Гений - Слаповский Алексей Иванович. Страница 72
– Задвинь в сарай с глаз моих эту железку. До выяснения. Завтракать будешь?
– Не откажусь.
Тамара ушла в дом, а Мовчан ухватился за гроб, поволок его в сарай. Там пристроил в угол, хотел уйти, оглянулся, вернулся, взял рулон черной непрозрачной пленки, хранившийся для хозяйственных нужд, отмотал от него несколько метров, отрезал, накрыл гроб. Сверху положил две доски. Перекрестился и вышел окончательно, даже запер сарай на висячий замок, что было лишним: никому в голову не придет проникнуть во двор начальника полиции. Но все-таки оно как-то спокойней.
Он поднимался на крыльцо, когда его окликнули.
Это пришли Аугов со Светланой. Евгения не было, хотя он тоже собирался пойти с ними, но его попросил остаться сам Прохор Игнатьевич – поучаствовать в обсуждении, дать советы.
(И Евгений давал советы, упирая на то, что задача объединения Грежина есть задача первостепенная, он видел: большинству нравится именно такой вариант, поэтому и предлагал его, умея угадывать не только желания отдельных людей, но и настроения масс. Аркадий мысленно посмеивался, видя, как уважительно слушают его братца-дурачка, но потом вдруг подумал: а ведь эта нелепая идея может, пожалуй, воплотиться в жизнь, как воплотилось многое, что еще вчера казалось не только нелепым, но и вообще невозможным. И тогда они с Анфисой станут согражданами. Кстати, он так и не позвонил ей. Ему захотелось сделать это немедленно, но неудобно было выходить, поэтому для начала послал сообщение: «Прости, что пропал. Думаю о тебе. Как ты?» Получил короткий ответ: «Плохо». Встревожился: «Что случилось?» – «Торопкий сошел с ума. Запер меня дома». Аркадий вспомнил дом Торопкого, в котором бывал. Обычный одноэтажный дом, не квартира на десятом этаже. Можно закрыть дверь, но есть окна, чердак… И тут Анфиса, будто догадалась о его сомнениях, прислала короткое разъяснение: «В подвале».
Аркадий тут же написал: «Жди, скоро буду». И сказал на ухо Вагнеру:
– Яков Матвеевич, у меня семейные сложности, надо срочно уйти.
– Иди, – сказал Вагнер, уважая семейные ценности, – сказал Вагнер, удивив Аркадия. И пояснил: – Это я дурачусь.
Что-то странное с ним творится, подумал Аркадий, пробираясь к выходу вдоль стенки, пригибаясь при этом, будто выходил из кинозала. Что-то непонятное. Да и с другими тоже.
Вагнер и впрямь чувствовал в себе что-то необычное.
Этот человек, конечно, сумасшедший, размышлял он, слушая Евгения и наблюдая за тем, как его слова действуют на окружающих. Но все гении – люди не совсем нормальные и при этом творят историю, разве нет? Сталина, вон, почитаешь всякие статьи, в параноики записали, Наполеон маньяк, Гитлер шизофреник, Ленин вообще сифилитик. Это политики, а ученые и всякие художники? Тоже все с какими-нибудь прибамбасами. Главное, веет какой-то совсем новой жизнью. Тот маленький мальчик Яша, которого разглядел в нем Евгений, все ощутимее, все активнее шеве лился и задавал из глубины, из прошлого в настоящее, наивные вопросы тонким мальчишеским голоском: чего ты добился, дядя Яков? Где твои путешествия, приключения, подвиги? Чем ты гордишься? Тем, что стал редактором районной газетенки, научился ругаться матом и руководить коллективом из пяти человек, где ты царь и бог, а сам дома, по вечерам, закрывшись в комнатке-кабинете и ссылаясь на срочную работу, тайком смотришь с наушниками фильм «Пираты Карибского моря»? И ведь глупые вопросы: если вдуматься, что понимает маленький мальчик в большой взрослой жизни? Но Вагнер не запрещал звучать этому голосу, пытаясь понять, почему он возник, и по этой же причине не вмешивался в нелепые и мудрые речи Евгения.)
– Здравствуйте! – Аугов умудрился в короткое слово приветствия вместить и ноту обвинения в неправомерных действиях, но и оттенок уважения к должности Мовчана, а заодно и призвук сочувствия к его горю.
Трофим Сергеевич его искусство оставил без внимания, как Ростислава в целом, он смотрел на Светлану.
– Невестушка пришла! – сказал он. – Заходи, заходи! Степы нет, но должен быть.
– Как это? Он же… Нам сказали, что… Что вам уже и гроб делают. То есть Степе.
– Гроб – да. Но что Степе – кто сказал?
– А кому же?
– А может, я бизнесом решил заняться? Сейчас все бизнесом занимаются, а я, как дурак, только службой зарабатываю. Гробы – товар ходовой, востребованный.
– Нет, но Степан что, живой? – не могла понять Светлана.
– Пока не знаю.
– Тогда давайте решим другой вопрос! – веско произнес Аугов. – Задержан Геннадий Владимирский, наш ведущий специалист, присланный Москвой, у него каждая минута на счету, и я не знаю, как мы будем оправдываться перед теми, кто сюда прибудет, если вы в курсе, конечно.
– Как-нибудь оправдаетесь.
– А вы, значит, ни при чем?
Тамара была в доме, Тамара ждала, Тамара очень тревожила Мовчана, поэтому у него не было времени и охоты спорить по пустякам. Он достал телефон.
– С кем говорю? Там у нас ночевал москвич, отпустите его.
И – Ростиславу и Светлане:
– Всё?
– Оперативно, четко, справедливо! Благодарю! – похвалил Ростислав.
Мовчан поморщился:
– Да иди ты.
Светлана не могла успокоиться:
– Трофим Сергеевич, так что все-таки со Степаном? Во всех сообщениях его называют…
– Убитым? И что? Первый раз, что ли? Вон, ополченских командиров в неделю по два раза убивают, а они всё живые! [42]
Светлана хотела еще что-то спросить, но Мовчан уже открывал дверь в дом.
Он вошел.
На столе были вареники с вишней, которые всегда любил Степан и мог съесть их без счета.
Мовчан сел, придвинул к себе миску.
Начал есть, обжигаясь: вареники были только что из кипящей кастрюли, где, на случай, если не хватит, варилась вторая порция.
– Ты не торопись, – сказала Тамара так, как сказала бы сыну и как давно уже не говорит мужу.
– Горячие, – невпопад ответил Мовчан.
– Я и говорю – не торопись.
Трофиму Сергеевичу вареники не лезли в горло, вязли в зубах, он жевал так неловко, будто разучился. Но Тамара смотрела на него, поэтому он давился, но ел. Хоть бы позвонил кто, Мовчан уже изнемогал от тишины, а сам начать разговора не мог. Слов Тамары тоже боялся. Полез за телефоном, будто вспомнил о деле. При нажатии высветился последний номер – дежурного. Мовчан повторил вызов.
– С кем говорю?
– Это опять я, Сергей Клюквин. Здрасьте еще раз.
– А Россошанский где?
– У себя в кабинете. Позвать?
– Не надо.
Мовчан не хотел кончать разговор, а темы не было.
Спросил:
– Что по сводкам?
– А что?
– Это я тебя спрашиваю!
– Извините. Вы про район или поселок?
– Про все.
– Ничего такого.
– А не такого?
– Да вообще ничего. Затишье перед бурей.
– Какой бурей?
– Это я так.
– Болтаешь, сам не знаешь чего. Москвича отпустили?
– Нет еще. Я тут один, отойти не могу, а послать некого.
– Тогда пусть побудет до меня. Я приду, разберусь.
– То есть не выпускать?
– Клюквин, ты меня нарочно дразнишь, что ли? Если я тебе говорю: пусть побудет, это что значит – отпускать или не отпускать?
– Не отпускать.
– А чего ж ты спрашиваешь?
– Я уточняю.
Положив трубку, Мовчан сказал:
– От уроды! Ничего сами не могут. Придется ехать.
– А когда же… – Тамара начала и замолчала. Ждала, когда муж сам спросит и вопросом обозначит, чего она ждет.
Но он не обозначил, спросил без содержания:
– Что?
Пришлось все-таки сказать:
– Когда ты его все-таки привезешь?
– Тамара, не все просто. Ты слышала? – границы возводят. Рвы, заборы. Но я сделаю, что смогу.
– Конечно, Троша, я понимаю. Извини.
Да не говори ты со мной, как с человеком! – хотелось закричать Мовчану во все горло. Я теперь не человек уже!
Но промолчал, вылез из-за стола, сказал: