Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер. Страница 26

Куизль ехал верхом рядом с каретой. Его лошадь, старая кляча, угрюмо, под стать наезднику, брела мимо ив и кустарников, отделяющих дорогу от болот. В какой-то момент палач уловил отдаленный крик, но карета скрипела слишком громко, чтобы разобрать слова. Вероятно, какой-нибудь лесоруб предостерегал товарищей от очередного оползня. В этой проклятой долине они были частым явлением.

Якоб окинул недоверчивым взглядом вершины гор, по большей части уже скрытые во мраке. Лишь скалу, что высилась над монастырем, окружал мягкий розовый свет. Палач не любил гор, особенно тесных долин, где дышать становилось труднее, а местные жители были тупы и упрямы. Куизль прекрасно понимал стремление молодых людей взобраться на вершину и вырваться из тесноты деревень. Но сам он предпочитал обширные леса и пологие холмы своего родного края.

В монастыре зазвонили колокола, и Якоб вновь перевел взгляд на раскинувшееся перед ними аббатство. Дорога вела через поля, местами еще укрытые снегом, мимо фруктовых садов и амбаров. Навстречу прошли, подгоняя нескольких лошадей, два бенедиктинца в черных рясах и кивнули в знак приветствия. В воздухе стоял тяжелый, сладковатый запах пивного сусла. Очевидно, в монастыре варили пиво, в последний раз пред летним перерывом.

Карета въехала на просторный двор, окруженный мастерскими, постоялыми дворами и жилыми домами. Точно напротив ворот стояла церковь, самая необычная из виденных Куизлем. Двенадцатиугольное сооружение с островерхой крышей походило скорее на восточный храм, чем на христианскую церковь. Справа от нее высилась колокольня, и к ней примыкало несколько изящных построек. Из церкви как раз выходила группа монахов. Когда они увидели карету Лехнера, кто-то из них подобрал рясу и поспешил к одному из роскошных строений. В скором времени во дворе появились двое мужчин.

Куизль присмотрелся к ним в вечерних сумерках. Один из них, похожий на хорька и с редкими волосами, опирался на трость. Судя по всему, это был судья Аммергау Йоханнес Ригер, о котором уже рассказывал Симон. Второй был необычайно худым, если не сказать тощим, но при этом почти одного роста с Куизлем. На нем была черная бенедиктинская ряса, перевязанная белым пояском. Серебряный, украшенный драгоценными камнями крест на его груди выдавал в нем настоятеля. Уголки губ у него подергивались, словно бы он с трудом скрывал неприязнь к гостям. На Иоганна Лехнера, вышедшего из кареты, аббат смотрел с недоверием.

– Да пребудет с вами Бог, господин секретарь, – проговорил настоятель Бенедикт Эккарт.

При этом он начертал в воздухе крест в знак благословения, что никак не сочеталось с его кислым выражением лица. Куизлю этот жест показался скорее защитным знаком против злых духов.

– Поистине скорбное событие привело вас в эту долину, – продолжил священник скрипучим голосом. – Жаль, что вышло именно так. Кроме того, как я слышал, в Обераммергау вас задержала маленькая неприятность. – Он вскинул брови в знак недовольства. – Весьма печально.

– Приветствую вас от имени Шонгау, – церемонно ответил Лехнер, при этом он подобающим образом поклонился перед аббатом и поцеловал его перстень. – Действительно, в Обераммергау мне пришлось остановить драку на кладбище. Покорнейше прошу прощения.

– Остановить? – Йоханнес Ригер шагнул к Лехнеру и одарил его свирепым взглядом. – Мне сообщили, что вы приказали всем покинуть кладбище. Вы не имели на это права!

– Ну, вас там не было, к сожалению. Иначе я, разумеется, уступил бы вам эту честь. – Лехнер скривил губы. – Драки посреди кладбища мне, честно признаюсь, не совсем по нраву. Так где же вы были, господин судья?

– Я… был занят другими делами, – ответил Ригер и сердито поднял указательный палец: – Но это не оправдывает вашего вмешательства. Обераммергау входит в юрисдикцию Этталя и подчиняется лишь господину аббату и моей скромной особе.

– А монастырь Этталь входит в юрисдикцию Мурнау, – ответил Лехнер с тонкой улыбкой. – А поскольку в Мурнау на место судьи никого не назначили, решение судебных вопросов переходит к Шонгау. – Он вынул из-под плаща документ и протянул его настоятелю. – Распоряжение из Мюнхена. Только-только доставлено в Обераммергау. Взгляните сами.

Настоятель нацепил пенсне, висевшее на цепочке рядом с крестом, и просмотрел документ, в сумерках с трудом разбирая слова. Потом с хмурым видом протянул бумагу судье. Тот стал читать и по мере чтения бледнел все больше.

– Это… действительно так, – с трудом выдавил настоятель. – Не знаю, как вы это устроили, Лехнер, но вам, как следует из сего документа, дозволено провести здесь расследование.

– Веками этот монастырь сам вершил правосудие, – прошипел Ригер, при этом пальцы его впились в пергамент. – А теперь мы должны слушать указания секретаря, да еще из Шонгау! Ваша милость, прошу вас…

– Вы сами видели распоряжение, Ригер, – вскинулся на него аббат. – Не стану же я перечить баварскому курфюрсту! В рамках расследования этого гнусного убийства господин Лехнер может распоряжаться здесь по собственному усмотрению. Так здесь написано. – Он пожал плечами. – Хотя я предпочел бы распутать дело своими силами, без лишней огласки. Это… происшествие и без того бросает тень на монастырь и мистерию Страстей Христовых. Хотя… – Он помедлил и показал на документ: – Вы позволите?

Настоятель забрал у Ригера документ и еще раз прочел распоряжение, в этот раз внимательнее. Наконец губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Здесь указано, что распоряжение касается лишь расследования данного дела, – сказал наконец аббат. – Что последует за этим, зависит от результатов расследования. А чем окончится это расследование… хм, сие ведомо одному лишь Господу. – Он с подчеркнутым хладнокровием вернул документ Лехнеру. – Разумеется, мы поможем словом и делом, как того требует курфюрст. Но, боюсь, аббатство не располагает теми средствами, каковые имеются в распоряжении города. Сожалею.

Лехнер кивнул с серьезным видом, хотя в глазах его угадывалась насмешка.

– Прекрасно понимаю, ваше преподобие. Поэтому я взял собственных людей. – Еще одним кивком он указал на пятерых солдат и Куизля, который держался немного позади. – Мои стражники и палач. Если вы сообщите, где держите Ганса Гёбля, мы сможем сейчас же начать допрос. На это, как вы понимаете, у меня тоже имеется разрешение курфюрста.

Настоятель брезгливо посмотрел на Куизля. Лицо у него побелело, он перекрестился и отвел взгляд.

– Я уже слышал, что из Шонгау с вами приехал палач. Но вынужден разочаровать вас, господин секретарь. Для опроса у нас нет необходимых… – он поежился, – орудий. Может, велите конвоировать Гёбля в Шонгау? Тогда у меня будет достаточно времени, чтобы самому написать в Мюнхен.

– О, благодарю, но в этом нет нужды, – ответил Лехнер с улыбкой. – Дабы не утруждать вас, мы привезли с собой и орудия. Допрос, пытка, поиск доказательств… Для этого у нас есть все необходимое.

Секретарь обернулся к солдатам и палачу и показал на несколько сундуков, привязанных на запятках кареты.

– Разгружайте! – приказал он. – Уверен, настоятель Эккарт будет рад, если мы по возможности скорее закончим это дело.

– Но это… – начал настоятель, вцепившись в свой крест. – Это неслыханно. Пытка в монастыре…

Куизль взялся за тяжелый сундук и одним движением стащил его с кареты. Когда он проходил с тяжелым грузом мимо растерянных настоятеля и судьи, рот его скривился в усмешке.

– Я быстро управлюсь, – пообещал палач. – А вам, господа, почему бы еще не помолоть языками? Грязную работу мы возьмем на себя.

В скором времени Куизль стоял перед тяжелой дверью, запертой на засов. Монахи неохотно показали ему дорогу в пивной погреб, который представлял собой длинный, освещенный факелами коридор с раздельными нишами. По большей части в них хранились бочки и высушенный овес, но самая дальняя была свободна. В двери на уровне глаз имелось зарешеченное окошко, так что Куизль смог заглянуть в тесную камеру. На грязной соломе лежал парень лет двадцати, высокий и со светлыми растрепанными волосами. Похоже, это и был Ганс Гёбль. Услышав шум за дверью, юноша вскочил.