Гений - Слаповский Алексей Иванович. Страница 51

– Нет, у нас есть еще специалисты вполне конкретные – по инфраструктуре, по коммуникациям, я с ними общался. А остальные готовят визит, который сюда кто-то нанесет, – говорил Геннадий, думая о том, что красота Светланы не вызывает в нем почему-то естественной мужской жажды, есть в этой красоте что-то одновременно и постороннее, и близкое, сестринское – так в больнице называешь чужую женщину сестрой. Странное сравнение, удивился Геннадий, я ведь совсем не больной, наоборот, очень здоровый.

– Тогда я вообще не буду писать про совещание, а напишу про этот проект, если ты мне расскажешь, – сказала Светлана, думая о том, что ей все равно, о чем будет говорить Геннадий, она просто рада слышать его голос.

И Геннадий начал рассказывать, все больше увлекаясь, Светлана записывала на телефон, поэтому сама не вслушивалась, доверив это технике, только смотрела, чуть прищурившись, как говорит Геннадий, и это даже было интереснее – слушать, не вникая в слова, иногда даже не понимая их. Так слушают музыку, не ища в ней отчетливого разумного смысла.

А Геннадий был рад переключиться на свои любимые темы проектирования и строительства, он все рассказывал и рассказывал, углубляясь в подробности.

Странное дело, им обоим казалось, будто рядом кто-то незримо есть, а именно – Евгений. Слушает, улыбается и словно бы лукаво укоряет: зачем вы теряете время и говорите не о том, о чем хотите? То, что произошло в саду, когда Евгений своими неуместными, но точными словами раскрыл перед ними суть происходящего, не прошло даром. Да, они обычно и нормально общаются, но при этом чувствуют, что как бы немного врут. А врать и Геннадий не любил, и Светлана не любила.

Поэтому Геннадий скомкал финал своего рассказа и без перехода свернул на личное:

– А ты хорошо училась?

– Да. Отличница. Мне легко все давалось.

– Я тоже отличник был. А какие предметы тебе нравились?

– Литература, биология, история. Химия и физика меньше.

– Потому что литература, биология, история – там про человека? Я тоже их любил. Но и физику тоже, и химию, и математику. Там на самом деле тоже про человека, просто по-другому.

– А друзья у тебя были?

– Немного. Один друг на самом деле, старше. Сосед.

– И у меня мало. А книги какие нравятся? Кто любимый писатель?

– А у тебя?

– Я первая спросила.

И они начали наперебой задавать друг другу вопросы о детстве, о родителях, о книгах, о фильмах, взахлеб и с огромным интересом торопясь узнать друг о друге как можно больше.

В какой-то момент Геннадий засмеялся.

– Если бы я говорил, как тот чудак, я бы сказал: Геннадий впервые чувствовал такое влечение к девушке: одна только радость, и ничего лишнего. А еще он испытывал гордость за Светлану, будто в том, что она такая красивая и умная, есть и его заслуга, будто он ее отец, или учитель, или старший брат.

– А Светлана, – подхватила Светлана, – в свою очередь, гордилась тем, что в нашей стране есть такие люди, как Геннадий, умные, красивые, искренние, честные, умеющие делать что-то хорошее и серьезное.

– Геннадию в другой ситуации, с другой девушкой такой разговор показался бы игрой и даже жеманной глупостью, но сейчас он чувствовал, что все серьезно, при этом легко серьезно, не так легко, когда необязательно, а так легко, когда трудно, но ты справляешься, потому что этот труд дается без труда.

– Нет, даже не так, возразила Светлана, – возразила Светлана, – дело не в том, легко или трудно. У каждого человека есть потребность говорить откровенно, но у Светланы с Геннадием было иначе – не потребность, а естественность.

– Точно. В масштабе один к одному, – кивнул Геннадий. – Когда я равен себе, а ты себе. Так бывает редко.

– Очень хорошо ты сказал: один к одному. Замечательно. Ты сразу объяснил мне мои проблемы. Потому что я часто в масштабе ноль-пять, ноль-шесть. Редко – ноль-восемь. Часто вообще ноль-два, ноль-три. То есть общаюсь только своей третьей частью. А с тобой – целиком.

– И я.

– А бывает у тебя – один и два, один и три, полтора или совсем два?

– Да. Когда человек намного умнее и лучше, и ты к его уровню тянешься. У меня с папой так. Гениальный папа, геофизик. Но он и в других вопросах разбирается. А мама художница. График, оформляет книги, альбомы. Очень любит меня и сестру.

– Ты с ними общаешься? С родителями?

– Да, конечно, постоянно.

– А я с папой мало говорила. И с мамой говорю только очень конкретно.

– Когда мы поженимся и родим детей, будем с ними обязательно говорить. Чтобы всегда были общие темы.

– Светлана почему-то даже не удивилась, услышав это, – сказала Светлана. – Это прозвучало так естественно, будто Геннадий давно уже сделал ей предложение, а она согласилась.

– И Геннадию казалось, что он давно сделал предложение, – сказал Геннадий.

После этого он осторожно положил свою руку на руку Светланы, на ее пальцы, прикрыв их своей ладонью.

– Я тебя узнаю, – сказал он. – Пальцы твои узнаю.

– Я тоже.

– Выходи за меня замуж.

– Ладно. Хорошо.

– Я не знаю, что еще сказать.

– И я не знаю. Ничего не надо. Сейчас пойду писать статью, а ты работать. Вечером встретимся.

– Хорошо. Я в гостинице «Грежа» живу.

– Все, я ушла. А то как-то так хорошо, что даже слишком.

– Да. Ты иди, а я расплачусь и потом тоже пойду.

– Хорошо.

Светлана встала. Геннадий тоже встал и оглянулся на Симу и Ольгу, показывая этим, что они ему нужны для того, чтобы с ними расплатиться. Но они остались на месте: тут было так заведено, что расплачивались не за столиками, а у кассы. Геннадий меж тем уже отвернулся от них, уверенный, что подойдут, он смотрел на Светлану. Сделал к ней шаг, а она к нему.

– Кошмар какой-то, – сказала Светлана. – Кто бы сказал, не поверила.

И они обнялись. Не целовались, просто стояли, прижавшись друг к другу, его лицо было над ее плечом, а Светлана щекой прикоснулась к его груди, глаза ее были внимательными и сосредоточенными, как у врача, который слушает сердце.

Она не знала, что сравнение с врачом скорее подошло бы Геннадию, который в детстве некоторое время хотел быть именно доктором. Но, взрослея, обнаружил, что слишком болезненно ощущает других людей. Слишком чутко. Вздох человека рядом вдруг заставлял думать о том, откуда вырывается воздух, о легких, о сердце, печени, о внутреннем устройстве человека, о его судьбе и жизни, профессии, пристрастиях. С такой чувствительностью лечить людей нельзя: если чувствуешь боль пациента как свою, не сможешь обращаться с этой болью беспристрастно. Поэтому он и ушел в техническую сферу, чтобы соприкасаться больше с чертежами, формулами и конструкциями, а не с людьми.

Отделившись от Геннадия, Светлана пошла к выходу. Он не смотрел на нее, смотрел в стол, зачем-то взяв бумажную салфетку и комкая ее. Скомкал, положил шарик на чайное блюдце и тоже вышел, забыв расплатиться. А может, ему казалось, что он уже расплатился.

Сима, услышав какие-то звуки, повернулась к Ольге. Та шмыгала носом и часто моргала, чтобы из глаз стекли капли. Она не вытирала их, ей было приятно чувствовать, как слезы ползут по щекам, щекоча кожу и добавляя остроты переживаниям.

– Чего это ты? – спросила Сима.

– А сама-то?

– Чего сама-то? Я ничего, – сказала Сима и ушла в кухню, чтобы там поплакать без посторонних о Стасике Луценко: она уже неделю не имела о нем никаких известий.

Ростислав не выдержал. Он хотел дождаться темноты или хотя бы сумерек, но летний день все длился и длился. Аугов, как мог, занимал себя: созванивался с только что утвержденными штабистами, давал им задания и указания, назначил себе помощника-секретаря из младшего менеджерского состава, паренька смекалистого и понятливого, поручил ему найти обслугу для дома, включая повариху, та через час прибыла, получила привезенные продукты и тут же взялась готовить; Ростислав осмотрел две присланные машины, был недоволен, но одну все же пока оставил вместе с шофером – что-то отечественное, но сносно выглядящее. К обеду собрал за столом ключевых членов штаба, угостил и заставил отчитаться о проделанной работе, сочетая приятное с полезным. Работы за несколько часов, само собой, было выполнено немного, но Ростислав похвалил за старание и ясное понимание целей. Потом выпроводил всех, в том числе и повариху, поинтересовался, что успела сделать Марго. Успела она не очень много, мучилась, придумывая для каждого, кого внесла в список, какое-нибудь занятие.