Некроскоп - Ламли Брайан. Страница 42

Беда только в том, что отец непременно захочет узнать причину его поспешного отъезда, а Борис не мог рассказать ему правду. С ним всегда было нелегко разговаривать, в такое он просто не поверит. Но даже если и поверит, все равно у него могут остаться сомнения относительно роли Бориса в происшедшем. Он может подумать, что Борис сам этого хотел, стремился к этому...

Были и другие сложности. У Бориса не было денег, и ему не было забронировано место на лето в колледже. Вот почему, когда наступил вечер, а угрозы тетушки уступили место мольбам, Борис отодвинул от двери кровать и шкаф, позволил тете войти в комнату, а затем вместе с ней спустился вниз. Она сказала, что ей очень жаль, что девочки обошлись с ним так нехорошо, заставили его поволноваться. Ей совершенно непонятно, что же они сделали, как оскорбили его, если он так жестоко наказал их. Но, как бы то ни было, все теперь позади, и Борису следует постараться обо всем забыть. К тому же случившееся может поссорить ее с братом. Да-да, потому что он всегда и во всем считает виноватой только ее.

Борис молча согласился с ней. Да, действительно, это может привести к большим неприятностям, особенно если приемный отец узнает о чудовище. Тетя не подозревала, что Борису о нем известно, — и это к лучшему, пусть лучше она об этом не знает. В противном случае... все пойдет прахом. Так или иначе, сатира больше не было в доме, и Борис надеялся, что он сюда не вернется. Тетя Хильдегард накормила Бориса, а затем он услышал, как она велит Анне и Катрине оставить его в покое, говорит, что он им совершенно не подходит и что они должны неукоснительно выполнять ее распоряжения. Вопрос, кажется, был исчерпан, и Борис был очень благодарен тете за это.

Пока не наступила та ночь...

Совершенно измученный, Борис спал в своей кровати, придвинутой к самой двери. Вместо шкафа, который он в последнее время также придвигал к двери, он прислонился к ней сам, однако этого оказалось недостаточно. Около трех часов ночи его разбудили какие-то странные шорохи, и он вдруг услышал голос тетушки, неуклюже пытающейся качать и баюкать его. Она что-то невнятно бормотала и тяжело дышала. Когда Борис вытянул в темноте руки, то обнаружил, что она совершенно голая и к тому же пьяна. Обнаружив, что ненасытная женщина собирается лечь с ним в постель, Борис от ужаса проснулся окончательно. И в тот же миг его охватил гнев, начисто изгнавший все страхи, словно чья-то холодная освежающая рука коснулась его пылающего лба.

— Тетя Хильдегард, — садясь и отворачиваясь от запаха алкоголя, произнес он в темноту, — пожалуйста, включите свет.

— Ах, мой дорогой мальчик! Ты проснулся и хочешь видеть меня. Но... зачем? Я уже легла спать, Борис, и, боюсь, совершенно раздета. Этим летом так жарко! Я встала, чтобы выпить глоток воды, но, должно быть, попала сюда, к тебе, по ошибке.

Не успела она закончить, как Борис ощутил, что ее груди гладят его по лицу.

Сжав зубы и снова отворачиваясь, Борис повторил:

— Включите свет!

— Как это нехорошо с твоей стороны, Борис, — игриво, словно молоденькая девушка, произнесла она, делая вид, что протестует, и одновременно ища выключатель.

Внезапно его ослепил свет, и он увидел, что она стоит совершенно голая, возле приотворенной двери, от которой она отодвинула кровать, чтобы войти. Она пьяно улыбнулась — вид у нее был туповатый и отталкивающий — и, протянув руки, направилась прямо к нему.

И только тут она увидела, что Борис полностью одет, и заметила на его лице странное, поразившее ее выражение. Прижав руки ко рту, она выдохнула:

— Борис... я...

Борис спустил ноги с кровати и надел шлепанцы:

— Тетя, вы немедленно выйдете из комнаты и больше сюда не войдете. Если нет, уйду я, если дверь внизу заперта, я вышибу окно. А дальше я при первой же возможности сообщу своему приемному отцу обо всем, что происходит в этом доме, и...

— Происходит? — Часто всхлипывая, она пыталась поймать его за руку — похоже, она заволновалась.

— О тех мужчинах, которые приходят сюда, чтобы похотливо обслуживать вас и ваших дочерей, совсем как быки обслуживают коров на ферме моего отца.

— Разве ты!.. — Она отпрянула от него, и лицо ее побелело. — Ты видел?!

— Вон отсюда! — Борис насмешливо посмотрел на нее, но затем его взгляд стал поистине испепеляющим — именно так он с тех пор смотрел на всех женщин, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он попытался вытолкнуть ее в дверь.

Ее глаза превратились в щелочки, и она выкрикнула прямо ему в лицо:

— Так, значит, вот как обстоят дела! Мальчики в колледже добрались до тебя первыми. Ты любишь их больше, чем девочек?

Обернувшись к окну, Борис схватил стул.

— Уходите! — прорычал он. — Вон! Или уйду я, сейчас же! И расскажу обо всем не только отцу, но каждому полицейскому, которого встречу на пути отсюда до Бухареста. Я расскажу им не только о грязных книжонках в вашей так называемой библиотеке — а уже одного этого достаточно, чтобы засадить вас в тюрьму, — но и о ваших дочерях, которые хоть и девочки, но уже законченные потаскухи...

— Потаскухи? — шипя, как кошка, оборвала его дна, готовая броситься на Бориса.

— И которым никогда не сравниться с такой развратной женщиной, как вы, — закончил фразу Борис.

При этих словах она словно сломалась и горько разрыдалась, без всякого сопротивления позволив Борису вытолкать ее из комнаты. Оставшуюся часть ночи он крепко спал.

На этом все и закончилось. На следующий день, когда Борис в одиночестве молча ел завтрак, за ним приехал приемный отец, чтобы забрать домой. Неприятности со скотом были позади — слава Богу, болезнь оказалась не такой уж серьезной. Еще никого в жизни Борис не был так рад видеть, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ничем не выдать свою радость. Пока он собирал вещи, тетя Хильдегард изо всех сил старалась проявить радушие и заботу о брате, который в свою очередь пожелал увидеть племянниц, однако их не оказалось дома. Наконец Борис и его приемный отец отправились в деревню.

Уже возле ворот, в тот момент, когда они садились в машину, тете Хильдегард удалось-таки поймать взгляд Бориса. Это длилось всего лишь секунду, но в глазах ее, прежде чем она принялась махать им рукой, Борис заметил умоляющее выражение. Она молила его о молчании. В ответ на лице его вновь появилось насмешливое выражение, которое было страшнее любой угрозы и которое лучше любых слов продемонстрировало его отношение к ней.

Так или иначе, но он никогда и никому не рассказывал о визите в этот дом. Ни единой живой душе и даже тому, кто лежал под землей на холме.

Нечто под землей... старый дьявол... Вамфир... Он ждал (а что еще ему оставалось делать, кроме как ждать?), когда Драгошани придет наконец к его могиле, к мрачным плитам гробницы, и принесет в мешке еще одного поросенка. Он не спал, злился, лежа у себя под землей и закипая от гнева. И когда край солнца коснулся края земли, а горизонт окрасился в кроваво-красный цвет, он заговорил первым:

"Драгошани? Я чувствую твой запах, Драгошани! Ты пришел, чтобы снова мучить меня? Ты снова будешь задавать мне вопросы и требовать от меня что-то? Ты хочешь украсть все мои секреты? Постепенно, один за одним, до тех пор пока у меня не останется ничего? А что потом? Каким образом ты можешь отплатить мне, пока я лежу здесь, в холодной земле? Кровью этого поросенка? Да-а-а-а. Думаю, что так. Еще один поросенок тому, кто часто купался в крови мужчин, девственниц и целых армий!

— Кровь — кровь и есть, старый дракон, — ответил Драгошани. — После того как ты выпил ее прошлой ночью, ты кажешься гораздо более энергичным.

"После того как я выпил? — раздался вздох, но трудно было определить, искренним ли он был. — Нет, она досталась земле, Драгошани, а не этим старым костям”.

— Я не верю тебе.

«Мне нет до этого дела, уходи, оставь меня, ты меня бесчестишь. У меня для тебя ничего нет, и от тебя мне ничего не нужно. Я не хочу с тобой разговаривать. Убирайся!»