Некроскоп - Ламли Брайан. Страница 51

У Драгошани существовал собственный ответ, но он не был до конца уверен в том, что его ответ правильный.

Для человека отвратительна сама мысль о вампире — одно только упоминание об этом вызывает омерзение. Как только люди получали неопровержимые доказательства присутствия среди них вампиров, они тут же выискивали и уничтожали их. Так повелось еще с незапамятных времен, когда люди в большинстве своем верили в существование вампиров, и привело к ограничению их возможностей и влияния на судьбы мира. Вампир боялся выдать себя, он не должен был отличаться от людей, не мог показаться не таким, как все. Он должен был как можно лучше скрывать свои желания, потребности, присущую ему жажду неограниченной власти, хотя понимал, что его дьявольское искусство может легко обеспечить эту власть. Ибо обладание властью — будь то политической, финансовой или любой другой — неизбежно влечет за собой повышенное внимание со стороны окружающих, а этого вампиры боялись больше всего. Пристальное внимание обязательно приведет к их разоблачению и уничтожению.

Но обыкновенный человек — живой, а не бессмертный, владея секретами и искусством вампира, не будет испытывать никаких ограничений. Ему нечего скрывать, кроме своих таинственных знаний... поэтому он может достичь всего что угодно!

Вот почему Драгошани вновь отправился в Румынию. Он сознавал, что, занятый исполнением своих обязанностей, слишком долго не возвращался туда. Он хотел еще раз поговорить со старым дьяволом, оказать ему какие-нибудь незначительные услуги и в обмен узнать еще что-нибудь — то, что ему позволено будет узнать, прежде чем наступит следующее лето и придет назначенный срок.

Да, назначенный срок, когда он узнает наконец все тайны вампира, когда они будут лежать перед ним как на ладони, открыто и ясно, как рассеченный труп!

С тех пор как он был здесь в последний раз, прошло три года, и все эти годы он был очень занят. Работы было чрезвычайно много, потому что Боровиц требовал максимальной отдачи от всех сотрудников отдела экстрасенсорики, включая некроманта. Ничего другого ожидать не приходилось, поскольку за те четыре года, которые ему предоставил Брежнев, Боровиц должен был извлечь для отдела максимальную выгоду и превратить его в крепкую организацию, в необходимости существования которой никто не подумает сомневаться. И вот теперь Первый убедился, что такая организация действительно крайне необходима и полезна. Больше того, она являлась наиболее секретной из всех секретных служб, что обеспечивало ей полную независимость, — а именно этого Боровиц всегда и добивался.

Благодаря предупреждению Боровица Брежнев оказался подготовленным к падению в США Ричарда Никсона, бывшего одно время его политическим союзником. И если кому-то другому из российских руководителей такой поворот событий мог существенно навредить или даже уничтожить, то Брежнев сумел извлечь из происходящего определенную пользу, но только благодаря предсказаниям Боровица (точнее, Игоря Влади). “Как жаль, — сказал тогда Боровицу Брежнев, — что на Никсона не работали такие люди, как ты, Григорий, правда?"

Как и было предсказано, Первый получил преимущество на переговорах с представителями президента и до падения Никсона, еще в 1972 году, по совету Боровица подписал соглашение по спутникам, зная, что на смену Никсону придут сторонники “жесткой линии” в отношениях с СССР. Больше того, поскольку США опережали всех в развитии космических технологий, он быстренько поставил подпись под документом, ставшим “козырной картой” его карьеры, — о стыковке космических кораблей, — который уже начал приносить результаты.

Советский руководитель не раз прибегал к помощи и прогнозам отдела экстрасенсорики — например, когда речь шла о высылке из страны диссидентов или “репатриации” евреев. И каждый шаг, предпринятый по рекомендации отдела, был успешным и еще больше укреплял его и без того весьма прочное положение лидера. Брежнев понимал, что своими успехами он по большей части, если не целиком, обязан Боровицу и его организации, так что ему ничего не оставалось, кроме как признать, что соглашение, заключенное в 1971 году, было весьма плодотворным.

Процветание режима Брежнева неизбежно повлекло за собой процветание Григория Боровица, а следовательно и Драгошани, чья преданность организации не вызывала сомнений. Так оно и было на самом деле, во всяком случае на данный момент...

В то время как Григорий Боровиц обеспечивал упрочение позиций отдела и укреплял свой авторитет в глазах Леонида Брежнева, его отношения с Юрием Андроповым ухудшались прямо пропорционально этому. Открытой вражды между ними не было, но Андропов завидовал Боровицу и за его спиной плел всяческие интриги. Драгошани знал, что Боровиц продолжает пристально наблюдать за Андроповым, следить за каждым его шагом. Но ему было неизвестно, что точно также Боровиц следил и за ним самим! Речь шла не о том, что Драгошани постоянно находился под строгим надзором, однако что-то в его поведении давно беспокоило его шефа. Драгошани держал себя всегда очень высокомерно, совершенно не признавал субординации, и Боровиц смирился с таким его поведением, в какой-то мере оно ему даже нравилось, но беспокоило его совсем другое. Борис был очень амбициозен, что само по себе неплохо, если только его амбиции не выйдут за рамки дозволенного.

Драгошани тоже заметил в себе некоторые перемены. Несмотря на то, что он сумел избавиться от своего давнего “запрета”, самого большого своего “недостатка”, он стал еще более холодно относиться к лицам противоположного пола. В отношениях с женщинами, с которыми ему приходилось иметь дело, он был чрезвычайна груб — он брал их без малейшего намека на любовь, а лишь затем, чтобы удовлетворить возникшие эмоциональные и физические желания. Что касается амбиций, то временами Борис с трудом мог подавлять в себе раздражение и нетерпение — он не мог дождаться наконец того момента, когда Боровиц уйдет с его дороги. Старик стал сущей развалиной, его бесполезность была совершенно очевидной, считал он. На самом деле все было далеко не столь плохо, но Борис обладал сильным характером, большой энергией и напористостью, он быстро повзрослел и поэтому думал именно так. Это послужило еще одной причиной его возвращения в Румынию — Борису потребовался совет старейшего из склепа. Независимо от своих желаний Драгошани в душе начал признавать его своего рода отцом. С кем еще, кроме него, мог Борис так откровенно говорить о своих желаниях, стремлениях и разочарованиях? С кем еще, кроме старого дракона? Ни с кем. С одной стороны, вампир был для него своеобразным оракулом, но с другой стороны, он не мог всегда и во всем полагаться на его слова. Драгошани не был уверен в том, что все утверждения и рассказы старейшего следует считать непреложной истиной. А это означало, что, хотя Бориса и тянуло домой, в Румынию, ему все-таки следовало быть очень осторожным в отношении старого дракона.

Таковы были мысли Бориса на пути из Бухареста в Питешти — он проехал почти через всю страну, и вот наконец его “Волга” поравнялась с указателем, на котором было обозначено, что до Питешти осталось всего шестнадцать километров, а Борис вдруг вспомнил, как три года назад он вот так же ехал в Питешти, когда Боровиц отозвал его обратно в Москву. Странно, что с тех пор он ни разу не вспомнил о своем намерении зайти в библиотеку, но сейчас ему вновь захотелось туда пойти. Он очень мало знал о вампиризме и бессмертных, и то, что было ему известно, вызывало у него сомнения, потому что все сведения были им получены от самого вампира. Но если любая библиотека всегда служит вместилищем сведений о местных обычаях и преданиях, то в библиотеке Питешти он непременно найдет подобную информацию.

Драгошани знал о ней еще со времен своей учебы в колледже, преподаватели которого часто выписывали из библиотеки старинные рукописи и документы, касавшиеся древней истории Румынии и Валахии, поскольку в годы Второй мировой войны они в целях безопасности были вывезены сюда из Бухареста и Плоешти. И это было вполне оправданно, если учесть, что Плоешти подвергался в войну интенсивным бомбардировкам. Так или иначе, но впоследствии многие документы не вернулись в прежние хранилища и по-прежнему оставались в Питешти. Во всяком случае они были там восемнадцать или девятнадцать лет тому назад.