Гений - Слаповский Алексей Иванович. Страница 30
– Возьми и ознакомься, – сказал ему Крамаренко, подавая папку. – Подумай, как сократить до минимума. По причине, что у нас этого в помине нет. Яблоки «голден», желтые, но крепкие, два ежедневно, чтоб вас!
– Какие яблоки?
– Сам увидишь. А я съезжу пообедаю.
Но тут раздался звонок черного телефона – не успел Прохор Игнатьевич спокойно пообедать.
– Вы уже в курсе? – спросил кто-то Прохора Игнатьевича, не представляясь.
– В курсе чего? – спросил Крамаренко, наливая задрожавшей рукой третий фужерчик.
– Погиб ваш человек. Из Грежина. По документам – Степан Трофимович Мовчан. Разбомбили машину, есть такая информация, с украинской стороны. Сами понимаете, что из этого следует.
– А что?
– Политика украинского государственного терроризма, – внушительно продиктовал голос, предлагая готовую формулировку.
Прохор Игнатьевич человек опытный, сразу же уловил суть и, чтобы не забыть, схватил ручку, торопливо записал: «Политика государственного терроризма».
– Мирный российский житель расстрелян на нейтральной мирной территории со зверской жестокостью.
Прохор Игнатьевич записал и это.
– Отцу сообщили? – спросил он.
– Пока только вам. Сами сообщите.
И – отбой.
Прохор Игнатьевич выпил четвертый фужерчик.
Вот уж беда так беда, не сравнить с приездом нахальных москвичей и даже с грядущим визитом Самого. И Степу жалко по-человечески, и Мовчана, и неприятна необходимость сообщать ему такую весть, но главное – Прохор Игнатьевич чутьем пожившего человека догадался, что смерть Степы станет началом чего-то очень серьезного и очень плохого. Будто война, полыхавшая близко, но все же не мешавшая нормально жить, взорвалась шальным снарядом прямо у твоего дома; со звоном вылетели стекла из окон, зашатались стены, задрожал потолок, чашка упала со стола и разбилась, дремавший кот вскочил, выгнул спину и зашипел, а ты, оцепенев, ничего не понимаешь, кроме одного: так, как раньше, теперь не будет.
Может, поручить Тиме, чтобы позвонил отцу Степы? Мовчан, странный человек, почему-то решил, что Крамаренко, сев на власть в районе и поселке, до этого многие годы проработав на разных административных должностях, будет мести новой метлой и в чем-то ущемлять Трофима Сергеевича. Будто Мовчан не знает, что в любом населенном пункте нашей обширной страны властные структуры между собой административно дружат, чтобы противостоять агрессивным аппетитам вечно недовольного населения. Конечно, внутренние конфликты везде имеются, каждый каждого готов при удобном случае съесть, но без повода и причины никто никого не трогает. А Мовчан какой-то особенный человек, любит показать свой характер, свою самостоятельность. Ему, наверное, для тонуса необходимо такое противостояние, подумал Прохор Игнатьевич современными словами. Что-то похожее было у покойной тещи Прохора Игнатьевича Антонины Петровны, которая сама с хохотом признавалась: «Что я со своим характером сделаю: если хоть раз с кем на дню не пособачусь, заснуть не могу!»
И в работе Мовчан ведет себя так же: ему неинтересно брать там, где сами дают, хочется взять там, где противятся. И в личной жизни то же: приспичило выдать за сына красавицу Светлану, отца ее не пожалел – и именно потому, что Светлана за Степу не хочет. То есть теперь можно говорить в прошедшем времени – не хотела.
Однако, если сообщит Тима, Мовчан все равно поймет, что Прохору Игнатьевичу известно. Известно – а не позвонил сам. Значит, думал Прохор Игнатьевич о себе вероятными мыслями Мовчана, либо побоялся, что заметно будет злорадство, либо не захотел выразить сочувствие.
Может, подождать? Так или иначе, Мовчан все узнает. Но Трофиму Сергеевичу известно, что такого рода информация первым делом попадает к главе администрации. Не позвонил Крамаренко, не сообщил, подумает он – и разозлится.
Взвесив и то, и се, выпив пятый фужерчик, Прохор Игнатьевич решил все-таки позвонить Мовчану.
Странно равнодушный, как ему показалось, или какой-то отрешенный, бесцветный голос Мовчана сказал в трубку, не дожидаясь слов Прохора Игнатьевича:
– Я знаю.
Трофим Сергеевич узнал это еще полчаса назад, позвонили свои люди из областного УВД, но при этом предупредили, что сведения секретные, распространять не следует. Они пошли на прямое нарушение, потому что служба службой, но кем надо быть, чтобы отцу не сказать? Кто убил, почему, как это вообще случилось, неизвестно. Ясно одно – укропы [15] вконец обнаглели.
Мовчан сидел неподвижно, сцепив пальцы, и боялся сам себя. Будто, если расцепит пальцы и встанет, сделает что-то непоправимое. Сядет в машину, например, взяв автомат и несколько рожков с патронами, поедет на украинскую сторону и постреляет там всех, кто попадется на глаза, только за то, что они граждане страны, убившей его сына.
Но были мысли и еще страшнее. Да, он очень хотел, чтобы сын женился на Светлане. И одновременно не хотел этого, потому что полюбил ее. Но отцовская любовь и чувство долга были сильнее даже этой нестерпимой любви. Теперь препятствия нет, и больше того, все, что он может сделать со Светланой, оправдано гибелью сына – ведь ехал-то Степан к ней, то есть получается, из-за нее убили. Это дает право поступить со Светланой так, как заблагорассудится желающей мести душе. Да, она, возможно, не виновата. А сын в чем виноват? Его за что?
Значит, в любой бочке дегтя есть ложка меда, если даже в смерти сына видится ужасающая капля сладости? Трофим Сергеевич ненавидел тех негодяев, которые убийством сына вызвали в нем эти черные мысли. Но теперь хода назад нет. Простить злодейство можно, только став таким же злодеем. Уравнявшись. Иначе горе будет жечь тебя изнутри и сведет в могилу.
А Светлану надо выпустить. Он обещал – он сделает. Сын не приехал, не стал мужем, женился на другой, как в песне поется, и нет смысла ее держать. Сейчас пойдет, увидит ее с любовью и злобой (она-то жива, а сын уже нет!) и отвлечется от желания ехать и стрелять. Потому что рано.
И Мовчан пошел выпускать Светлану.
Взял у дежурного ключ, направился к обезьяннику.
Она стояла у двери решетки, будто ждала.
– Степу убили, – сказал Мовчан и посмотрел на Светлану, чтобы увидеть, что будет с ее лицом.
Глаза у нее сделались круглыми, как у куклы, а губы некрасиво искривились, она заплакала. Значит, и ты можешь быть уродиной, подумал Мовчан. Погоди, то ли еще будет.
– Как это? – спросила Светлана.
– Расстреляли на дороге, – ответил Мовчан, отпирая замок.
– Кто?
– Менше знаэш, краще спиш, – ответил Мовчан на ненавистном украинском, растравливая себя и не желая признаться в позоре – в том, что он, отец, до сих пор не знает, кто убил сына.
– Как это случилось? – продолжала растерянно спрашивать Светлана.
– Иди до дома и радуйся, что жива!
Светлана пошла, оглядываясь на провожающего ее взглядом Мовчана.
А Мовчан вдруг мысленно представил, что идет она не одна, а рядом со Степой, а меж ними, держась за их руки, скачет шустрый симпатяга-малышонок. Внук.
И он наконец заплакал. Плакал, как стонал, из горла вырывалось:
– Ых… Ых… Ых, не могу…
Дежурный беспомощно стоял рядом и глупо спрашивал:
– Чего вы, товарищ майор? Товарищ майор, чего вы?
Глава 11
Бреши густіше, повірять більше
[16]
Зря темнили люди из областного УВД: не прошло и трех часов с момента гибели Степы, как все каналы российского телевидения передали сообщение о том, что близ российского поселка Грежин украинской стороной осуществлен ракетно-артиллерийский налет. Много разрушений, пока известно об одном погибшем российском гражданине, количество жертв уточняется. При этом показывались взрывы, разрушенные дома и лежащее среди улицы тело в луже крови.
Одновременно украинское телевидение передавало текст официального протеста по поводу артобстрела исконной украинской земли в районе украинского поселка Грежин. Сердца зрителей холодели и руки сжимались в кулаки, когда они видели взрывы, разрушенные дома и лежащее среди улицы тело в луже крови.