Скандал с Модильяни. Бумажные деньги - Фоллетт Кен. Страница 19

– Священник, служивший тут примерно в 1910 году… Он интересовался живописью?

Святой отец бросил взгляд на Ди через плечо, но потом быстро отвел глаза.

– Понятия не имею, – ответил он. – С той поры я здесь уже третий или четвертый настоятель.

Ди пришлось подождать у подножия лестницы, пока он зажигал свечу в нише. Ее сабо звонко стучали по каменному полу, когда она шла за ним, пригнув голову в низком проеме двери, ведущей в хранилище.

– Вот мы и на месте. – Он зажег еще одну свечу. Ди огляделась по сторонам. Добрая сотня картин оказалась сложенной штабелями на полу или прислоненной к стенам этого сравнительно небольшого помещения. – Что ж, предоставлю вам возможность осмотреть все самой.

– Спасибо вам огромное. – Ди дождалась, пока он, шаркая, удалился, а потом оглядела картины, подавив тяжелый вздох.

Эта мысль пришла ей в голову накануне. Необходимо обойти церкви, расположенные поблизости от двух известных адресов Модильяни, и навести справки о хранившихся там картинах.

Она сочла обязательным надеть рубашку под легкое платье на бретельках, чтобы прикрыть руки. Строгие католики не разрешали входить в свои храмы, обнажив плоть. Но на улице ей было очень жарко. Только подземелье позволяло насладиться прохладой.

Она сняла картину с самой вершины груды и поднесла ближе к пламени свечи. Толстый слой пыли на стекле скрывал полотно. Ей понадобилась тряпка.

Ди снова осмотрелась в поисках чего-то подходящего. Но, разумеется, ничего не нашлось. А у нее даже носового платка с собой не было. С еще одним глубоким вздохом она задрала подол платья и стянула с себя трусики. Придется обойтись ими. Но теперь нужно будет соблюдать особую осторожность, не позволяя священнику подниматься по лестнице за собой. Она даже едва слышно хихикнула и стерла пыль с картины.

Это оказалась весьма посредственно написанная маслом сцена мученической гибели святого Стефана. Она посчитала, что создана вещь была лет сто двадцать назад, хотя и в более старинной манере. Рама из орнаментального багета стоила дороже, чем само произведение. Подпись художника стала совершенно неразборчивой.

Ди положила картину на пол и взялась за следующую. Пыль покрывала ее не столь густо, но и какой-либо ценности холст тоже не представлял.

Она постепенно разобрала десятки изображений учеников Христа, апостолов, святых, мучеников во имя веры, святых семейств, тайных вечерь, распятий и не менее дюжины ликов темноволосого, черноглазого Иисуса. Ее пестрые трусики-бикини стали черными от пыли. Но трудилась она методично, аккуратно складывая просмотренные полотна отдельно, разбирая одну груду пыльных картин за другой.

На это ушло все утро, и работ Модильяни здесь не обнаружилось.

Когда последнее стекло было очищено, а картина уложена, Ди позволила себе оглушительно чихнуть. Пропитавшийся пылью воздух, окружавший ее лицо, вихрем разметало в разные стороны. Она задула свечу и поднялась в церковь.

Настоятеля не оказалась на месте, а потому она бросила пожертвование в отведенный для этих целей ящик и вышла на солнцепек. Свои вконец испорченные трусики опустила в ближайшую урну: это даст любителям рыться в мусоре пищу для размышлений.

Сверившись с картой, она направилась к следующему храму. Что-то не давало ей покоя. Нечто, известное ей о Модильяни, о его юности, о семье или совсем о другом. Она напрягала память, стараясь придать мысли четкие очертания, но это было подобно тому, как пытаешься подцепить на вилку ломтик консервированного персика, лишь попусту гоняя его по тарелке. Мысль ускользала и не давалась.

Проходя мимо кафе, Ди поняла, что настало время обеда. Зашла внутрь, заказав пиццу и бокал вина. За едой гадала, позвонит ли ей Майк уже сегодня.

Она нарочно чуть дольше задержалась за чашкой кофе и сигаретой, с неохотой думая о предстоявшей встрече с еще одним священником, посещении другой церкви с грудой пыльных картин в подвале. Все это по-прежнему напоминало блуждания впотьмах, поняла она. Шансы найти забытого Модильяни представлялись теперь ничтожными. Но потом в порыве внезапной решительности она затушила сигарету и встала из-за столика.

Второй настоятель был старше и не особо стремился ей помочь. Его седые брови взлетели на целый дюйм, а глаза прищурились, когда он спросил:

– Для чего вам понадобилось просматривать картины?

– Это моя профессия, – объяснила Ди. – Я по образованию историк живописи.

Она пыталась улыбаться, но враждебность священнослужителя, казалось, только усилилась от ее потуг понравиться ему.

– Храм божий для прихожан, а не для туристов, понимаете ли, – сказал он. Ему с трудом давалась самая элементарная вежливость.

– Я буду себя вести очень тихо.

– И вообще, у нас здесь очень мало произведений искусства. Только то, что можно увидеть, обойдя церковь.

– Тогда, с вашего дозволения, я бы совершила обход.

Настоятель кивнул.

– Что ж, хорошо.

Он стоял в глубине нефа, наблюдая, как Ди поспешно проходила вдоль стен. И действительно, смотреть оказалось почти не на что. В каждом небольшом приделе были вывешены одна или две картины. Она вернулась к западному крылу церкви, кивком попрощалась со священником и вышла. Падре явно подозревал ее в намерении что-нибудь украсть, чем и объяснялось недружелюбие, сообразила она.

В плохом настроении Ди пешком дошла до гостиницы. Поднявшееся высоко солнце палило особенно нещадно, и улицы города почти совершенно опустели. Только бродячие собаки и историки искусств, подумала Ди. Но и эта шутка не улучшила настроения. Она использовала две свои наиболее перспективные возможности. Теперь, если продолжать, следовало разбить город на квадраты и прочесать все церкви.

Поднявшись в номер, она тщательно умылась, удаляя с рук и лица налет подвальной пыли. Соблюдение общепринятой здесь сиесты представлялось единственно разумным способом переждать эту часть дня. Она разделась и улеглась на узкую односпальную кровать.

Но стоило закрыть глаза, как навязчивое чувство, что она о чем-то забыла, вновь посетило ее. Она постаралась вспомнить все о Модильяни, о чем когда-либо читала или слышала, но, как выяснилось, известно ей было не так уж много. Постепенно она задремала.

Пока она спала, солнце миновало зенит и стало мощно светить в окно, заставив ее обнаженное тело покрыться потом. Она беспокойно металась во сне, время от времени хмуря лицо. Светлые волосы пришли в полнейший беспорядок и налипли на щеки.

Затем она вдруг резко проснулась и порывисто села на постели. У нее от перегрева пульсировало в голове, но она не обращала на это внимания, а сидела и смотрела прямо перед собой, подобно человеку, которому только что явилось откровение.

– Какая я законченная идиотка! – воскликнула она. – Он же был иудеем!

Раввин с самого начала понравился Ди. Он являл собой приятный контраст тем святым отцам, которые могли воспринимать ее только лишь как запретный и греховный плод. У него были приветливые карие глаза и седые пряди в черной бороде. Его заинтересовали ее поиски, а она неожиданно для самой себя выложила ему все начистоту.

– Тот старик в Париже упомянул о священнике, я решила, что речь идет о католическом пастыре, – объяснила она. – Но совершенно забыла, что Модильяни происходил из семьи евреев-сефардов [10]. И притом из истово верующей, ортодоксальной семьи.

Раввин улыбнулся.

– А я знаю, кому досталась картина! Мой предшественник был человеком эксцентричным, как многие раввины. Его интересовало буквально все – научные эксперименты, психоанализ, коммунистические идеи. Хотя он, разумеется, уже умер.

– И, как я подозреваю, никаких картин в оставленном им после смерти имуществе не оказалось?

– Мне ничего не известно об этом. Перед смертью он уже серьезно болел и потому покинул город. Перебрался в деревушку Польо на побережье Адриатики. Я, конечно, был тогда еще очень молод и помню его не так уж хорошо. Но, если не ошибаюсь, в Польо он прожил вместе с сестрой года два. До самой смерти. И если картина уцелела, то должна находиться у нее.