Телепортация - Довнар Ежи. Страница 10

… но понять меня Повелитель Вселенной не захотел, и ничего сверхъестественного так и не произошло. И вот тогда я выпил яду и спокойно покинул этот мир. А вот мой domine (господин), его превелебная мосць достопочтенный князь, помер как-то загадочно: поел свежих огурцов, запил мёдом, разбавленным водой, и помер.

– Может быть, вода была отравлена? – спросил кто-то.

– Не исключено. Уж больно они с Богданом Хмельницким были на ножах, поэтому его шпионы могли это сделать.

– Не называйте имени этого предателя украинского народа – злобно бросил Лесь Курбас.

– Но есть мнение, что договор с Россией он подписывал, будучи больным и в сильной горячке. Мог не осознавать до конца, что делает. К тому же войну против Польши он начал по личным мотивам: разграбили его родовое имение и увезли любимую невесту.

– А это нисколько не умаляет его предательства, тем более что род его выводится из люблинского воеводства, герба «Абданк» и, таким образом, имеет польские корни. А что касается болезни, то так ведь можно сказать, что и Молотов плохо себя чувствовал, подписывая договор с Риббентропом о разделе Польши, и Берия недомогал, ставя резолюцию на приказе о высылке «ненадёжных» элементов с Украины в Сибирь.

Тут вдруг раздался негромкий крик сороки, и все обратили свои взоры в сторону Марианны Мнишек.

– И правильно сделал воевода Чарнецкий, когда сжёг хутор Субботово, принадлежавший Хмельницкому, и велел выкопать его прах и прах сына Тимофея и выбросить тела на поругание из могилы. – возбуждённо произнесла она – Я вижу на ваших лицах удивление. Не удивляйтесь, поступок хоть и безбожный, но зато прощаемый, особенно с высоты прошедших лет. Это высшая надо мной душа сказала, а не я. Вы наверно подумали, zе мой дух это вечно странствующая сорока. Да, он обратился в неё после моей смерти в Коломне, куда меня заточили на rekolekcje (испытание на одиночество), но не потому, что я лишилась рассудка, а потому что после казни у меня на глазах моего четырёхлетнего сына я почти его лишилась. В Rosji всегда неугодных людей называли сумасшедшими и заточали их в тюрьмы. Моjе dziecko (мой ребёнок) досталось мне очень трудно, потому ze я mieszkalam (жила) уже в чужой стране и не имела там покоя. В ожидании моего Вани я пела песни, которым меня учила моя мама, и шептала стихи, выученные на чужой земле…

…А когда он родился, то сразу заболел на febru (воспаление лёгких) и я долго его лечила. Чего только не пробовала: и клала крест-накрест на пороге веник и секиру, вспрыскивая их водой z уголька, как меня учили, и мазала ему пяточки лошадиным потом, и поила росою с заячьей капусты три утра кряду, и клала паука в сорочье гнездо, чтоб птица склевала гада. И вот только это третье помогло: как только сорока проглотила паука, хлопчик выжил, хотя остался измождённым и хилым… А потом, когда меня поймали, моего «ворёнка», как обзывали его эти злыдни, повесили у меня на глазах. Повешенный трупик сыночка три дня болтался на ветру, и я попросила тогда Matku Bosku (Божью Матерь), чтобы она отомстила за смерть ни в чём не повинного dziecka (ребёнка). Чтобы она наказала всю династию Романовых и за его, и за мою смерть от рук тюремщиков. Чтобы москали уничтожали друг друга и чтобы никогда этот народ не смог обрести покоя и благополучия. Моё страшное проклятие исполнилось: большевики расстреляли семью последнего императора, а диктатор Сталин уничтожил половину населения России.

– Вы слишком много себе позволяете, пани – категорическим тоном перебил Марианну Валерий Филиппович, он же министр спринта, как шутливо величали его коллеги. – Если бы не Сталин, то возможно Россия и потеряла бы половину своего населения. Но только благодаря его железной воле и гениальности мы выжили, победили в войне, да и страну построили, какой больше нет нигде в мире. – Борзов говорил, как и бегал, со скоростью десять слов в секунду. Ведь не зря же его назвали одним из лучших спринтеров мира всех времён.

– Ну вот, пошла коммунистическая пропаганда. – произнёс Лесь Курбас, прикладывая с гримасой боли правую руку к тому месту, где была когда-то печень – Конечно, построили, сперва за счёт ГУЛАГа, а затем оккупированных территорий стран Польши и Прибалтики. Ну а впоследствии уже за счёт присоединённых к так называемому социалистическому лагерю Чехословакии, Румынии, Болгарии.

– Не надо песен – вмешался капитан Гочняев. – Лучше бы Вы почитали историю вместо того, чтобы держаться за печень, в которую Вы воткнули себе нож от неразделённой любви с Вашей женой! Впрочем, извиняюсь, к делу это не относится. – он сделал паузу – Так вот. Мы освобождали эти страны, о которых Вы упомянули, от коричневой чумы. Причём, не только мы одни. Среди нас были и западные украинцы, и белорусы, и поляки, многие из которых совершали воинские подвиги. Я могу вам даже назвать первых Героев Советского Союза, поляков по национальности, если хотите.

– Назовите.

– Пожалуйста. Капитан Владислав Высоцкий, поручик Юлиуш Хибнер, рядовая Анеля Кшивень. Можно назвать Героев – чехов, эстонцев, ваших земляков, наконец. Отакар Ярош – чех, Арнольд Мери – эстонец, Фриц Шменкель – немец, Иван Килюшик – ваш земляк, уроженец села Остров Ровеньской области. А сколько пало смертью храбрых, тех, кто воевал и за освобождение своих стран, и за освобождение Европы вообще? А что касается освобождения Самбора, то в войсках был распространён даже специальный Указ Верховного командования. Сейчас я покажу вам один документ, подождите секунду.

В мгновение ока голограмма капитана исчезла из поля зрения сидевших за столом, раздался какой-то непонятный звук, похожий на вытьё ветра в дымоходе, и через такое же мгновение она появилась снова на том же месте. Ну, прямо, как в сказке про Бабу Ягу. Создавалось такое впечатление, что он за эти два мгновения успел отлучиться не иначе, как в машине времени куда-то в заоблачную даль и, посетив в Москве Центральный архив Советской Армии и найдя по специальному – надо полагать – разрешению нужный документ, вернуться обратно. А время, затраченное на всё это, он одному ему известным способом сумел как-то приостановить. В его протянутой руке, обхваченной выцветшим сукном военной гимнастёрки, был зажат свесившийся над столом обветшалый лист пожелтевшей от времени бумаги.

– Вот, читайте.