Дело глазника - Персиков Георгий. Страница 8

– Ну полно вам, отец Глеб, полно! Сначала вы меня каким-то мясником хотели представить, теперь черта мне в помощники сватаете! – взорвался наконец доктор Груздь, до этого молча копивший раздражение. – Я, и вам это известно, уже много лет работаю в лечебнице при исправительном заведении и все это время занимаюсь в основном острыми параноидными психозами и прочими буйнопомешательствами. Я всякого повидал: садистов, расчленителей, людоедов, насильников, детоубийц. Столько горя, столько звериной жестокости, отвратительной похоти и подлейших человеческих проявлений… Все, что я хочу, – найти корень этого порока и искоренить его навсегда. – Врач устало опустился на подоконник рядом с фикусом и со вздохом вытянул ноги. – Избавить общество от этой напасти. Поймите, те, о ком вы так печетесь, со временем должны просто исчезнуть как сорт человека. Уже сейчас мы знаем, что наклонности к насилию, сопряженные с тяжелым слабоумием и буйнопомешательством, – все это во многом результат дурной наследственности. Все, что нам нужно, это провести определенную селекцию… – Доктор протянул руку, отщипнул от фикуса подгнивший листок и растер его между толстыми пальцами, потянулся было за следующим, но, поймав неодобрительный взгляд отца Глеба, поспешно продолжил: – Если этого не сделать, тогда все общество скоро окажется в опасности. Вы же видите, что творится! Количество случаев психических расстройств растет с каждым годом. Маниаки и психопаты плодятся в этом городе, как тараканы под комодом. Когда эта лечебница открылась, в исправительном заведении содержалось двадцать пять пациентов, а сейчас их уже почти семь сотен, при том что палаты рассчитаны на вдвое меньшее количество. Больных селим в хозяйственных помещениях!

– Да, мрачное время началось, – хмуро согласился священник, – и виной всему все та же гордыня. Человек решил, что он может обойтись без Господа. И теперь никто не мешает ему убивать и насильничать, а после ходить, задрав кверху нос. Вы думаете, что все поняли про человека. Что можете разобрать его и копаться внутри, как в механической игрушке, или разводить людей, как померанских шпицев, вычищая породу. Но вы забываете про главное. Человек – это создание Господа, и все мы в первую очередь дети Божии. А всякое дитя, даже злое и увечное, создано для любви и нуждается в ней. Через любовь, молитву, покаяние мы можем помочь этим несчастным спастись.

– Ой, ну только не начинайте опять! – доктор Груздь поморщился так, как будто у него заболел зуб. – Молитва бесполезна там, где нужна резекция коры головного мозга. Эдак мы к тому придем, что вместо скальпелей и пилюль будем со свечками стоять и лечить эпилепсию семикратным прочтением «Отче наш»! Вы подумайте только, «дети Божии»! А Ерохин? – Доктор поежился и вдруг, перестав паясничать, серьезно взглянул на отца Глеба. – Ерохин, которого с вашей помощью в клинику и упекли. Он, по-вашему, тоже дитя Божье?

– Вполне. И так же, как прочие, заслуживает спасения.

– А я бы этого Ерохина… – и после небольшой паузы доктор процедил сквозь зубы: – пустил бы на препараты для анатомического театра. Располосовал бы, как лягушку, и выставлял бы в банке с формалином рядом с двухголовым теленком и прочими чудищами.

– Что же, значит, душевные болезни не щадят и психиатров. Увы. – Отец Глеб заложил руки за спину и принялся смотреть поверх головы доктора, как за окном собираются ранние сумерки.

– Психиатр, – презрительно повторил доктор. – Батюшка, вы же знаете, что мне не нравятся эти модные словечки, они отдают мистикой. Что до того, что я, по вашему мнению, тоже болен… Не сомневаюсь. Слишком долго я варился в этом бульоне. Но пока что белый халат ношу я, а не Ерохин, и значит, решать, кого и как лечить, тоже буду я! – Он с возмущенным пыхтением слез с подоконника, заставив половицы оглушительно заскрипеть. – А вы и дальше можете возиться с вашими душегубами. На здоровье. Что вы там с ними хотели делать? Натаскивать сумасшедших, чтобы они помогали преступников ловить? Хе-хе. Ну давайте-давайте, Бог в помощь! Только знаете что…

Доктор не успел договорить, поскольку из-за двери послышался незнакомый мужской голос, настойчиво спрашивающий в ординаторской про отца Глеба, а еще через секунду в дверь отрывисто постучали, и, получив приглашение, в кабинет осторожно заглянул полицейский надзиратель.

– Здравия желаю, ваше преподобие! – Полицейский, смущенно улыбаясь, мялся в дверях, чтобы не натоптать галошами в кабинете. – Батюшка, вас велено в управление сыска пригласить. Иван Дмитриевич просил поторопиться.

Священник и доктор недоуменно переглянулись и снова уставились на неожиданного гостя.

– А что вдруг за срочность? – настороженно переспросил отец Глеб. – Случилось что?

– Случилось, – полицейский не смог сдержать широкую улыбку, – еще как случилось. Муромцев из отпуска вернулся! Дело новое, убийства! И вас вызывают как консультанта!

Глава 6

Утро в городе Энске выдалось на удивление морозным. Если в Петербурге уже начиналась оттепель – пусть сырая и промозглая, но все-таки откровенно намекающая на весну, то здесь окончанием зимних холодов и не пахло. Снег валил, аки в самый разгар новогодних празднеств, и останавливаться, судя по всему, не собирался. Завывания метели были слышны с самого раннего утра, будто поезд не просто проехал от столицы до Энска, а переместился во времени из предвесеннего сегодня в дышащее ледяным морозом былое, которое не сулило ничего хорошего. Ну или, уж во всяком случае, теплого и приятного. Впрочем, Муромцева определили на это дело не за его возможные «приятности», а как раз совершенно наоборот.

Окна вагонов заволокло изморозью, и рассмотреть, что там творится на приближающемся перроне, не представлялось никакой возможности. Однако Роман Мирославович, сидя у окна и привычным жестом потирая лоб, все равно пристально всматривался в едва различимые очертания выплывающего из-за снежной завесы города. Отец Глеб аккуратно поставил свой нехитрый багаж на сиденье ближе к выходу. Серые глаза священника ненадолго остановились на задумчивом лице попутчика. За время поездки мужчины перекинулись буквально несколькими фразами, и батюшка отчетливо чувствовал, насколько сильно отдалился от него бывший коллега. Да и не просто отдалился. Пережитое несчастье оставило на бойком и некогда неудержимо деятельном сыщике чудовищную отметину. Почти невидную внешне, но отчетливо ощутимую для тех, кто знал Муромцева до ранения. Да и это постоянное напряжение во взгляде… Казалось, что Роман Мирославович так пристально всматривается и вслушивается в собеседника, так боится что-то пропустить или не понять, что, по сути, сам теряет возможность в эти моменты думать, реагировать, быть самим собой. И самое печальное, что он ведь и сам все это замечает, а оттого страдает еще больше.

Отцу Глебу хотелось как-то поддержать и утешить коллегу. Только как? Ведь одними добрыми намерениями здоровье поврежденному мозгу не вернешь, как и покоя мятущейся душе. Оставалась одна надежда: дай Бог, это жуткое дело, ради которого они прибыли в Энск, и правда поможет Муромцеву снова поверить в себя.

Прогудел заливистый гудок, оповещающий, что поезд прибывает на станцию.

– Вот и приехали, – вздохнул священник, хлопнул себя по коленям и встал. – Ну что, Роман Мирославович, пора одеваться? Опять – ловить черные души?

– Не к спеху, – отозвался тот, продолжая смотреть в окно. – В тамбуре сейчас толкотня будет. Подождем малость, пусть рассосется.

– Так ведь нас там ждут. Поспешить бы.

– Поспешим. Но чуть погодя. Поймаем чер- ные души – и сделаем мир светлее. Никак иначе.

Муромцев отвел взгляд от белесого рисунка изморози на стекле, глянул на собеседника и пожал плечами:

– Вы, отец Глеб, идите, конечно, если считаете, что надо. Я не стану задерживаться более необходимого. Но в эту кучу-малу, увольте, не полезу.

Священник буквально физически ощущал, как Роман пытается от него дистанцироваться, отгородиться. Будто боится, что бывший коллега невзначай заметит за ним что-то неладное или стыдное. Про контузию говорить он также не захотел, когда отец Глеб со всей возможной вежливостью осведомился о здоровье. Муромцев только бросил сумрачный взгляд и с плохо скрываемым раздражением ответствовал, мол, уже все хорошо… почти.