Гений - Слаповский Алексей Иванович. Страница 98

Ростислав встал, подошел к ней, долго глядел в глаза и опустился на колени.

Да, он понял, что его тянет к Рите и что он, похоже, нежданно-негаданно влюбился, но не мог позволить себе отступить без боя. Это как в спорте: пожалеет себя боксер, устанет от боли, скажет себе, что на этот раз не повезло, что один раз проиграть можно, – и все, потерян он для ринга, потому что тело его, все существо его запомнит эту сдачу, это разрешенное освобождение от муки и преодоления – освобождение, доступное в любой момент, и в решающей схватке, когда вся твоя карьера на кону, подведет, сдастся самовольно, не спрашивая тебя, а ты потом будешь удивляться: я же не поддавался, я был сильнее, я хотел победы! Нет, молча скажет твое лежащее после нокаута тело, не хотел.

Вот тут и прозвенел звонок. Среди рингтонов в телефоне Аугова были принадлежащие неотложным людям, этот был именно такой.

– Черт! – сказал Ростислав, как бы досадуя, и, пока не вставая, достал телефон.

Начал слушать – и встал, и пошел из номера, глазами показав Светлане, что звонок срочный и секретный.

Взгляд ее был вопросительным: не долгожданный ли друг-спецслужбист звонит?

Он отрицательно покачал головой.

В коридоре состоялся разговор, о котором мы уже знаем.

Вернувшись, Ростислав сказал Светлане:

– В Грежине война идет.

– То есть?

– Украинские войска, ополченцы и третьяки.

– Уже стреляют?

– Надо ехать и выяснять. Срочно. Так что… Узнать о Степане важно, но сама понимаешь.

– Конечно, понимаю! Я с тобой!

Аугов взял ее за плечи.

– Если бы не это, ты б живой отсюда не вышла, – соврал он со сдержанным достоверным пафосом.

– Верю, – соврала и Светлана, и тоже правдоподобно, иногда она это умела – из жалости к людям.

Через десять минут машина Аугова уже отъезжала от гостиницы, а через полчаса мчалась в ночь к Грежину.

Перед рассветом Аугов миновал границу – официально, через пост, предъявив украинский паспорт. По пути не вытерпел и позвонил Рите.

Та ответила почти сразу же, хотя и сонным голосом:

– Да?

– Это Аугов. Извини, что поздно.

– Скорее рано.

– Да. Извини. Прости. Я вот что. Я о тебе думаю все время.

– Ростислав Вячеславович, – голос Риты тут же стал ясным, будто и не спала, – я понимаю, вам, наверно, обидно, что так получилось, но если вы решили, я не знаю, как это называется…

– Измором взять? – подсказал Ростислав.

– Ну да, вроде того. Это бесполезно.

– Я не хочу тебя брать измором. Я тебя вообще брать не хочу. Я о тебе думаю, это все, что я хотел сказать.

– Спасибо, конечно.

– И больше ничего. Я о тебе думаю. И мне это приятно. Может, ты даже не имеешь к этому отношения.

– Почему?

– Ну, это же я думаю.

– Но обо мне же!

– Это неважно. То есть важно, но… Я тебе потом объясню, если захочешь. Хорошо?

– Хорошо…

Рита положила телефон и пожала плечами, хотя ее никто не видел. На самом деле она все поняла, но боялась себя обмануть. И повернулась, устраиваясь в любимом положении: навзничь, обнимая подушку руками, а голова – набок, она привыкла к этому, когда осталась одна с ребенком. Удобно глазам: один глаз и одно ухо всегда закрыты подушкой и спят, а второй глаз и второе ухо всегда готовы все слышать и видеть.

А Светлану неудержимо тянуло проведать Геннадия. Она понимала, что ночь, что к нему не пустят, но хотя бы постоит с тыльной стороны, у окошка. Может быть, тихо позовет. Если не спит, отзовется, если спит, не помешает ему спать.

Она подошла к зданию и увидела странное: посредине, там, где зарешеченное окошко, крыша прогнулась, в кирпичной стене трещина, а внизу завал кирпичей. Приблизившись, Светлана увидела среди кирпичных прямоугольников что-то округлое, присыпанное кирпичной пылью и крошкой. Она присела рядом на корточки, очистила ладонью и увидела голову, а под ней заблестевшую в лунном свете лужу.

– Ты живой? – спросила Светлана.

Геннадий не ответил.

Он уже не был живым, хотя до этого был жив и терпел. Голоса не хватало, чтобы крикнуть, передавило горло. Ничто не шевелилось, ног он не чувствовал совсем. Пробовал шевелить пальцами ног и умом понимал, что, возможно, они шевелятся, получая сигналы мозга, но не чувствовал этого. Он ждал Светлану, хотя знал, что она уехала. И не дождался.

И это опять полная нелепость, как и со Степаном, потому что Геннадию предстояло жить в жизни и в этой книге, где он представлялся чуть ли ни главным положительным героем. Узнав, что проект фиктивный, он все равно остался бы здесь, устроился бы на работу к Крамаренко архитектором, планировщиком и организатором строительных работ, он доказал бы и местному руководству, и жителям, что из поселка можно сделать дивное диво, если захотеть: все строительные материалы под рукой – природный песчаник, щебень, песок, глина, – нужны только желание и руки. По его проектам были бы построены в первый же год два административных здания и четыре жилых, а потом поселок охватила бы строительная лихорадка: люди, по-хорошему завидуя друг другу, строили бы красивые каменные дома, прокладывали коммуникации, мостили улицы, восстановили бы кирпичный комбинат, а при нем организовали производство керамики. Светлана, открыв в себе с помощью Геннадия талант художницы, увлек лась бы орнаментами и создала бы несколько оригинальных элементов, что не менее трудно, чем, к примеру, создать новый шрифт, понимающие люди согласятся. Эти элементы были бы запатентованы, а посуда с авторским оформлением стала бы популярной и в России, и за рубежом, особенно почему-то в Японии, откуда поступило бы множество заказов. Геннадий и Светлана построили бы себе дом, где было несколько гостевых комнат и три детских, потом пришлось бы добавлять еще одну, когда появится четвертый ребенок – девочка после трех мальчиков. Кстати, средний сын Афанасий, в три года научившийся играть на электронном фортепьяно… но что толку рассказывать о том, что не случилось, хотя и должно было случиться?

Печально и больно, и не понять, кто в этом виноват. Строители, которые когда-то, еще в советское время, халтурно построили здание, не укрепив, как следует, фундамент? Мовчан, посадивший Геннадия из-за того, что погиб его сын Степан? Те двое пацанов, которые нашли пусковую установку с ракетой? Или те, кто эту установку по каким-то причинам здесь бросил? Или те, из-за кого появились те, кто бросил? А может, не те, а тот, кто дал тайный или явный приказ действовать? Но кто выбрал этого того? Может, они и виноваты, эти недальновидные выборщики? То есть и мы с вами все? И это больше всего похоже на правду, потому что в безвременной гибели любого человека на Земле виноваты все остальные люди Земли. Даже если цунами, потому что цунами – это климат, а на климат люди тоже влияют, и все больше.

И даже не те виноваты, а то. То, что во всех нас есть, где-то и у кого-то больше, где-то и у кого-то меньше, то, что колеблется от зла к добру и обратно. Как сказал великий китайский поэт Ли Бо:

Но это не означает отмену личной ответственности, как справедливо заметил Мовчан в разговоре с Евгением, когда ехал к месту гибели сына. Пусковую установку бросили конкретные люди, на кнопку нажал конкретный человек, хоть и ребенок, в изолятор Геннадия засадил тоже конкретный человек – тот самый Мовчан, с подачи которого мы тут рассуждаем – поневоле слишком прямолинейно и коряво, а фундамент строил не по правилам конкретный прораб. С них спрос, если не по суду, то по совести, только мы до них не доберемся, и остается надеяться, что они доберутся до себя сами.

Глава 34

Не встигли почати – вже пора кiнчати

[56]