Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Веста Арина. Страница 22

Древний язык Великой Матери был залогом кровного родства человека и зверя, звезды, былинки и камня. Он таился в тысячелетних глубинах, в замкнутых подвалах и подземельях Ведьмы – Ведающей Матери, но это знание тайно питало дух и душу современного мира: Природа, Родина, Любовь, Смерть, Россия-Русь – имена этих великих Богинь по-прежнему возвещали о величии женщины-Веды, о Великой Матери всего сущего.

В ту ночь накануне Восьмого марта он допоздна засиделся в гримерке, разбирая сафьяновую тетрадь. Перед тем как уехать из цирка, он заглянул в зверинец, чтобы проститься со своей стаей. Этот обряд вовсе не был данью сентиментальности, скорее зарядкой, сродни зарядке электрических батарей, перед утренней репетицией и выступлением.

В зверинце было сумрачно и тихо, и Аким никогда не зажигал освещения, зная, что для этого ритуала свет не только не нужен, но и вреден.

Темнота обостряет чувства, и волки издалека почуяли его приближение. Они бесшумно вскочили с лежанок, чтобы лизнуть его ладонь и прочитать незримый след – летопись прошедшего дня. Волки шершаво и упруго трогали языками его ладонь, слизывали пот, прикасаясь благоговейно, как к святыне. Согласно дедовской науке так же передавалась кобь, и от физической близости человека зверь умнел и лучше понимал его речь и безмолвие. Молодые волчицы шумно нюхали его пах и благодарно крутили хвостами. Это был древний пароль вожака, принятый в мире звериного откровения. У людей это древний ритуал приветствия выглядел бы явным бесстыдством, но в мире лесной свободы он был оправдан и свят, как всякая воля Природы.

На часах было около полуночи, лифт наверняка не работал, поэтому, заперев вольер, Аким решил пройти к выходу коротким путем. Он прошел по темному коридору между клеток и спустился на нулевой уровень, где хранились оборудование и цирковой реквизит. Красноватая аварийная подсветка превращала складской подвал в зловещие декорации. Бутафорские пальмы отбрасывали хищные когтистые тени, гигантское «колесо» казалось пыточной дыбой, а свисающие повсюду тросы и веревочные петли пели зловещую песнь виселицы.

Аким втянул ноздрями застоявшийся воздух: по хребту снизу вверх прошла ледяная волна. Мертвенный страх стянул мышцы живота и сжал кожу на голове, точно ледяные пальцы пробовали содрать с него скальп; тяжелый смертный запах сырой крови мешался с землистым запахом старого железа, к этому примешивался странный кисловато-терпкий аромат – так пахнут увядшие цветы и комната с недавно усопшим. Запах смерти плыл отовсюду и настигал как наваждение. Он прошел еще несколько шагов – и замер, оглушенный жутким зрелищем. На зеркальной каталке Ингибаровой лежало обезглавленное тело в синей спецовке. Голова стояла отдельно на старом барабане. Бледное увядшее лицо с опавшими неузнаваемыми чертами и приоткрытым ртом страдальчески взирало на Акима, под ним густеющим озерцом стыла кровь.

Аким помотал головой, чтобы прогнать звон в ушах, словно тысячи кровососущих окружили его плотным роем, залепив глаза и уши. Ослепший и оглохший, он, тем не менее, хорошо расслышал этот свист и звон. Так свистит занесенный серп Мары. Великая Богиня услышала его и пришла на званый пир, слетела черной стригой на жертвенное угощение, – и всей его крови не хватит, чтобы наполнить Ее кубок и утолить Ее жажду.

Слабый сквозняк, точно вздох, пробежал по подвалу, зашелестел декорациями, прогнал по полу горстку опилок.

– Кто здесь? – крикнул Воронов. – Выходи!

Всем нутром он ощутил близкую опасность, но природное тщеславие не позволило ему убежать.

– Я вызываю милицию! – предупредил он темноту и выхватил мобильник.

Набрать номер он не успел – перед глазами мелькнула легкая хищная тень, и жесткий удар в солнечное сплетение перебил дыхание. Аким выронил мобильник и, чтобы не упасть, вцепился в выступ каталки. Время странно растянулось, и он видел все происходящее точно в замедленном кино. Зеркальный ящик дрогнул и поехал в сторону, а над его лицом и шеей взметнулась сабля, сверкнуло лезвие, но он успел заплести ногами щиколотки нападавшего и сбить его на пол. В эти короткие огненные секунды он жил задами сознания, древними реликтовыми буграми мозга, поэтому сумел мгновенно включиться в борьбу и взять власть над ситуацией. Он перехватил и заломил руку нападавшего. Сабля со звоном упала на пол, но упругое тело, точно собранное из стальных пружин, резко вывернулось из захвата. Убийца вскочил и ударил его ногой в живот. Воронов отлетел к стене, но, едва прошел первый шок, он вспомнил уроки уличного боя, которые давал один из общинников, бывший спецназовец. Там, в подвале, обшитом старыми спортивными матами, бились нешуточно, зная, что на улицах и в ментовских коридорах поблажки не будет.

Убийца рвался к сабле, но, даже опрокинутый навзничь, Воронов сумел подсечь его в прыжке и сбросить на каменный пол. Эти несколько секунд сыграли на Воронова, он подхватил саблю, метнулся к лежащему противнику и занес руку для удара, но его враг перекатился по полу, вскочил и выбежал из подвала.

Аким с трудом поднялся, сжимая в руке саблю – свое взятое в бою оружие. Рядом с гигантским колесом аварийное освещение горело ярче, он осмотрел саблю: темляк был густо вымочен в крови. Он знал, что наверняка не успел ранить нападавшего, но именно эта сабля недавно приняла свежую кровь.

С грохотом упал и покатился старинный зеркальный шар, за грудой циркового реквизита послышались шаркающие шаги и бормотание.

– Пушок… – звал слабый стариковский голос.

Между цирковых баррикад, пошатываясь, пробирался Пирожок. Воронов встал на его пути, загораживая страшное зрелище. Руку с зажатой саблей он завел за спину.

– Здравствуй, Пирожок, – зловеще поздоровался он. – Что, не спится?

– Пушок пропал… – всхлипнул старый клоун.

Привстав на цыпочки, он заглянул за плечо Акима.

Воронов медленно опустил руку с зажатой в ней саблей.

Пирожок упал на колени. Не в силах сказать ни слова, он только трясся и показывал пальцем то на отрубленную голову, то на Воронова.

– Нет… нет… – сквозь судорогу прошептал Пирожок. – Не убивайте меня, пожалуйста… Я никому не скажу…

– В глаза, смотри в глаза! – Воронов резко поднял подбородок Пирожка, ломая его волю, сокрушая слабое сопротивление. – Кто я? – прошипел он. – Кто я? Отвечай!

– Не знаю, я тебя не знаю… – Пирожок вздрогнул всем телом и осел на пол, из ноздрей выбежали две темные струйки. – У тебя глаза… Глаза зверя… – прошептал он гаснущим шепотом.

Воронов разжал стариковские пальцы и оттолкнул вязкое тело: «Авось проспится и уже никому ничего не расскажет».

Вот черт! Если его имя будет замарано хотя бы малой долей подозрений, он потеряет контракт с европейцами! Нужно действовать быстро и решительно! Он всего лишь исправит собственную ошибку и уничтожит свои отпечатки на сабле, чтобы избежать лишних вопросов со стороны следствия.

Он бегом вернулся к себе в гримерку, вымыл саблю под краном и на всякий случай протер одеколоном. Но страх не давал мыслить логично. Пирожок видел его, старикашка уверен, что застал убийцу! А что, если на этот раз кобь, которой он придал характер грубого гипноза, не подействует? Он только что уничтожил следы на сабле, хотя ни в чем не виноват! Вот что, он немедленно спрячет орудие убийства и полностью освободится от любых улик! Самое простое – выбросить саблю куда-нибудь подальше, лучше в воду, в полынью Москвы-реки, или закопать где-нибудь в лесу под Кержачом.

Пирожок? Но пьянице вряд ли поверят без доказательств. Он не сразу осознал, что действует согласно абсолютной звериной логике: убежать, спрятаться, замести следы, всеми силами избегая встречи с охотником. И если бы осознал, то ужаснулся бы тому, что в минуту опасности в нем оживал волк, словно он успел слиться со своей стаей в единый нерасторжимый сплав, в одну амальгаму. Благодаря этой нераздельности, он сумел поделиться с волками тем лучшим, что было в нем самом, взяв взамен недостающие свойства волчьей души. В эту ночь ему суждено стать волком – оборотнем, варлоком, вервольфом, и для этого не обязательно втыкать заговоренный нож в старый пень. Он может вызвать эти изменения одним движением воли, одним мысленным приказом!