Если сердце верит - Делински Барбара. Страница 85

Да. Обычно бывало именно так. Мать успокаивалась, а проблемы так и повисали, не находя решения.

Но на сей раз все вышло иначе. Лили предстояла встреча с прессой. Выбитая из равновесия, она остро чувствовала необходимость объясниться с Майдой.

В кухне было пусто, в кабинете тоже. Лили поняла, что Майда наверху, но не посмела подняться туда. Уж слишком давно она не жила в этом доме. Это походило бы на вторжение в чужую личную жизнь.

И тогда Лили села за рояль и начала играть. Этюд Шопена, сонату Листа… Она без пауз переходила от одной вещи к другой. Такая незавершенность казалась сейчас основным свойством всей ее жизни.

А разве когда-то было иначе? Разве когда-нибудь Лили чувствовала себя более стабильно? Эти размышления неожиданно воскресили в ее воображении те времена, когда она десятилетней девочкой пела в церковном хоре. Тогда жизнь была проще. Майда гордилась дочерью.

Задумавшись, Лили начала играть церковные гимны, которые ей доводилось петь. Она сыграла «Вперед, воины Христа» и «Веру отцов». Она уже дошла до половины «Великого милосердия», когда в дверях появилась Майда. Мать выглядела усталой и старше своих лет, почти побежденной. Лили остановилась.

— Ты считаешь, что я не права, — сказала Майда дрожащим голосом. — Не понимаешь, почему я предпочитаю тихо жить здесь и почему история с кардиналом так расстраивает меня, но ты не все знаешь.

Лили охватило дурное предчувствие.

— Чего же я не знаю?

— Того, что было со мной до встречи с твоим отцом. Тебя никогда не удивляло, почему я ничего не рассказываю о своем детстве?

— Всегда удивляло. И я спрашивала тебя об этом. Но ты отмалчивалась. Нет ни фотографий, ничего… Когда я пыталась заговорить с Селией, та лишь улыбалась и отвечала, что и вспоминать не о чем.

— Верно. Но если они заявятся сюда, увидят нас и начнут докапываться… Мой отец рано умер, — сказала Майда. — Но в Айнсворте были и другие родственники, четверо братьев Селии.

Лили всегда считала, что их было трое, судя по фотографиям, обнаруженным в ящике стола после смерти бабушки. Найдя их, Лили попыталась припомнить, кто из незнакомых ей людей присутствовал на похоронах Селии. Однако тогда, охваченная горем, она не видела никого и ничего вокруг.

— Все братья были моложе Селии, — продолжала Майда. — Самый младший — на двадцать лет. Он был ближе по возрасту ко мне, чем к ней. И он был моим другом, нянькой, братом, а потом и любовником. — Лили замерла. Глаза Майды наполнились слезами. — Он пробирался ко мне по ночам, когда все спали. Он рассказал мне о моем теле, о любви. Он был красив, мил и остроумен. — Майда смахнула слезы тыльной стороной ладони и уставилась вдаль. — Когда мне было шестнадцать, наша тайна раскрылась, и его отослали прочь.

Шестнадцать лет было и Лили, когда ее поймали во время той злополучной прогулки с Донни Киплингом. Теперь она поняла, что пережила тогда ее мама.

Но Майда думала не об этом. Она боялась увидеть на лице дочери отвращение.

— Во всем обвинили его одного, сказав, что я еще слишком молода и ничего не понимаю в жизни. Но я понимала. И сама хотела этого. До сего дня это мое единственное светлое воспоминание о тех временах. Можешь считать меня аморальной или развратной, но ты не жила там. Ты не знаешь, каково это. Мы все ютились в крохотной квартирке. Тогда многие так жили. Мой отец работал вместе с братьями Селии, а она всегда заменяла им мать, так что тем более… Мы были бедны и старались объединить все свои средства. Мужчины охотились, но не ради удовольствия, а ради пропитания. Я была единственной девочкой в семье, поэтому имела свою комнату. Прямо на полу лежал комковатый старый матрас, и еще оставалось совсем немного места. Вот и все. Там было холодно и темно. Филип был моим теплом и моим светом. — У Майды задрожал подбородок. — Я любила его. То, что он делал, казалось мне благом. Он был единственным моим сокровищем.

— А Селия? Разве она не была твоим сокровищем?! — воскликнула Лили, пораженная сильнее всего именно этим.

— Ты не знала ее в те времена, — горько усмехнулась Майда, — тогда она была совсем другим человеком. Постоянно занята и весьма сурова. После смерти моего отца ей пришлось отвечать и за своих братьев, и за меня. Она вела хозяйство в доме и зарабатывала деньги.

— А братья разве не работали?

— Работали, но получали совсем немного, да и большая часть этих денег уходила на выпивку. Филип тоже выпивал, но не так часто. Он даже скопил для меня немного денег. Они мне потом пригодились, чтобы уехать оттуда. Он оставил записку с указанием, где лежат эти деньги и для кого они предназначены. Записка была зажата в его руке, когда он умер.

Лили тихо ахнула.

— Он покончил с собой, — пояснила Майда, — через два месяца после того, как его изгнали. Он все время бродил вокруг, не зная, куда себя девать. Друзья видели его в городах, расположенных за тридцать миль от нас, но тело обнаружили в лесу меньше чем в миле от нашего дома.

Она прижала ладонь к груди, очевидно, от боли. Лили быстро вскочила, но Майда подняла руку, удерживая дочь на месте.

— Я не закончила. Ты хотела знать все, так вот теперь слушай. Мы похоронили Филипа рядом с другими нашими родственниками. Люди в Линсворте сказали, что ему негоже лежать рядом с приличными гражданами, но Селия не стала бы хоронить его где-то в другом месте. Ведь она тоже любила его. И обвиняла себя в том, что случилось. Она по-прежнему считала себя в ответе за всех нас, а тут это… Мы с ней сблизились, потому что она разделяла мою скорбь, а я хотела ей помочь. И вот я бросила школу и пошла в офис лесопильной компании, где работала моя мать. Это было нелегко. Ведь все в городе знали, что произошло. Кроме Селии и меня, в компании работали одни мужчины. Когда я проходила мимо, они смотрели на меня. Некоторые отпускали замечания, пытались ущипнуть или даже шлепнуть. Для них это была своего рода игра, словно они хотели узнать, что еще им будет позволено. Они приглашали меня с собой, но, хотя я всякий раз отказывалась, от этого становилось еще хуже. Конечно, сойдясь с кем-нибудь из них, я обрела бы хоть какую-то защиту. Но я старалась вести себя правильно, поэтому меня травили. Вскоре стало очевидно, что мне нельзя там оставаться. Ни в офисе, ни в городе. Мы пытались придумать, куда нам податься и что делать, как вдруг появился Джордж. Он хотел купить у нашего босса оборудование. Мы с ним говорили довольно долго, поэтому я успела выяснить, что он холост. Мы с мамой сразу поняли: если он задержится в наших краях, то узнает обо всем и не захочет со мной общаться. И тогда мы с Селией пошли и купили мне несколько красивых платьев на те деньги, что оставил Филип. А потом Селия отправила меня в Лейк-Генри сопровождать груз. Оттуда я вернулась и доставила хозяину подписанные покупателем документы, а после еще раз поехала туда с распиской. Мне тогда пришлось немало поколесить взад-вперед. За эти дни я наездила по самым захолустным дорогам столько, сколько ты тут и за месяц не успеешь.

Воспоминания немного приободрили Майду.

— Я ведь тогда играла роль. Играла лучше, чем тебе когда-либо доводилось, потому что от этого зависела вся моя жизнь. Я создавала образ женщины интеллигентной и умевшей держаться, вести хозяйство и домовые книги и… и угодить мужчине. Эта дама с безупречным прошлым всегда поступала правильно. Она всегда поступала только правильно. И твой отец влюбился в эту женщину. Вот кем я стала с тех пор.

Майда стиснула зубы, посмотрела на дочь и продолжила:

— Я знала, каково это, когда на тебя смотрят. А ты… Ты начала петь на публике, привлекая к себе плотоядные взоры. И что, ты думаешь, я чувствовала, когда тебя застали с Донни Киплингом? Неужели, по-твоему, я не видела, что ты повторяешь мои ошибки? Только ты не нашла своего Джорджа. Ты ухудшила все, поехав в Нью-Йорк, но мне хотя бы не приходилось наблюдать за тобой. До сих пор не приходилось. Как тебе кажется, что я почувствовала, когда газетчики начали раскапывать маленькие грязные делишки из твоего прошлого? Как полагаешь, я не боялась, что они, копнув чуть поглубже, обнаружат кое-что, касающееся меня? Никто из местных ничего не знает. Когда Селия сюда приехала, она тоже начала все с нуля. Мы никогда не говорили о прошлом. Мы просто стерли его, как старую надпись с грифельной доски.