Дочь палача и дьявол из Бамберга - Пётч Оливер. Страница 97

– Черт, может, ты и прав!

– Не может – я действительно прав, – ответил Фронвизер с некоторым самодовольством. – Вообще удивительно, как мы до сих пор до этого не додумались. Но мы думали только о всякой чертовщине и человеческих болезнях, а животных оставили без внимания. Вся эта история с оборотнями кого угодно собьет с толку, как плохое вино сбивает ход мысли.

Цирюльник скептически покачал головой и продолжил:

– Я ведь только сегодня утром снова об этом читал. У дяди Бартоломея изумительная коллекция работ по ветеринарии. Среди них есть несколько книг о собаках, которых он любит больше всего на свете. В одной из них есть глава про бешенство. Оно поражает не только собак, но также и лис, волков, кошек и даже мелких зверей. Если такой зверь укусит человека, то жертва тоже заболевает – с теми же симптомами, что у викария!

Симон вдруг замолчал и задумчиво посмотрел на Харзее, у которого со рта тянулась длинная нить слюны.

– И Алоизий, помощник Бартоломея, кажется, тоже говорил, что в округе замечено несколько случаев бешенства.

Теперь Симон действительно вспомнил, что Куизль рассказывал ему об этом несколько раз. Местный скорняк тоже упоминал об этой болезни.

– Так ты считаешь, что Харзее подхватил бешенство от какого-то животного? – спросил Самуил и взглянул на парализованного викария, который вытаращил на них глаза, как мертвая рыба.

Фронвизер кивнул.

– Должно быть, заражение началось с ранки на шее. Все симптомы указывают на это. Зараженные – неважно, люди или животные – становятся крайне агрессивными. Наступает онемение, мышцы затвердевают, и нарушается глотательный рефлекс, поэтому слюна отделяется в виде пены. В конце концов наступает помутнение рассудка…

Он склонился над Себастьяном Харзее. Тот дернулся, как если бы его удерживали внутренние оковы.

– Потом рано или поздно наступает смерть, чаще всего от жажды, – продолжил цирюльник. – Один только вид жидкости вызывает у них муки. Такое наблюдали у собак. Людей это, видимо, тоже касается.

Симон с грустью смотрел на трясущегося викария. Он считал Себастьяна Харзее человеком властолюбивым и даже фанатичным. Но теперь чувствовал к нему жалость.

Такой болезни даже врагу не пожелаешь. Быть похороненным заживо, пока самого тебя пожирает безумие…

– Все это подробно описано в книгах Бартоломея, – сказал Фронвизер, покачав головой. – Хоть и разбросано по разным трудам и написано довольно мудрено, но все же… Я и вправду мог бы раньше обо всем догадаться.

– Это ничего не изменило бы, – пожал плечами Самуил. – Насколько я знаю, бешенство не поддается лечению.

Симон нахмурился:

– Ну, некоторые ученые советуют Георгиев ключ, что-то вроде освященного гвоздя – его раскаляют докрасна и потом прижигают место укуса. Другие верят в силу каких-то магических символов. Но это все, наверное, шарлатанство… Да, ты прав, спасения, скорее всего, нет.

Симон снова склонился над Харзее. Теперь викария лишь мелко трясло. Самуил вынул лупу и осмотрел ранку.

– Место укуса довольно маленькое, – сказал он наконец. – Это точно не волк и не собака. Лиса, скорее всего, тоже исключается… Может быть, крыса?

Фронвизер склонил голову и выругался про себя. Закончатся эти загадки когда-нибудь или нет?

– Возможно, – ответил он через некоторое время. – По-моему, в книгах упоминались летучие мыши. Но это надо посмотреть еще раз. И еще кое-что никак не выходит у меня из головы…

Он помедлил. Самуил закатил глаза:

– Только не тяни, прошу тебя, говори!

Заложив руки за спину, Симон пересек комнату, собираясь с мыслями.

– Довольно странное совпадение. Весь город помешался на оборотнях – и именно в этот момент викарий подхватывает бешенство и в глазах простого люда становится этим самым оборотнем. Будь это театральная постановка, то режиссер мог бы по праву гордиться своим сценарием.

– Уж не считаешь ли ты, что его заразили… намеренно? – спросил озадаченный Самуил. – Как если бы викария отравили?

Симон кивнул:

– Да, причем самой ужасной заразой из всех существующих. По крайней мере, такое возможно. Харзее ведь сам говорил, что его укусили во сне. Что, если кто-то запустил к нему в спальню больную бешенством крысу? Или летучую мышь?

Самуил еще раз взглянул на ранку через лупу.

– Не знаю, – пробормотал он. – Крысиные укусы я уже видел, они меньше. А укусы летучих мышей мне хоть и не доводилось видеть, но это, как мне кажется, тоже исключено.

– В общем-то, неважно, что это был за зверь, – ответил Симон. – Ведь теперь мы знаем…

В дверь постучали, и в комнату заглянула старая Агата. Вид у нее был взволнованный.

– Господа… – начала она.

– Что там еще? – спросил Самуил сердито. – Вы же видите, что мы заняты.

– Э, к вам пришли, – ответила Агата. – Высокие гости.

– И кто же? – с любопытством спросил Симон. – Кто-нибудь из советников?

Агата помотала головой:

– Нет-нет, куда выше! Внизу дожидается его сиятельство курфюрст, епископ Вюрцбурга собственной персоной! О господи боже мой! – Она беспокойно потерла ладони. – Он говорит, что хочет побеседовать с вами.

Фронвизер глубоко вдохнул, потом пригладил волосы и попытался разгладить морщины на запыленном камзоле.

– Боюсь, было бы неучтивым заставлять его сиятельство ждать, – сказал он, обращаясь к Самуилу, и тяжело вздохнул: – И почему такие знатные особы приходят всякий раз, когда я одет совершенно неподобающе?

Спустя примерно полчаса Симон, Самуил и епископ Иоганн Филипп фон Шёнборн стояли в небольшой часовне, устроенной в доме викария. Ее убранство составляли три ряда церковных скамей, простой алтарь, на котором лежало простое распятие, ваза с высушенными розами и фигурка Девы Марии.

В священной обстановке Симону легче было вести разговор с епископом, который ко всему прочему был германским курфюрстом и другом кайзера. Старый Бонифаций Фронвизер всегда хотел, чтобы сын добился больших высот на врачебном поприще. Что ж, теперь Симон водил знакомство не то что с бургомистрами или фогтами, а с одним из самых могущественных людей в Германии…

«Был бы отец еще в живых! – подумал он. – Как бы он мной гордился!»

Но потом вдруг устыдился своего тщеславия.

Иоганн Филипп фон Шёнборн оказался весьма обходительным человеком. Симон уже узнал от Самуила, что епископ Вюрцбурга всегда прислушивался к голосу разума и вера в колдовство вызывала у него глубокую неприязнь. Впрочем, вчерашнее происшествие совершенно сбило его с толку, и ему захотелось поговорить с врачами еще раз. Стражники, приставленные для его охраны, дожидались, облаченные в кирасы и вооруженные шпагами и алебардами, в коридоре перед часовней. Один раз взволнованная Агата пыталась подать им кувшин вина, однако епископ учтиво ее отослал.

– Вы даже представить себе не можете, как успокоили меня, представив разумное объяснение этому явлению, – объявил Шёнборн и пожал потрясенному Симону руку. – Я уже усомнился было в собственной рассудительности… Спасибо вам.

Фронвизер в смущении поклонился:

– Надеюсь, ваша благодарность не преждевременна, ваше сиятельство. Это ведь только предположение…

– Предположение, основанное на точном диагнозе, – с улыбкой перебил его Самуил. – Не будь таким скромным, Симон. Досадно только, что я сам об этом не догадался. – Он покачал головой: – Бешенство! Мне следовало это знать.

Симон еще в спальне поделился с епископом предположением, что Харзее подхватил бешенство. Поначалу он не решался рассказывать Шёнборну о своем подозрении, что викария могли заразить намеренно. Но, убедившись в расположении курфюрста, цирюльник и об этом не стал умалчивать.

– И вы действительно полагаете, что все эти похищения и бешенство викария как-то взаимосвязаны? – с любопытством спросил Шёнборн. – За всем этим может стоять один и тот же человек?

Симон предостерегающе поднял руку:

– Ну, доказательств у меня пока нет, но это кажется мне все же более логичным, чем верить в кровожадных оборотней. В любом случае подозревать во всем артистов было слишком опрометчиво.