Ускользающие тени - Лампитт Дина. Страница 57

– Говорят из КГБ, – произнес знакомый голос. – Вы носите трусы? Если нет, вы будете приговорены к сорока девяти годам ссылки в Сибирь без права переписки.

– Такое ужасное наказание мог придумать только Алексей, – ответила она. – Откуда вы?

– Снизу, из холла. Надеюсь еще раз увидеться с вами.

Эти милые глупости и фривольное обращение заставили ее вспомнить о Финнане. Сидония виновато подумала, что так и не дозвонилась до него в, ночь перед его вылетом в Канаду. Но тут она могла пенять только на российские телефонные сети. Линии в отеле были ограничены, к автоматам тянулись огромные очереди, кроме того, ее предупредили о шестичасовой задержке разговора. Будь она в Москве, Сидония могла бы попросить Василия связаться с Лондоном из своей конторы, но в Санкт-Петербурге она никого не знала и была вынуждена ждать. К тому времени, как ее соединили, в Лондоне было уже одиннадцать вечера, и на другом конце провода раздался голос в автоответчике.

– Если ты услышишь меня, я хочу, чтобы ты знал: я ужасно скучаю по тебе. Гастроли проходят с огромным успехом, я напишу тебе, как только вернусь. Я люблю тебя, Финнан, я действительно тебя люблю, – на одном дыхании выпалила Сидония, удивляясь, откуда у нее взялась смелость: возможно, на нее так действовала атмосфера этой в чем-то еще дикой страны, а может быть, освежающее общение с Алексеем так воодушевило ее. Но какой бы ни была причина, сообщение уже было записано на автоответчик Финнана.

В течение последних десяти дней гастролей Сидония пришла к убеждению, что молодой скрипач увлекся ею. Иногда, даже во время выступлений, она видела, как его славянские глаза с необыкновенным блеском следят за ней, поэтому даже не сомневалась в том, что может угадать его мысли. Несмотря на чувства к Финнану, Сидония была совершенно очарована юностью и энергией Алексея, которые способны были увлечь любого человека, близко знакомого с ним.

В последний вечер он пригласил ее поужинать в компании Василия, прибывшего из Москвы.

– Как романтично это звучит! Я бы хотела отправиться на нем, – сообщила Сидония двум русским собеседникам.

– В следующий раз обязательно отправитесь, если только этот «следующий раз» состоится, – ответил Василий. – Я уверен в этом, Сидония. Завтра я напишу Роду и попрошу устроить еще одни ваши гастроли.

– В следующий раз, – негромко добавил Алексей, – будет наш медовый месяц, мы умчимся на этом поезде в царство снегов и исчезнем там, на целые недели.

Она рассмеялась, хотя дрогнувший голос скрипача подсказал ей, что сказанное нельзя принимать только за шутку. Но теперь он остался в России, Финнан работал в Канаде, и даже кот еще пребывал в пансионе.

– Опять одна, – вслух произнесла Сидония, распаковала туалетные принадлежности и направилась в ванную, твердо решив забыть все и хорошенько выспаться.

Сообщение о помолвке появилось в начале февраля: «Герцог и герцогиня Ричмондские имеют честь объявить о предстоящем браке между их сестрой, леди Сарой Леннокс из Холленд-Хауса, Кенсингтон, и Томасом Чарльзом Банбери, эсквайром, членом парламента от Бартонхолла, Бартон и Милденхолл, графство Суффолк».

Объявление вызвало шумные пересуды, ибо юная пара была слишком красива и богата, или в будущем могла стать богатой. Хотя в настоящее время у Чарльза Банбери было больше долгов, нежели денег, он являлся наследником титула баронета, огромных поместий и прочих реальных благ. Некоторые считали, что этот брак «заключен на небесах», но другие подозревали, что Сара приняла предложение красавца назло королю, в то время как Гораций Уолпол ехидно замечал, что Банбери женится, дабы «показать, что он мужчина». Тем не менее никто не осмеливался попросить его объяснить суть этого замечания.

Приверженцы мистера Банбери считали, что он мог бы выбрать себе более могущественную в политическом отношении семью, чем та, из которой происходила его невеста. Чарльз вступил в знаменитый Литературный клуб Джонсона. Но истинной его любовью не были ни политика, ни литература, ибо французский маркиз питал особую склонность к скачкам и нигде не чувствовал себя более счастливым, чем когда сидел на ипподроме, окруженный подвизающейся там братией. Лошади были для него всей жизнью. Да и Сара знала в них толк. Действительно, она была приятно удивлена, узнав, что такой щеголь, как ее будущий муж, способен так воодушевляться и проявлять чудеса сообразительности, когда дело доходило до покупки и подбора лошадей. Политические противники называли Чарльза «цыплячьим оратором» и «хилым Геркулесом», но в том, что касалось скачек, он считался признанным авторитетом.

– Ты любишь его? – шепотом спрашивал Чарльз Джеймс у своей тети.

– Конечно, – с подозрительным жаром ответила она.

– Значит, он способен сделать тебя счастливой?

– Почему бы и нет? Ведь он – самый элегантный мужчина в столице.

– Элегантность – это еще не все, – сдержанно ответил мальчик, помедлил и добавил: – Но ведь Чарльз не слишком элегантен, верно, Сэл?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, – беззаботно ответил племянник и отказался продолжать разговор.

Погода переменилась, и началась оттепель, живот королевы округлялся и рос как на дрожжах, Сара примеряла свадебное платье, а король внезапно и странно заболел. Совершенно неожиданно его одолела сильная простуда, которая не поддавалась обычному лечению. Болезнь вызывала резкий кашель, сопровождающийся давлением в груди, которое его величество описывал как «острое колотье». Семь раз у него открывалось кровохарканье, для его лечения трижды приходилось пользоваться мушками.

Почему-то эта болезнь вызывала у всех тревогу, но никто, даже придворные врачи, не могли точно сказать почему. Ее таинственные осложнения оставались непонятными, и некоторые придворные придерживались мнения, что это наказание королю, посланное за столь недостойное пренебрежение чувствами Сары Леннокс. Пришел май, и невеста, пока еще с обожанием взирающая на своего красавчика-жениха, перестала считать дни и приготовилась идти к алтарю, но не на величественной церемонии королевского бракосочетания, а в простом венчании в часовне Холленд-Хауса.

Она пробудилась от покалывания в пальцах и странной пустоты в животе, которая убедила Сидонию, что здесь вновь замешаны потусторонние силы и что в этот день она обязательно увидит Сару. Но, как бы она ни была очарована видениями прошлой жизни, другим временем, текущим параллельно ее собственному, сегодня Сидония чувствовала необычный испуг и беспокойство. Она поняла, как много значило для нее легкое отношение Финнана ко всему неестественному, каким спокойствием веяло от его ирландских манер. Внезапно она встревожилась при мысли, что в последующие шесть месяцев ей некому будет поведать обо всех странных или пугающих событиях, случившихся с ней. Сидония тосковала по Финнану не только из-за утраты его дружеской привязанности и соседства, его любви и нежности, но и потому, что для нее он был воплощением здравого смысла.

Начиналось воскресенье, однако с этим днем у Сидонии не было связано особых радостей. Из других квартир не доносилась музыка, Дженни не было дома, или же она сегодня не стала печь домашний хлеб, так как запаха его не ощущалось. По комнате вдруг пронесся ледяной ветер, и, медленно и неохотно поднявшись с постели, Сидония отправилась включить центральное отопление и убрать свой запущенный дом.

Ее ждала пачка корреспонденции, и одно письмо с канадской маркой она вскрыла немедленно. Письмо было таким, как она и ожидала, – написанным рукой Финнана, нежным, но очень кратким: