Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер. Страница 22

Фронвизер взволнованно рассказывал тестю о событиях минувших дней. Якоб между тем молча покуривал трубку. Чтобы им никто не мешал, они отправили Петера в соседнюю комнату, где тот должен был перевести с латыни на немецкий текст античного врача Диоскорида. Недовольный поначалу, теперь Петер выполнял задание с большим азартом.

– Распять человека только для того, чтобы получить роль в представлении? – проговорил палач, когда Симон закончил с рассказом. – По-моему, это как-то уж слишком. Но, боюсь, судья хочет по возможности скорее представить виновного, чтобы жители успокоились… – Он задумчиво пожевал мундштук. – Думаю, скоро мне придется начать допрашивать Гёбля.

Симон кивнул.

– Тем более что в его комнате нашли страницу с текстом Доминика. Похоже, они и в самом деле были не в ладах между собой. Гансу не позавидуешь, это уж точно… – Он вздохнул. – Разве только мы найдем доказательства, указывающие на убийцу. И если я правильно понял, именно этого требует от вас Лехнер. Хотя не совсем понимаю зачем.

Еще по пути в цирюльню Куизль рассказал ему о драке с доктором Рансмайером и наблюдениях Барбары. И хотя в глубине души приятно было узнать, что Якоб проучил его щеголеватого соперника, Симон понимал, что та затрещина ставила под угрозу все их семейство. Вероятно, секретарю Лехнеру удалось тем самым оказать на палача давление.

– Лехнер хочет прибрать к рукам Мурнау, куда входит и Аммергау, – пояснил Куизль. – Если он распутает это дело в свою пользу, то может рассчитывать на поддержку в Мюнхене. Но аббат приложит все старания, лишь бы перечеркнуть его планы. Прежде эти места подчинялись собственному суду. Так что судья и аббат сделают все, чтобы вернуть себе власть.

Симон простонал:

– Замечательно! Либо мы подведем Лехнера и наживем неприятностей в Шонгау, либо перейдем дорогу местному аббату, во владениях которого учится мой сын… – Он устало оперся о стол, на котором стояли пузырьки, горшки и лопатка после недавних процедур. – И чего ждет от вас Лехнер? Будучи палачом, вряд ли вы сможете ходить по домам и собирать сведения.

Куизль ухмыльнулся:

– Нет, не смогу. Но я могу поразмыслить и сделать выводы. Лехнер знает, что у меня это порой неплохо получается. Ходить по домам придется тебе. Будучи цирюльником, ты можешь послушать, что говорят вокруг. А я потом пораскину мозгами. – Он сделал затяжку, лицо его омрачилось. – Хотя случай-то каверзный. Никто не смог бы в одиночку поднять Доминика на крест, верно? Стало быть, убийца не один…

– Может, все-таки Гёбли, всем семейством? – бросил Симон. – По крайней мере, они имеют на то причины. У них давняя вражда с Файстенмантелями, а Ганс пытался заполучить роль Иисуса. Может, они не смогли смириться с поражением?

– И поэтому распяли Доминика? – Палач покачал головой: – Нет, эти люди не такие. Заклятому врагу они разобьют кружку о голову, но к кресту прибивать никого не станут.

– Выходит, кто-то чужой? Но зачем?

Симона окутало табачным дымом, и он закашлялся. Ему вспомнилось, что на кладбище он что-то заметил, но не смог опознать. Однако дым не давал ему ясно мыслить, поэтому Фронвизер снова отогнал эту мысль.

– Что-то странное творится в этой долине, – продолжил он. – Извозчик, который подобрал нас, говорил, что она проклята. И он, возможно, прав. – Симон помедлил. – Трудно выразить словами, но чувство такое, будто горы давят, сжимают тебя. А потом, этот Кофель, о котором ходит столько зловещих историй… Будто там в пещере обитает ведьма и зажаривает маленьких детей…

– Ты врач или суеверная баба? – рявкнул на него Куизль. – Так что оставь этот вздор и полагайся на факты! Человека распяли. Да еще в пятницу, в точности как Иисуса. Для чего?

– В жертву за все наши прегрешения? – Симон пожал плечами. – Лучше вы скажите.

– Возможно, потому что это убийство до того омерзительно, что отвлекает внимание. Возможно, кто-то хочет, чтобы все говорили только об этом распятии и не подходили к сути.

– И в чем заключается эта… суть?

– Это нам и предстоит выяснить. Но горы, ведьмы и прочая суеверная чушь здесь ни при чем… – Куизль нахмурился. – Я кое-что слышал про местных жителей, поспорить они любят. Не только Гёбли и Файстенмантели. Надо больше узнать об этих местах, об их обитателях. За любым дьявольским деянием всегда стоит человек.

– Я вот еще что вспомнил! – воскликнул Симон. – Когда мы осматривали труп, Конрад Файстенмантель угрожал судье. Очевидно, он что-то знает про него – речь шла о каких-то делах. Может, Доминик тоже об этом знал и его заставили замолчать? А жертве самой было что скрывать. Я несколько раз уже слышал, что Доминик перед смертью говорил всякое странное…

Куизль кивнул:

– Вот видишь, теперь нам есть от чего оттолкнуться. Как я сказал, нужно больше узнать о здешних людях, о судье, о Файстенмантелях, Гёблях, обо всех… – Он задумчиво пригладил косматую бороду. – Но при этом не стоит забывать, что дома нас ждут две девицы, которым тоже нужна наша защита.

Симон вздрогнул. За последние два дня он едва ли вспомнил про Магдалену! Слишком много всего произошло. Интересно, как там она, и Барбара, и маленький Пауль? Куизль уже рассказал ему, что Магдалена была не в восторге от его письма. Другого Фронвизер и не ожидал. Но чтобы она могла оказаться в опасности из-за любопытства Барбары – на такое он не рассчитывал.

– Думаете, Бюхнер и Рансмайер отплатят нам? – спросил он с тревогой.

Палач склонил голову набок.

– Рансмайер поклялся мне отомстить, с этим все ясно. В какой мере здесь замешан Бюхнер, трудно сказать. Возможно, не так уж это дело и важно для бургомистра, чтобы делать из него проблему. Разве только…

Куизль помолчал, потягивая уже потухшую трубку.

– Что? – спросил Симон.

– Ну, разве только Барбара действительно что-то узнала, когда подслушивала их в церкви. В таком случае нам следует поскорее распутать это дело и вернуться. Пока к нашим девицам не нагрянули стражники.

Жена молодого извозчика визжала, как бешеная корова.

Магдалена заботливо вытерла пот со лба роженицы, в то время как Марта Штехлин, погрузив руки в утробу, нащупывала дитя. Уже вторую неделю Ева Баумгартнер дожидалась, когда же ребенок появится на свет. Когда боли начали нарастать, Магдалена решила напоить будущую мать отваром из лютика, чтобы спровоцировать роды. Сегодня после обеда, когда у Евы наконец отошли воды, Магдалена позвала Штехлин.

И вот они вместе принимали роды у девицы восемнадцати лет, которая сама была еще ребенком. Две престарелые тетки сидели в углу душной комнаты и вполголоса молились. Воздух тяжелел от курящегося ладана, шалфея и можжевельника. Муж мог войти в дом лишь после родов, таков был давний обычай. Уже трижды Лукас Баумгартнер тревожно и нетерпеливо стучал в закрытые ставни, но Магдалена всякий раз его прогоняла.

– Ты почти справилась, – прошептала она визжащей девушке на ухо. – Уже показалась головка. Скоро все закончится, только поднатужься еще разочек.

Действительно, между бедрами уже виднелась темноволосая головка. Штехлин стала помогать окровавленными руками. Роженица в последний раз взревела от боли, и ребенок наконец-то оказался у знахарки в руках. Штехлин перерезала ржавыми ножницами пуповину, шлепнула младенца по спине, чтобы тот издал первый крик, и осторожно передала новоиспеченной матери.

– Это мальчик, – пробормотала она. – И на вид крепенький. Буду молиться, чтобы в этот раз Господь не забрал его у тебя.

Ева Баумгартнер действительно произвела на свет уже двух детей, но оба умерли через пару недель. По крайней мере, священник успел крестить бедняжек и они не угодили в чистилище.

Магдалена сбросила в кадку послед и невольно задумалась о собственных предстоящих родах. Страх на мгновение стиснул горло. Что, если Господь снова заберет у нее дитя, как маленькую Анну-Марию?

Ева Баумгартнер между тем уснула от изнеможения. Младенец тоже закрыл глаза. Престарелые тетки проковыляли за дверь, сообщить мужу радостную весть. Магдалена опустилась на скамью рядом со знахаркой.