Икар из Пичугино тож - Хилимов Юрий Викторович. Страница 26

— Вставай, дорогой, — сказала Марина, проходя через гостиную. — Завтракаем и едем.

Она потрогала сына за плечо и, убедившись, что он открыл глаза, скрылась на лестнице, ведущей на первый этаж.

Когда Алеша показался в беседке, отец и мать уже заканчивали свой завтрак.

— Сын, уже девятый час, — напомнил Вадим.

— Садись, ешь, — сказала Елена Федоровна. — Успеете.

Она всегда провожала Марину и Вадима, когда те утром собирались отсюда на работу. Ей нравилась эта суета. Она любила послушать о деловых планах на день и вообще о том, что происходит у них на работе. Такие разговоры чаще всего велись за утренним и вечерним столом, но имели свойство быть очень разными. Вечером обычно было чрезвычайно много эмоций. Импульсивная Марина с жаром делилась с матерью прожитым днем, кто, когда и по какому поводу был не прав, кто что сказал и сделал, что получилось, а что нет. А утром всей этой шелухи не было — лишь чистая энергия нового дня и сосредоточенность на предстоящем, ничего лишнего, спокойно и радостно. Утром времени на беседу почти не оставалось, но именно тогда порой они приобретали особую задушевность; бывало, что за завтраком вдруг кем-то ронялась неслучайная фраза, и тогда весь день она продолжала работать в головах собеседников и порой могла привести к важным решениям.

— Каков ваш маршрут сегодня? — уточняла Елена Федоровна.

— Сначала мы заедем на работу, я там останусь, а Вадим отвезет Алешку в театр. После спектакля мы пообедаем, затем в редакцию. Алешка посидит у нас, а после поедем на дачу, хотя не планировали сегодня возвращаться. Кстати, ты уже давно не был у нас в редакции вроде? — обратилась Марина к сыну.

— Давно, — согласился Алеша.

Алеше нравилось бывать у родителей на работе. Это сулило чуть ли не главное удовольствие дня, потому что понравится ли спектакль — еще неизвестно, по одноклассникам он явно не соскучился, вот и выходило, что гарантированно приятным было только то старинное здание с длинными коридорами. Ему нравились его запахи, суетящиеся люди, с горячими спорами и спокойными беседами, нравилось, как там организована жизнь, отношение к нему. Ему было приятно, что взрослые люди этого места относятся к нему на равных — без высокомерия и без слащавого умиления, что они запросто могли спросить его собственное мнение или даже посоветоваться. Марина, прекрасно зная впечатлительную натуру Алеши, была категорически против подобных визитов, но иногда смягчалась и разрешала.

— А может, останемся дома ночевать? — спросила Марина. — Мы хотели побыть немного дома, давай?

— Не-е-ет! — запротестовал Алеша. — Хотя тогда вам придется брать меня на работу снова. Что ж, если так, я, пожалуй, согласен.

Он знал, какой аргумент использовать.

— Ах да. Об этом я не подумала. Ты прав, придется тебя везти обратно, вот чертенок!

— Вообще-то, в десять лет, уже даже почти в одиннадцать, человек запросто может оставаться дома один, — заметил Вадим, которому, по правде говоря, не очень хотелось вечером ехать на дачу снова.

— А что я буду там делать? — спрашивал Алеша.

— То, что делают все дети: почитаешь, телик посмотришь, поторчишь в планшете, математику порешаешь, в конце концов, — не сдавался отец.

— Нет, нет, я не буду, не хочу… Вы обещали…

— Хорошо, хорошо. Не кричи только. Мы вернемся вечером в Пичугино тож, — успокаивала Марина, выходя из-за стола. — Поехали.

Ехать утром в город — настоящее блаженство: почти пустая трасса, и солнце не слепит глаза. Можно специально приспустить стекла окон, чтобы подышать полевой свежестью, — кондиционер не нужен.

Вадим любил этот маршрут. Всего сорок пять минут при условии свободной трассы — и ты в месте назначения. И не слишком долго, и не слишком быстро — самое то, чтобы размяться. Утром так было всегда, поэтому Вадим предпочитал ранний выезд вечернему. Обычно они садились в машину, приоткрывали окна, он включал музыку, и так, почти не разговаривая, ехали до самого города. Особенно Вадим любил, когда накануне ночью был дождь, и тогда все вокруг наполнялось запахами мокрой земли, травы и асфальта — самым лучшим в мире ароматом.

Алеша не заметил, как задремал. Он открыл глаза уже в городе. Все вокруг торопились, мелькали машины и девятиэтажки. Сразу же подняли стекла в машине. Город радовал при въезде в конце лета, но сейчас еще нет — слишком чужой и назойливый. Что здесь можно делать летом вообще? Алеша поморщился. Он совсем не соскучился по нему и поймал себя на мысли, что хочет обратно.

Отец высадил его у театра. У входа в ТЮЗ уже стояла кучка одноклассников, но его друга Кирилла не было — на все лето он уезжал к своей бабушке в другую область. С остальными ребятами у Алеши было ровно, то есть без какой-либо привязанности. Это не тяготило. Одного друга ему пока вполне хватало.

Спектакль прошел на одном дыхании. Здесь было все, что так любил Алеша: море, яхта, остроумный выход из переделок и, конечно, бесконечное жизнелюбие Христофора Бонифатьевича. После спектакля пришлось немного подождать на улице. Отец задерживался, а Алеше в подобных случаях было велено не сходить с условленного места.

Они поехали обедать. Так чудно было оказаться втроем в кафе! Как правило, куда-то выбирались либо все впятером, либо родители ходили без детей, иные комбинации являлись результатом крайне редких стечений обстоятельств. Это было странное чувство. Алеша вдруг представил, что он у них один, а семья состоит всего из троих. Каково это — жить в маленькой семье, когда все на виду друг у друга, когда ты будто всегда голый? И отчего-то именно сейчас он подумал, что и у отца, и у матери есть своя история отношений с Лизой и Герой, и мир вращается не только вокруг него, но также вокруг брата и сестры. Наверное, оттого, что он впервые за долгое время оказался с родителями наедине, он смотрел на них и немножко не узнавал. Принялся рассматривать, как если бы никогда не видел прежде, будто в кафе ему привели этих тетю и дядю и сказали: «Познакомься, это твои родители».

Он вдруг обратил внимание на красоту матери, на ее длинные пушистые ресницы, которые она почти никогда не красила, на широко распахнутые зеленые глаза, на покатые плечи, словно у античной скульптуры. «Это моя мама», — с гордостью подумал Алеша.

— Что с тобой? — спрашивала Марина улыбаясь.

Алеша мотнул головой: «Все хорошо». Перевел взгляд на Вадима. Отца он знал меньше, чем мать. Тот мало вникал в жизнь детей, а если и занимался с ними, то чаще отстраненно, думая о чем-то своем. В отношениях с детьми не хватало его собственной инициативы, желания что-то делать вместе. Видимо, это было реакцией на активность жены и ее родителей. Что тут поделать… Вместе с фамилией жены он полностью принял правила игры ее семьи. Иногда его самолюбие сильно задевало понимание того, что, по сути, не он создал свою семью, а стал частью уже существующей. Но так сложилась его личная космогония: ему было важно дополучить то, чего он был лишен в детстве.

Вадим надел очки и принялся изучать меню. Они давно не были в этом кафе, поэтому не знали, что заказывать, но времени было в обрез. Утром он не успел побриться и теперь сидел с небольшой щетиной. Это не нравилось жене, но нравилось детям. Что-то заграничное появлялось тогда в их отце, какой-то особый лоск, как у крутого парня, которым он никогда не был. Вадим был добрее любого из них. Все дети во дворе и на даче завидовали Глебовым-младшим, потому что их отцы не были даже на четверть такими приветливыми и разговорчивыми с ними. Это Алеша знал всегда, но сейчас он обратил внимание, что отец не был таким простаком, как иногда он о нем думал. Может, тому причиной стали его небритость и то, как он деловито выбирал им поесть. Такая ерунда вдруг показалась Алеше очень значимой. В этом было что-то мужское, уверенное в себе, знающее, что нужно делать.

Редакция располагалась в старом двухэтажном особняке со скрипучим паркетным полом, замурованным камином, большими окнами и лепниной в виде греческих амфор и лукавых амуров. Здесь пахло газетами и журналами. Сложенные в стопки, они напоминали Алеше то ли башенки средневекового замка, то ли маяки, тоскующие по своим кораблям. Всякий раз, что он бывал здесь, его сажали за стол у окна, давали какие-то старые журналы, и Алеша принимался отсматривать материал для своих вырезок. Правда, в них всегда было откровенно мало картинок. Тогда, заскучав, Алеша брал чистый лист и начинал писать очередной приключенческий рассказ. Обычно на бумагу он переносил продолжение приключений уже известных героев. Персонажи разных книг и фильмов в его повестях причудливо переплетались; несоединяемое обретало общность, облекалось в парадоксальные одежды нового сюжета, веселя взрослых, а порой и наталкивая их на вполне серьезные размышления. «Настоящий постмодернизм», — говорил Сергей Иванович.