал бы вам не так часто злоупотреблять термином КГБ. Неужели тот факт, что я могу выполнять ряд неблагодарных работ лучше, чем вы, делает меня менее полезным работником? Мне кажется, дело обстоит как раз наоборот. И можете ли вы мне искренне сказать, что как ученый совершенно не взволнованы открывающимися здесь перед нами возможностями?

— Вы выполняете эти “задачи” лучше, чем я, потому что я ни за что не стал бы выполнять их, — почти прокричал Лучов. — О Господи, я... я...

— В чем дело, директор? — майор вопросительно приподнял бровь. Теперь его губы сжались в жесткую тонкую линию.

— Некоторые люди никогда ничему не научатся! — бушевал Лучов. — Слушайте, вы уже забыли про Нюрнбергский процесс? Вам не известно, что по сию пору людей привлекают к суду за... — заметив выражение лица майора, он оборвал себя на полуслове.

— То есть, вы сравниваете меня с нацистскими военными преступниками? — теперь майор был смертельно бледен.

— Этот человек, — Лучов указал дрожащим пальцем на сферу, — был одним из наших!

— Да, он был нашим, — кивнул Чингиз. — Кроме того, он был психопатически груб, лжив, склонен к невыполнению приказов и опасен тем, что был способен нарушить присягу! И вас никогда не удивляло, что я ни разу не наказал его? Вы полагаете, что вам здесь все известно, директор? Так вот — вы ошибаетесь. Вам известно, где работал Вотский перед тем, как стать моим подчиненным? Он был личным телохранителем самого Юрия Андропова, а нам до сих пор неизвестно, каким образом тот умер. Но этот факт никто не стал особенно раскапывать, а ведь Андропов собирался выгнать его с работы. Да уж, поверьте мне, Карл Вотский был темной лошадкой! А теперь я собираюсь рассказать вам, за что его отослали сюда...

— Я... Я считаю, что в этом нет никакой необходимости, — Лучов ухватился за перила, поскольку его шатало. Кровь отлила от его лица, и он теперь был так же бледен, как и майор. — Мне кажется, я уже знаю.

Майор понизил голос.

— Я все равно расскажу вам, — почти прошептал он. — Если бы не эта сегодняшняя промашка, Карл Вотский стал бы следующим нашим “добровольцем”! Так что не жалейте его, директор, ему в любом случае оставалось быть здесь недолго.

Лучов глядел в спину уходящего майора, который уже начал подниматься по лестнице шахты.

— И он не знал об этом?

— Конечно, нет, — ответил, не оглядываясь, Чингиз. — А если бы вы были на моем месте, вы уведомили бы его об этом заранее?

Джаз продолжал тащиться вперед. Было бесполезно спешить, понапрасну тратя энергию, и непохоже было, будто кто-то или что-то собирается напасть на него. Во всяком случае, не здесь. А вот силы он обязательно должен беречь. Он не знал, какое расстояние ему предстоит пройти — одну милю, десять или сотню. Он чувствовал себя как человек, пересекающий высохшее соляное озеро и почти ослепленный солнцем. Да, так это и выглядело: словно он бесконечно шел наугад под ослепительным солнцем, но таким, которое не дает тепла. Только свет. Конечно, он вспотел, но исключительно от собственных усилий, а вовсе не от внешнего источника тепла. В этом белом туннеле, соединяющем миры, не было ни холодно, ни тепло; температура, судя по всему, была постоянной, и с этим не было проблем. В принципе, здесь можно было бы жить, только никто не мог бы здесь выжить. Вообще невозможна жизнь в таком месте, где единственной реальностью является он сам, а все остальное — сплошная белизна.