Десантники «Сил Спасения» - Каплан Виталий Маркович. Страница 33

Именно поэтому сейчас было плохо. Не зря же Белый ему тогда говорил… Выходит, на самом-то деле Костя ничуть не лучше прочих. И даже ещё сволочнее. Ведь было же, было это тоскливое, муторное чувство, где-то в глубине он знал, что делает и как это называется, – но всё равно делал. Ну, пускай не ради удовольствия, а чтобы Стажёрство приблизить. Какая разница? Важен результат. Ребят-то он давил, как все. Как все они – Помощнички… Стажёрчики… И на Белого он на самом-то деле зачем кричал? Чтобы в себе тоску заглушить. А Белый смотрел на него своими большими грустными глазами.

Костя вдруг понял – глаза у Белого были точь-в-точь как у Васёнкина. В тот самый день, когда его отправляли на Первый. Это случилось после обеда, они едва успели войти в палату. Не все ещё даже разделись – а на пороге уже появился Серпет, а с ним несколько незнакомых Наблюдательниц, хмурых тёток с непроницаемыми лицами и мощными, словно бульдозеры, фигурами.

Все с каким-то нехорошим интересом уставились на них. И Костя почувствовал – сейчас что-то будет. Даже зубы заныли.

Серпет выдержал недолгую паузу, потом велел всем встать и построиться в одну шеренгу. Выстроились, само собой, мгновенно – недаром Костя столько их муштровал. Он в тот момент даже почувствовал маленькую куцую радость – лишний раз оценят его старания.

Но Серпет почему-то не взглянул на ровную шеренгу. Уставившись в серый линолеум пола, он хмуро произнёс:

– Ну что ж, голуби. Прощайтесь со своим приятелем, Васёнкиным Александром. Всё, кончилось терпение. Отправляем его на Первый Этаж…

Помолчав, Серпет повернулся к Васёнкину:

– Ну что, Саня, носом хлюпаешь? Сам же виноват. Помнишь уговор насчёт двоек? Вот она, свежайшая твоя двойка.

И Серпет вытащил из неизвестно откуда взявшейся кожаной папки слегка помятый тетрадный листок. Приглядевшись, Костя узнал свой рапорт, написанный всего лишь два часа назад, после урока Энергий.

– Так что уж не взыщи, – продолжал Серпет. – Всё по-честному. Словами с тобой пробовали – не получалось. Наказывали – тоже без толку. Поэтому вот… отправляйся. Может быть, хоть там удастся сделать из тебя что-нибудь полезное. Для нашего Общего Дела, разумеется, – добавил он, чуть помолчав.

А потом он кивнул тёткам-Наблюдательницам:

– Всё. Ритуал окончен. Можете забирать.

Те, однако, не спешили. Наверное, ждали, когда Васёнкин выйдет к ним сам. Но тот не сдвинулся с места – напротив, схватившись обеими руками за никелированную спинку кровати, он заревел как маленький:

– Не пойду никуда! Не надо! Я не хочу, не хочу! – А дальше уже совсем что-то бессвязное.

Его вцепившиеся в холодный металл пальцы побелели, и Костя с раздражением подумал, что придётся ведь сейчас отдирать Саню от кровати. Именно ему, Косте, и придётся. Кому же ещё? Серпет, что ли, будет возиться? Или бабы эти? Вон, стоят как в землю врытые, им шелохнуться лишний раз лень.

Но отдирать не пришлось. Через минуту Васёнкин, опомнившись, разжал пальцы и потянулся к тумбочке, взять свою скомканную одежду. И у Кости вновь испортилось настроение – не уследил! Теперь запросто могут отметить в Журнале, что в палате не было порядка. Чья вина? Его, Костина. Не требует аккуратности.

– Оставь, там тебе это не понадобится, – сквозь зубы процедила одна из Наблюдательниц, и Саня медленно повернулся.

Что-то странное было теперь в его движениях. Что именно, Костя понять не мог, но чувствовал – для Васёнкина Первый Этаж уже начался.

– Попрощайся с ребятами, – подал голос Серпет. – Думаю, им полезно тебя запомнить… Его пример – другим наука. Кстати, кто у нас на очереди? Рыжов, Царьков, кажется… Константин, уточни списочек и завтра же мне принеси. Вот так-то, голуби.

Ребята притихли. Раньше Первым Этажом только пугали, и вот оказалось – всё по правде.

Уже стоя в дверях, Васёнкин повернулся:

– До свидания… Я буду вас помнить…

Он ещё что-то сказал, но Костя не расслышал. И сейчас эти неуслышанные слова мучили своей загадкой. Хотя что могло быть загадочного в Васёнкине? Костя помнил, как Наблюдательницы сдвинулись с места, вроде бы еле-еле, но Саня как-то сразу оказался между ними.

Таким он и остался в памяти, худой, невысокий, в синих трусах и вечно незашнурованных ботинках. Ему было всего тринадцать лет.

Костю царапнуло слово «было». Что значит – «было»? Не покойник же Саня, просто он сейчас на Первом Этаже. Конечно, никто не знает, что там творится, но не убивают же, в самом деле?

Не убивают? Они же запросто могут «стереть»! Хотя вряд ли это делается на Первом. Иначе так бы они и говорили. Правда, наверняка есть вещи и похуже смерти. Гораздо хуже.

Но разве только поэтому он думает о Васёнкине в прошедшем времени? Есть и другая причина. Вся прежняя жизнь отрезана, всё кончилось, всё осталось на том берегу. Никогда больше он Васёнкина не увидит, никогда не услышит, никогда с ним не заговорит. Никогда. И пускай Саня жив – но получается, для Кости он всё равно что умер.

А вот Васёнкин его, наверное, вспоминает. Ещё бы, такое вряд ли когда-нибудь забудется. Как покорно лежал под «морковкой». Как ползал между стульев, а его лупили носками ботинок под рёбра. С какой же злобой можно такое вспоминать! И правильно. По справедливости Костю следовало бы самого наказать за все эти издевательства над беззащитным мальчишкой.

Но в том-то и весь ужас, что Васёнкин вспоминает без злобы. Костя почему-то знал, что никакой злобы в Сане не накопилось. Он же был самым добрым в Группе, он не запоминал обид. Маленький, слабый, с тревожными глазами… Где-то он сейчас?

Глава 4

Лучшая защита – нападение

– Ну а теперь послушаем вас, Сергей Петрович.

Голос у Старика был, как всегда, глубок и спокоен. Словно тот читал лекцию или комментировал шахматную партию. По тону совершенно невозможно догадаться, о чём идёт речь. И Сергею порой приходила в голову сумасшедшая мысль – а не электронный ли синтезатор работает вместо голосовых связок Старика? Конечно, это было не так.

Вот ведь какая штука получается – этот голос ещё неделю назад казался ему родным, домашним и тёплым. Да, Сумматор действительно специалист своего дела. Запросто очаровал его, Сергея. Хотя уж кто-кто, а он не страдает дешёвой сентиментальностью.

Видно, всё началось с детства. Слишком рьяно мамины подруги резвились с ним, розовощёким малышом, безудержно целовали и закармливали конфетами. Сколько ему тогда было? Да уж, наверное, не больше пяти. Именно тогда ему и опротивели сладости. Он ведь уже всё понимал. Мамы нет, она никогда уже не подхватит его на руки, не шепнёт в ухо: «Серый разбойник ты мой…» И сколько бы ни совали ему добрые тётеньки шоколадок, всё без толку.

Сладостей он терпеть не мог. И вообще был весьма нетипичным ребёнком. Да и повзрослев, нетипичность не утратил. Приходилось её скрывать – и чем дальше, тем сильнее. Иногда он забывался, позволял себе расслабиться. И тут же радостно стучались в дверь неприятности. Эту закономерность Сергей осознал лишь на втором курсе, когда его чуть не вышибли из института за статейку про взяточничество в ведущих вузах (в том числе и его собственном). Накипело – и написал в «Новую газету». А там неожиданно напечатали. Хоть конкретные имена в статье и не назывались, но всё угадывалось с полпинка. Не прошло и двух дней после публикации, как газета легла на стол ректору.

Спасибо, вмешался престарелый профессор Лапников, некогда бывший факультетским деканом. Его уважали. А Лапников, пользуясь своей древностью – девятый десяток! – счёл нужным заступиться за отважного и талантливого студента. Отчислить ведь могли запросто – формальный повод бы нашли…

Но студенческий опыт его мало чему научил. Стоило ли так рыпаться с диссертацией? Не лучше ли было взять предложенную Шефом тему? Кому было бы хуже? Науке? Обществу? Они бы не пострадали. И вообще серость нужна хотя бы уже для того, чтобы создавать фон таланту. Так иногда (но не раньше пятой рюмки) высказывался Шеф.