Твоя кровь, мои кости (СИ) - Эндрю Келли. Страница 22

Он видел истощающиеся запасы праха на чердаке. Он знал, что отец Уайатт вынужден был вернуться к старым порядкам, возобновить ритуальные убийства и полуночные жатвы. Пока он возвращался к жизни, он был возобновляемым ресурсом. Их щитом против леса.

Они никогда не отпустят его.

— Я не могу уйти, — сказал он, и сердце его заныло от осознания того, что он собирался сделать. — Но если ты поможешь мне, я смогу отвлечь их. Ты сможешь добраться до нее сам.

Это должен был быть секрет. Что-то шепталось между соучастниками в спутанных ветвях дерева. Но откуда ему было знать, что кто-то прислушивается к каждому их слову?

***

Треск расщепляемого дерева заставил стаю диких индеек броситься в укрытие. Питер стоял во дворе и смотрел, как они одна за другой исчезают в ближайших зарослях, вытирая пот со лба тыльной стороной перчатки. Положив на пень еще одно бревно, он поднял над головой колющую булаву и со всей силы обрушил ее вниз. Две срубленные половинки рухнули на усыпанную щепками грязь. Он разжал руку — ревматическая боль от заточения все еще терзала кости. Вдалеке лес трепетал под дуновением невидимого ветерка.

Был уже почти полдень, а Уайатт так и не спустилась вниз. Со вчерашнего дня, когда он оставил ее одну в темноте лестничной площадки. Он положил на пень еще одно полено и почувствовал, как дерево хрустнуло у него под мышками. Питер был идиотом. Ему не следовало быть таким откровенно жестоким — не тогда, когда он зависел от ее верности до кровавой луны.

Но то, как она смотрела на него с кресла, своим взглядом, отливающий золотом в мерцающей темноте, плавило его внутренности.

— Твой первый поцелуй, который имел значение, — прошептала она, и жар в его крови быстро сменился паникой

Очередное бревно раскололось под его топором. Пот струйками стекал по позвоночнику. Он вспомнил, как Джеймс гнался за машиной по дороге в то утро в наполовину одетых брюках, когда она уехала, а его отец шел по пятам:

— Вернись, парень. Ты выставляешь себя дураком.

Он думал о том, как боролся с путами до крови в запястьях и хрипоты в горле. И только голос зверя утешил его в конце концов.

Милый, одинокий Питер. Она оставила тебя. Видишь, куда завела тебя слабость?

Он не мог позволить себе хотеть Уайатт Уэстлок.

Не когда она была уже мертва.

— Мальчик!

Он замер, топор застыл над головой, пот выступил на коже. В воздухе раздался выстрел из дробовика, в эфире запахло нитроглицерином. Цыплята разбежались в разные стороны.

— Я предупреждал тебя, парень, — прозвучал голос сквозь неистовое ворчание. — Я говорил тебе, что с тобой сделаю, если поймаю тебя на том, что ты крадешься по дому.

Медленно он опустил топор в грязь. И не оборачивался.

— Ты зря тратишь силы, — сказал он пустому небу. — Я не боюсь тебя.

Затвор щелкнул. До него донесся запах спиртного.

— Я нашпигую тебя свинцом, вот что я сделаю. Выпью чего-нибудь холодного, пока ты будешь выковыривать осколки из своих кишок. Ты этого хочешь?

Когда в следующий раз выстрелил пистолет, пуля отскочила от забора. Питер пригнулся, когда ворота широко распахнулись, и дерево разлетелось, как картечь

— Тебе лучше бежать, парень, — раздался медленный южный говор. — Или в следующий раз я не промахнусь.

При жизни Билли Дикон был рыжим грубияном. Красные щеки, красный нос, красная ярость. Фанатик оружия и охотник на крупную дичь, он был привлечен в гильдию обещанием метки, которая не остается мертвой. В смерти в нем не было ничего красного. Он был бледно-белым и обмотанным паутиной, пиршество для лесной темноты. Он запутался в тенях арахнитов, куда привел его Питер, ноги его были голыми, грудь вздымалась, в ушах звенело от ударов.

Теперь Билли был исхудавшим и серым. Одного глаза у него не было, а во впадине от другого извивались личинки. Питер поднялся и посмотрел ему в лицо, руки сжал в кулаки, желудок скрутило.

— Думаешь, что ты лучше меня, мальчик? — Билли зашагал вперед походкой, похожей на предсмертную. — Мы одинаковые. В тебе нет ни капли раскаяния. Я видел это. Видел в твоих глазах. Ты смотрел, как вдова разрывает меня на части, и не испытывал ничего, кроме восторга. В этом все дело. Эйфория от убийства.

У Питера задрожали руки.

— Ты не настоящий.

Улыбка Билли была широкой. Ухмылка скелета. Когда он заговорил, в голосе зверя проскользнули нотки страха.

— Но яма у тебя в животе есть. Я чувствую это. Чувствую вкус желчи в твоем горле, слышу, как бурлит твоя кровь. Ты хочешь бежать, и бежать быстро. — Из черной впадины его носа вылез длинноногий паук и пополз по щеке. — Помнишь, как больно было выковыривать пули из бедра? Помнишь, каково это — лежать без сна, прислушиваясь к скрипу двери, скрежету сапог? Испуганный, как кролик, и такой одинокий?

Питер отвернулся и направился к двери. Он не хотел оставаться здесь и терпеть издевательства призраков. Чудовище завладело его разумом и манипулировало им, а не охотилось. Оно не причинит ему вреда… оно лишь хотело, чтобы его накормили. У Питера все это было. Это было все, что он имел.

— Ты все еще одинок, — шипело оно в его голове и вне ее. — Даже теперь, когда она вернулась к тебе домой. Думаешь, ей есть дело до твоих страданий? Однажды она уже бросила тебя. И сделает это снова.

— Хватит болтать.

Слова вылетали из него.

— Пока она жива, — прошептал зверь, — ты всегда будешь один.

Питер ударил кулаком в дверь. Защитный экран едва не оторвался. Парень закрыл глаза и прижался лбом к прохладной деревянной обшивке. Когда зверь заговорил снова, его голос доносился прямо из-за спины — виски с кислым запахом, пропитал его кожу.

— Твоя мать ждет, Питер. Она застряла в той же вечной петле. Конечно, ты не забыл. Конечно, ты помнишь, где твоя верность.

Он развернулся, подняв кулаки и размахивая ими вслепую, и обнаружил, что курятник пуст. Вдалеке лес скалился, темный и угрожающий. Он не позволил себе дрогнуть. Вытащил топор и привел его в порядок, затем собрал дрова и сложил их в сарае.

Остаток дня он провел в саду, выкапывая сорняки: колени утопали в быстро сохнущей грязи, а живот болел. Когда все было закончено, он притащил лестницу во фруктовый сад и забрался на самые высокие ветки, чтобы собрать последние яблоки сорта «Черный Оксфорд».

Когда магия ослабла, появилась гниль, сморщившая низко висящие плоды, и они упали, покусанные насекомыми, в грязь. Он отнес мучнистые плоды в дом, вымыл их, отполировал до блеска и положил в широкую керамическую миску. Парень старался ни о чем не думать. Дом вокруг него был оглушительно тих.

Один. Совсем один.

В куче мусора зазвонил телефон.

Звук пробивался сквозь тишину, неправдоподобно шипя по проводам, свисавшим со стены. Питер стоял у раковины с яблоком в руке и смотрел, не дыша. Телефон зазвонил во второй раз. Третий. Четвертый.

Не обращая внимания на свои инстинкты, он вытащил трубку из корзины.

— Я почти на месте, Питер, — раздался голос Джеймса Кэмпбелла, как только он прижал трубку к уху. — Ты расскажешь ей о своем поступке, когда мы снова будем все вместе?

Звонок оборвался.

То, что оставалось от его убежденности, разрушилось. Когда чаша влетела в стену и разлетелась на тысячу дрожащих осколков. Яблоки покатились по полу, становясь мягкими, и он почувствовал мгновенное сожаление. Гнев утих, и он опустился на колени, собирая фрукты и прислушиваясь к звукам, которые издавала Уайатт на лестнице.

Она так и не появилась. За окном в небо просачивались лиловые сумерки. Уже почти стемнело, а она все еще лежала в постели. Он знал, что она злится. Знал, что она избегает его после вчерашней ссоры, — но, конечно, ей следовало хотя бы спуститься поесть. Он положил яблоки на прилавок и направился наверх.

Он дошел до ее спальни, но тут у него сдали нервы. Он никогда не входил к ней так — через дверь. Всегда пробирался под открытой створкой окна, его голени были исцарапаны, а ладони ободраны. Он ложился рядом с ней в постель и засыпал, убаюканный звуками ее дыхания.