Из глубины - Ламли Брайан. Страница 26

Мои родители не погибли! Они просто ушли, ушли домой...

В тот день, приблизительно семь лет назад, когда я возвращался домой из школы, превращенной немецкими бомбами в развалины, мой отец сам взорвал наш лондонский дом. Он подготовил мощный взрыв, который должен был прогреметь при первых же звуках воздушной тревоги, а потом мои родители тайком ушли на торфяники. Они не знали, что в тот момент я шел домой из разбомбленной школы, где нас кормили. Они не подозревали, что я подошел к дому в тот самый момент, когда радары противовоздушной обороны засекли в небе вражеские самолеты. План, который был столь тщательно подготовлен для того, чтобы обмануть людей, заставив их поверить, что мои родители погибли, сработал. Однако при этом я сам чуть не погиб! И все это время я тоже считал их погибшими. Но зачем им понадобилось идти на такие крайности? Что же это за секрет, который им понадобилось скрыть от наших соседей? Где мои родители были сейчас? Я продолжал читать...

Мало-помалу все объяснилось. Мы не были уроженцами Англии — мои родители и я. Они ребенком привезли меня в Англию с нашей родины, страны совсем близкой и все же парадоксально далекой. Дальше в письме объяснялось, что всех детей нашей расы привозят в Англию в младенчестве, поскольку атмосфера нашей родины неблагоприятно отражается на здоровье молодых и неокрепших особей.

Но со мной все произошло несколько по-иному, потому что моя мать не смогла расстаться со мной. Ужасно! Все дети нашей расы должны расти и развиваться вдали от своей родины, но взрослые могут покидать родной край лишь изредка. Этот факт определяется тем физическим обликом, в котором они находятся значительный период своей жизни. Ибо большую ее часть они не имеют, ни физически, ни умственно, ничего общего с обычными людьми!

Это означает, что детей приходится оставлять у порогов, у входов в приюты, в церквях и прочих местах, где их найдут и позаботятся о них, поскольку в юные годы разница между моей расой и расой людей совсем незначительна. Читая, я вспомнил выдуманные истории, которыми когда-то увлекался, истории о вампирах, феях и прочих созданиях, которые оставляли своих детей на воспитание людям, а сами крали человеческих детей, чтобы вырастить их себе подобными.

Так значит, вот каков был мой удел? Неужели мне предстояло стать вампиром? Я стал читать дальше.

Я узнал, что люди моей расы могут покидать нашу родную землю лишь дважды в жизни: один раз в юности, когда, как я уже объяснил, их привозят сюда по необходимости, чтобы оставить до тех пор, пока они не достигнут двадцати одного года, и еще один раз потом, когда изменения в их облике позволяют им существовать во внешних условиях. Когда я родился, мои родители как раз достигли этой стадии своего развития. Но привязанность моей матери ко мне заставила их бросить свои обязанности в их собственном краю и лично привезти меня в Англию, где, нарушив закон, они остались со мной. Отец прихватил с собой сокровища, которые должны были обеспечить им с матерью безбедную жизнь до того времени, когда они оказались бы вынуждены оставить меня — Поры Второго Изменения — когда оставаться со мной и дальше означало для них оповестить человечество о нашем существовании.

В конце концов это время пришло, и они замаскировали свой уход обратно в нашу тайную страну, взорвав наш лондонский дом, позволив властям и мне, хотя это не могло не разбить сердце моей матери, поверить в то, что они погибли во время немецкой бомбежки.

А как еще они могли поступить? Они не осмелились сообщить мне, кто я такой на самом деле. Кто знает, какой эффект могло бы оказать на меня такое открытие, когда мое отличие от людей только начало проявляться?

Им оставалось лишь надеяться, что я сам открою этот секрет, или, по крайней мере, большую его часть. Что я и сделал! Но чтобы подстраховаться, мой отец оставил для меня это письмо...

В письме также говорилось о том, что далеко не многие подкидыши находят обратный путь в нашу землю. Одни становятся жертвами несчастных случаев, другие сходят с ума. Тут я вспомнил, что где-то что-то читал о двух заключенных в оукдинском санатории под Глазго, безумие которых столь ужасно, а облик настолько нечеловеческий, что никому даже не позволяют их видеть. Даже сиделки не могут вынести длительного пребывания с ними.

Третьи становятся отшельниками в диких и недоступных местах, а четвертых, что хуже всего, ожидают такие ужасные бедствия, что я задрожал, прочитав о них! Но все же были те немногие, которым удавалось вернуться. Счастливчики, они возвращались, чтобы заявить свои права. Некоторых из них приводили обратно взрослые члены расы во время своих вторых визитов, другие делали это инстинктивно или по счастливому стечению обстоятельств.

И все же, сколь бы пугающим ни оказался этот план существования, письмо объясняло его логику. Моя родина не могла прокормить множество моих сородичей. Опасности умопомешательства, вызванного необъяснимыми физическими изменениями, несчастные случаи и разнообразные бедствия, о которых я упомянул, действовали как система отбора, посредством которого лишь самые крепкие телом и духом возвращались в страну своих предков.

Едва я закончил читать письмо во второй раз, прервав чтение ради поспешного составления документа, как почувствовал, как напрягается и твердеет все мое тело! Рукопись моего отца пришла вовремя. Я долго тревожился по поводу своих усиливающихся отличий. Перепонки у меня на руках доходят сейчас почти до первых суставов, а кожа невероятно толстая, грубая и чешуйчатая. Короткий хвост, торчащий из основания моего позвоночника, теперь стал не столько странным отклонением, сколько дополнением — дополнительной частью тела, которая в свете того, что я теперь знаю, вовсе не отклонение, а самая естественная вещь на свете! Да и отсутствие волос теперь перестало меня смущать. Да, я отличаюсь от людей, но разве так и не должно быть? Ибо я не человек!

Ах, что за счастливый поворот судьбы заставил меня взять ту газету в Каире! Если бы я не увидел ту фотографию и не прочитал статью, я мог бы не вернуться на торфяники так скоро... Меня пробила дрожь при одной мысли о том, что могло бы тогда статься со мной. Что бы я предпринял после того, как Первое Изменение настигло меня? Поспешил бы, замаскированный и закутанный в одежды, в какую-нибудь далекую страну, чтобы вести там жизнь затворника? Возможно, я вернулся бы в Иб или безымянный город, живя в одиночестве на развалинах до тех пор, пока мой облик снова не позволил бы мне находиться среди людей? А что потом, после Второго Изменения?

Возможно, столь необъяснимые изменения в собственной личности свели бы меня с ума. Кто знает, не стало ли бы в оукдинском санатории одним пациентом больше? С другой стороны, моя судьба могла оказаться гораздо хуже, ибо я мог бы утонуть в бездонной пучине, присоединиться к тем, что живут в глубине, поклоняются Дагону и великому Ктулху, как случилось со многими до меня.

Но нет! Благодаря везению, познаниям, приобретенным мной в далеких путешествиях, и помощи, которую оказало мне письмо моего отца, меня обошли стороной все те ужасы, которые испытали на себе другие мои сородичи. Я вернусь в город-двойник Иба, в Лх-йиб, в страну под йоркширскими торфяниками, в ту страну, откуда приплыла ко мне зеленая статуэтка, вернувшаяся к этим берегам, статуэтка, представляющая собой точную копию той, что я вытащил из озера над Сарнатом. Я вернусь, чтобы принять поклонение тех, чьи предки погибли в Ибе на копьях людей из Сарната, тех, кто был столь точно описан в «Кирпичных Цилиндрах Кадаферона», тех, чьи безгласные песнопения слышит одна лишь бездна. Я вернусь в Лх-йиб!..

Я слышал голос моей матери, звавшей меня, как она, бывало, звала, когда я был ребенком и бродил по тем самым торфяникам:

— Бо! Маленький Бо! Где ты?

Бо — называла она меня и только смеялась в ответ на мои вопросы, почему она так меня зовет. Но почему бы и нет? Разве имя Бо было хуже других? Роберт... Боб... Бо? Что тут странного?