Весна, которой нам не хватит (СИ) - Летова Ефимия. Страница 14

- Вы добились бы куда большего, если бы действовали осторожнее! – вдруг с вызовом высказался сидящий рядом с Лаженом невысокий тощенький паренёк с весьма массивным носом, вроде бы, Граль, по виду – воплощённая осторожность. – Если бы вы не позиционировали своё радикальное мнение по поводу острых и спорных тем!

- Что вы имеете в виду, мой дорогой? – сенатор склонил голову к плечу и прищурился.

- Я имею в виду, что демонстрируя свою лояльность, например, к скверным, вы существенно подрываете свой авторитет и тем самым перекрываете себе же самому дорогу для выполнения более полезных и животрепещущих задач!

Я покосилась на Эймери, он сидел неподвижно, слепо глядя на поверхность стола перед собой, и только сжатые пальцы выдавали его напряжение. Мне захотелось обнять его, просто для того, чтобы поделиться своим теплом, своими силами. Ну почему он молчит?! Какие-то лекарства для скверных были созданы, их же просто перестали выпускать! И если Эймери выскажется в поддержку Трошича, это не означает, что его тут же в чём-то заподозрят!

Но Эймери молчал.

Молчал и сенатор, рассеянно улыбаясь куда-то в потолок – то ли раздумывая над ответом Гралю, то ли задумавшись о чём-то своём.

- Видите ли, мой дорогой, в ваших словах есть немалая доля истины, - наконец сказал он. - Что скверные? Их мало. Помимо них найдется множество дел: брошенные детишки, несчастные старики, калеки-военные... Но величие нашей души проявляется в том, что мы не боимся грязи, не боимся замарать своих дорогих сапог. Я знаю, что есть более простой путь. Но я не хочу ему следовать. Я знаю, что большинство из наших граждан превыше всего ценят сытость, в широком смысле. И это прекрасно, я хочу сказать, что нисколько не умаляю значение достатка, быть сытым – это прекрасно, я сам человек не бедный. Но этого недостаточно. Наше тело должно быть здоровым и пребывать в комфорте, а вот душе лучше трудиться, постоянно, понимаете? Заботясь об этих несчастных, мы тренируем душу, поскольку это трудно. Сочувствовать им – трудно, и, тем не менее, нас всех после смерти ожидает один Небесный луг.

- А так ли они несчастны? – упрямо процедил Граль. – И заслуживают ли они этой заботы?

- Нисколько, - почти весело ответил ему Лажен. – Подумаешь, шестилетних детишек, ну, иногда и постарше, забирают из родных семей и определяют в приюты, где они растут, как сорная трава на камнях. Подумаешь, почти ничему не учат, не играют, не воспитывают, не лечат, морят голодом. Подумаешь – держат, как бешеных зверей, в изоляции от всего остального мира за гипотетическую угрозу этому самому миру. А потом…

- Ну, что вы! – мягко остановил его сенатор. – Всё давно уже не так плохо. Условия смягчаются. Не всё сразу, разумеется. Избегайте крайностей, крайности – это зло. По поводу скверных, я понимаю ваш интерес, молодые люди. Всё это кажется таким романтичным! Магические способности, связанные со смертью, иллюзиями, властью над чужими сознаниями и жизнями… да, это звучит, как мрачная сказка, а молодёжь обожает страшные истории. Я вас понимаю! Но жизнь порой далека от сказок. Порядка сорока лет назад мой отец – вы, конечно, знаете, что мой отец, хоть и не стал Верховным сенатором, но был активным и очень продвинутым для того времени политическим деятелем, так вот, мой отец всячески способствовал исследованиям, связанным со скверноодарёнными. Он же повлиял на улучшение – да-да, мой дорогой, раньше было ещё хуже! – условий содержания скверных, более того, именно при моём отце те дети, чьи дары были признаны неопасными, а их родные не возражали, смогли оставаться в собственных семьях, под строгим надзором, конечно. Было запущено несколько экспериментальных программ: по контролю за скверными, по разработке лекарств, воздействующих на их особенные организмы, по изменению скверного дара и по определению наличия скверного дара ещё до рождения детей. Некоторые из этих программ были более удачные, другие, в частности, последняя, потерпели полную неудачу. Все эти разработки требовали усилий лучших умов Айваны и огромного финансирования, поэтому разработки шли, не очень быстро и тем не менее. Мы научились стирать скверный дар, и это великое достижение.

- Стирать дар?! – изумленно произнёс пухлощёкий круглолицый Кортед, сидящий за ближайшим к сенатору столом. – Но… почему об этом ничего никому не известно?!

- Об этом известно и многим, - поморщился сенатор, - но, видите ли, всё не так уж и просто. Любые исследования требуют времени – для того, чтобы оценить далёкую перспективу. Обнаружив, что дар можно запечатать, наши учёные сперва праздновали победу. Казалось бы, чего проще: при выявлении способностей, а это, как верно заметил ваш однокурсник, происходит чаще всего в возрасте шести-девяти лет, стереть дар и позволить ребёнку прожить обычную жизнь. Но тут наши учёные столкнулись с рядом сложностей. Во-первых, дар – не зуб, который можно вырвать с корнем и жить себе дальше. Дар в крови, и просто сделать переливание этой крови недостаточно, поскольку кровь живая материя, и рано или поздно он вернётся снова. Да и доноров подобрать непросто. Необходимо мощное воздействие на кроветворный костный мозг. Сперва смертность участвовавших в экспериментах детей достигала девяносто процентов…

Сайтон что-то невнятно пробурчал, остальные как-то потерянно молчали.

- Поэтому после долгих споров и сомнений, путём проб и ошибок срок запечатывания дара был перенесён. На сегодняшний день оптимальный момент для этого определен в двадцать один год. Как видите, всё непросто и неоднозначно. Так или иначе, это люди, и мы должны быть гуманными. И мы гуманны! Кроме того, я уже два года пытаюсь внедрить проект об интеграции скверных в общество, скажем, привлечение их к некоторым общественным и политическим задачам, там, где их способности могли бы послужить родной стране. Но нужны волонтёры, нужны вложения, нужно время. И завершение программы по установлению контроля, разумеется.

Наступила очередная пауза.

- Расскажите, что конкретно было сделано вами за прошедший год, - подал голос один из молодых людей, и сенатор улыбнулся не без гордости – но и не без облегчения, как мне показалось. Кажется, несмотря на всю свою терпимость и прогрессивность опасная тема давалась ему непросто.

- С удовольствием расскажу. Для начала мы…

Всё это было очень интересно, на самом деле, в других обстоятельствах я бы законспектировала, если бы не Эймери. От него буквально веяло раздражением.

Я взяла лист и написала «Что случилось?». Свернула трубочкой, воровато огляделась. Охранники скучали, мальёки внимали, вещающий сенатор полуприкрыл глаза. Улучив момент, я бросила трубочку на стол Эймери.

У него оказалась неплохая реакция – послание моментально исчезло в ладони. Ответа я, по правде сказать, не ожидала, но ответ последовал: та же самая трубочка вскоре прилетела на мой стол. Я торопливо развернула её, чувствуя себя шпионкой и государственной преступницей, не иначе. На бумажке обнаружился червяк с грустной унылой мордочкой. Не сдержавшись, я фыркнула в кулак.

- А прекрасная малье отчего-то молчит и не участвует в дискуссии, - внезапно оборвал сам себя сенатор. – Очень досадное упущение. Моя дорогая, поделитесь с нами: а что же волнует и интересует вас?

- Меня интересует всё, о чём сегодня шла речь. А волнует… Мой, - я проглотила слово «жених» и заменила на максимально нейтральное слово, - один мой знакомый утверждает, что женщине не место в Сенате. И там действительно приходится семьдесят восемь мужчин на двух женщин. Есть ли у меня надежда однажды получить полноценный сенаторский значок?

Морщинистое лицо сенатора буквально осветилось – без шуток, мне показалось, что он засиял, как туча, из-под которой упрямо пробивается солнце. А потом стремительно подошёл ко мне по узкому проходу между столами и порывисто взял меня за руку:

- Дорогая малье, я считаю, что женщины непременно должны работать в Сенате и решать судьбу Айваны наравне с мужчинами! Уверен, что в этом случае и войн, и прочих несчастий и несправедливостей было бы меньше. Малье… Флорис, верно? Вы, надо полагать, никогда ещё не присутствовали на заседаниях Сената?