Первые русские цари: Иван Грозный, Борис Годунов (сборник) - Акунин Борис. Страница 45

26 августа польские войска подошли к Пскову, где начальствовали двое бояр князей Шуйских, Василий Федорович Скопин и Иван Петрович, сын известного воеводы Петра и внук Ивана, знаменитого правителя в малолетство Иоанново; Псков славился как первая крепость в Московском государстве: в продолжение целых столетий главною заботою псковичей было укрепление своего города, подверженного беспрестанным нападениям немцев; теперь обветшавшие укрепления были возобновлены и город снабжен многочисленным нарядом (артиллериею); войска, по иностранным неприятельским показаниям, было во Пскове до 7000 конницы и до 50 000 пехоты, включая сюда тех обывателей, которые несли воинскую службу; число осаждающих простиралось до ста тысяч. Король, обозревши город и узнавши от пленных о его средствах, увидал свою ошибку, увидал, что сведения, полученные им прежде о состоянии Пскова, были неверны. Он увидел прежде всего, что у него мало пехоты, что для приступа надобно было иметь ее втрое более, чем сколько было в самом деле, и пороховых запасов для осады такого города было недостаточно.

1 сентября осаждающие начали свои работы, копали борозды (вели траншеи); 7 сентября открыли пальбу, 8 – пробили стену и пошли на приступ, который сначала был удачен: неприятель ворвался в проломы, занял две башни – Покровскую и Свиную – и распустил на них свои знамена; осажденные потеряли дух и начали уже отступать, но воевода, князь Иван Петрович Шуйский, второй по месту и первый по мужеству, угрозами, просьбами и слезами успел удержать их с одной стороны, а с другой – сделал то же печерский игумен Тихон, вышедший к ним навстречу с иконами и мощами. Сопротивление возобновилось с новою силою: осажденные взорвали Свиную башню, занятую поляками, и согнали венгров с Покровской.

Приступ был отбит; осажденные потеряли 863 человека убитыми, 1626 человек ранеными; осаждающие же – более 5000 человек убитыми, и в том числе Гавриила Бекеша, искусного предводителя венгерского. После этого осаждающие долго не могли ничего предпринять, ибо не было пороху; послали за ним к герцогу курляндскому в Ригу; порох привезли, но и тут попытки овладеть городом остались тщетными: не удалась даже попытка овладеть Печерским монастырем; а между тем начались морозы, войско терпело большую нужду и волновалось, требовало прекращения войны; но снять осаду Пскова и возвратиться на зиму домой значило погубить дело, и Баторий во что бы то ни стало решился оставить войско зимовать под Псковом.

Дело было чрезвычайно трудное, но у короля был Замойский! Главною заботою последнего было введение дисциплины в войске, причем самое сильное препятствие встречал он в молодых панах и шляхте, привыкших к своеволию, но Замойский не смотрел ни на что: чем знатнее был преступник, тем, по его мнению, строже долженствовало быть наказание; так, он держал в оковах дворянина королевского, поступившего вопреки воинскому уставу, и не выпускал его, несмотря на просьбы целого войска; пред целым войском выставлял на позор своевольных шляхтичей, в нужных случаях наказывал телесно, вешал преступников, строго наказывал также женщин, осмеливавшихся пробираться в обоз. Легко понять, какую ненависть возбудил против себя Замойский таким поведением; кричали: «Он с молодых лет знал только, что за книгами сидел, в италианских школах учился, военного дела не смыслит, советует королю упорно держаться под Псковом и этим советом все войско сгубит!» Бессмысленная шляхта укоряла Замойского за ученость, а сам Замойский признавался, что наука сделала его тем, чем он был, повторяя с гордостию: «Patavium virum me fecit» (Падуа, т. е. Падуанский университет, сделал меня человеком). Кричали, что Замойский покинет войско под Псковом на жертву голоду и холоду, а сам уедет с королем на сейм под предлогом исполнения канцлерских обязанностей; король уехал, но Замойский остался при войске. Кроме Пскова военные действия происходили на Верхней Волге, в Ливонии, в Новгородской области.

К Волге пробрались Христоф Радзивилл, Филон Кмита и Гарабурда, но далеко не пошли, боясь сильных полков царских; важнее были наступательные движения шведов: они взяли Лоде, Фиккель, Леаль, Габзель, Нарву, где пало 7000 русских, Виттенштейн; наконец Делагарди перенес войну и на русскую почву, взял Иван-город, Ям, Копорье. В таком положении находились дела, когда царь решился начать снова мирные переговоры с Баторием, причем посредником явился папский посол, иезуит Антоний Поссевин. ‹…›

18 августа приехал Поссевин к Иоанну в Старицу. Между прочими дарами папа прислал царю с Антонием книгу о Флорентийском соборе и писал: «Посылаю твоему величеству книгу о Флорентийском соборе печатную; прошу, чтоб ты ее сам читал и своим докторам приказал читать: великую от того божию милость и мудрость, и разум получишь; а я от тебя только одного хочу, чтоб святая и апостольская церковь с тобою в одной вере была, а все прочее твоему величеству от нас и от всех христианских государей будет готово». Поссевин, заезжавший к Баторию, объявил, что последний не хочет мириться безо всей Ливонии; пересказывал собственные слова Батория. «Если государь московский, – говорил король, – не хочет уступить мне малых городков ливонских, то я пойду к которому-нибудь большому его городу, к Пскову или к Новгороду, и только возьму один который-нибудь большой город, то все немецкие города будут мои». «И я, – говорил Поссевин, – какие речи у короля слышал, те государю и объявляю, а что государь мне объявит, то я Стефану королю объявлю, а хочу свою душу и голову отдать за государскую милость». Исполняя наказ, Антоний просил, чтоб позволено было построить в Москве католическую церковь для купцов венецианских; говорил о необходимости союза всех христианских государей против турок, но давал знать, что союз этот не может быть крепок, если все государи не будут принадлежать к одному исповеданию. ‹…› Отпуская Поссевина быть посредником между ним и Баторием, Иоанн объявил ему условия, на которых может помириться с королем: царь уступал последнему 66 городов в Ливонии, кроме того, русские города – Великие Луки, Заволочье, Невель, Велиж, Холм, а за собою оставлял 35 городов ливонских. ‹…› Послы должны были заключить перемирие на двенадцать лет; если же литовские послы никак не согласятся на перемирие, то заключить вечный мир.

В декабре 1581 года в деревне Киверова Гора, в пятнадцати верстах от Запольского Яма, начались мирные переговоры; со стороны короля уполномоченными были Януш Збаражский, князь Альбрехт Радзивилл и секретарь Великого княжества Литовского Гарабурда. Когда московские послы начали требовать части Ливонии, то паны отвечали им: «Что вы ни говорите, а государю нашему без Лифляндской земли не мириться; вы, как видно, присланы говорить, а не делать; мы не хотим торговать Лифляндскою землею; нам государь велел все окончить в три дня, и потому вы с нами говорите раньше, а нам безо всей Лифляндской земли не мириться, ни одной пяди не уступим». Они, пишут послы, хотели разъехаться и прервать переговоры, но Антоний их уговаривал и ворочал не один раз. Заключили перемирие на десять лет от 6 генваря 1582 года на условиях, на которые, как мы видели, решился царь в совете с сыном и боярами.

Нарвский замок

Сделавши главное дело, стали спорить о титулах и выражениях в договорной грамоте. Московские послы хотели писать своего государя царем; Поссевин возражал, что король не может дать ему этого титула без повеления папы. «Уговорить панов и Антония никак было нельзя, – пишут послы, – Антоний стоит с панами заодно». Вследствие чего положили написать Иоанна царем, государем лифляндским и смоленским только в московской грамоте. В договоре упоминалось о Поссевине как после папы Григория XIII; Поссевин, услыхав это выражение папы Григория XIII, закричал с сердцем: «Государь ваш пишет папу как простого попа, а цесарь и все государи христианские пишут папу наместником Христовым и учителем всего христианства». Когда московские послы хотели написать, что царь уступает королю Курляндию и Ливонию, то Поссевин опять стал кричать: «Вы пришли воровать, а не посольствовать!» У Алферьева вырвал из рук грамоту, кинул ее в двери, князя Елецкого взял за воротник, за шубу, перевернул, пуговицы оборвал и кричал: «Подите от меня из избы вон, я с вами не стану ничего говорить!» После этой сцены послам дали знать, чтоб они сбирались домой, что переговоры кончились; тогда они по конечной неволе согласились написать, что царь уступает те города в Ливонии, которые еще за ним, а не те, которые уже завоеваны поляками.