Галлоуэй, мой брат - Ламур Луис. Страница 3

Волк подошел к тому месту, куда я бросил мясные объедки, и обнюхал их.

…Мои неприятности начались, когда мы с Галлоуэем решили заняться скотоводством. Мы хотели найти для себя какие-нибудь новые края, не слишком набитые людьми. Мы хотели поселиться где-нибудь в горах или поблизости от гор, и нам нужна была земля, где была бы трава и вода.

Потолковали мы с Теллом Сакеттом и со старым Кэпом Раунтри, его приятелем, и они рассказали нам про местность, прилегающую к рекам Анимас, Флорида и Ла-Плата. Нам показалось, что было бы неплохо прогуляться в те края и своими глазами поглядеть, как там и что. Галлоуэй был занят, он помогал Пармали Сакетту управляться со стадом, которое тот недавно купил в Аризоне, так что я решил отправиться вперед и разведать те места. Приятней прогулки мне в жизни совершать не доводилось — пока я не наткнулся на этих апачей.

Они меня приметили и ринулись ко мне, а я решил держаться от них подальше, тут же развернул коня обратно и пустил его вскачь. Примерно на четвертом скачке конь угодил копытом в нору суслика. Когда я поднялся, в глазах и ушах было полно песка, винтовка оказалась под конем, который валялся со сломанной ногой, а индейцы неслись на меня галопом.

Их было слишком много, чтобы драться, ну, я и решил попытаться изобразить из себя смельчака и встретить их лицом к лицу. Индейцы — народ чувствительный ко всякому такому, и если я не буду стрелять и сострою смелую мину, так они может, отнесутся ко мне по-другому.

Ну, пошел я им навстречу, а когда они появились, обругал их на апачском наречии, как умел, и говорю, мол, так с друзьями не обращаются.

Только фокус не вышел. Они меня связали по рукам и ногам и отвезли к себе в лагерь. Все собрались — интересно им было поглядеть, стойкий ли я мужчина; начали они с того, что содрали всю одежду и выложили меня на солнце, привязав к вбитым в землю колышкам. Подвесили мех с водой возле самой головы, вода из него сочилась капля за каплей в нескольких дюймах от моих губ, но мне они воды не давали.

Детвора со всего лагеря и кое-кто из скво меня не оставляли в покое — швыряли в лицо песок, колотили палками, иной раз по полчаса кряду. Но добились они только одного — я проклинал их на чем свет стоит. Тогда они решили попробовать что-нибудь более действенное.

Пока они сидели вокруг костра и решали, что им со мной делать, я использовал это время с толком.

Один из мальчишек бил меня, бил, пока приморился; бросил свою палку, а она упала мне на грудь — да там и осталась. Я и стал корчиться и выпячивать грудь, пока эта палка не сползла поближе ко рту; тут уж я прихватил ее зубами и принялся вертеть и наклонять голову, пока капли из меха с водой не начали попадать на палку и стекать по ней в мою сторону.

Сперва вода капала все больше на землю, мимо палки, но я вцепился в нее как бульдог — и будьте уверены, в конце концов кое-какие капли стали попадать мне в рот. Нельзя сказать, чтобы это было сильно много, но когда тебя столько держали без воды, так даже самая маленькая капля здорово, просто здорово хороша.

У меня уже заболели челюсти и шею свело, но я не решался шевельнуться — боялся, что выроню палку или вода по ней потечет мимо.

И тут вдруг один индеец заметил, чем я занимаюсь, и созвал остальных. Ну, сэр, такого громкого смеха вы в жизни не слышали! Они всей толпой собрались вокруг, все тыкали в меня пальцами и обсуждали мою выдумку. То, что я сделал, это был новый трюк, и они меня зауважали, потому что я не сдавался, но их планов это никак не изменило. Когда они все насмотрелись, один из воинов наклонился и выдернул палку у меня изо рта, да так резко, что чуть не выворотил вместе с нею несколько зубов. Я обозвал его никчемным койотом, ворующим объедки у собак, а он меня двинул ногой.

Всю ночь я лежал там на песке, распяленный между колышков, воды у меня не было ни капли, а надежды еще меньше. Ночью через меня прополз тарантул, направляясь куда-то по своим делам, а муравьи облюбовали ссадины, оставшиеся после палочных ударов. Когда рассвело, апачи развязали мне ноги и отвели к муравейнику — у них там были вколочены в землю столбы, и я хорошо представил, что они замышляют.

Вдруг ни с того ни с сего грохнул выстрел, раздался истошный вопль, потом несколько вскриков со стонами, и тут же все воины племени повскакивали на своих пони и понеслись на этот шум. Не знаю уж, что там у них стряслось…

А когда они все смотали, я поступил так же.

Мы, сакеттовские ребята, часто бегали наперегонки, и я всегда мог удержаться на уровне среднего бегуна; так что я сорвался с места, как вспугнутый заяц, и понесся, не обращая внимания на острые камни и щебенку под ногами. А скво бросились за мной следом, и вопили они так, что чуть не лопнули.

Но теперь ко мне приближались мужчины, а с такими ногами, как у меня сейчас, далеко не уйдешь, а уж надежды убежать от них — так вовсе никакой. На руку мне было только то, что мы направлялись к охотничьим землям племени юта. Вряд ли мне пришлось бы легче в руках у ютов, но и апачей там не встретят с распростертыми объятиями. Чем дальше они заберутся в страну ютов, тем тревожней будет на душе у этих апачей.

Конечно, идти по опавшей сосновой хвое было лучше, чем по скалам и камням, но сейчас для меня важнее всего было найти убежище, а после обзавестись каким-нибудь оружием.

Я умышленно выбирал дорогу покруче, самую вроде бы неподходящую для беглеца. Шагать в гору ничуть не больнее, чем по ровному, зато можно забраться в такие места, куда индейцы не полезут за мной на своих пони.

Протиснувшись в узкую щель между двумя глыбами, я пробрался вдоль цепи скал, а потом вскарабкался по сухому руслу водопада на ровное место наверху. Ноги опять стали кровоточить, но я нашел красную глину, которую можно будет смешать со смолой карликовой сосны и растопленным оленьим жиром; навахо часто пользуются такой мазью, чтоб раны скорей заживали. Но тут я оглянулся назад, под гору, и увидел там восьмерых апачей, да так близко, что можно было разглядеть, у кого лошадь какой масти.

Апачи воюют пешими, и забраться вслед за мной на эту гору для них штука нехитрая. Пока они меня еще не видели, но как увидят, тут же будут здесь. Может, я дурак распоследний — ноги так болят, а я еще бреду. Может, надо плюнуть на все и пускай убивают, черт с ними… Но только сдаваться я не умею. Мы, ребята из лесной глуши, не так воспитаны. К четырнадцати годам я уже умел стрелять, ловить и свежевать зверя, знал, как добыть кормежку в лесу, а если надо, так мог продержаться, обходясь воробьиными порциями.

Среди ребят, с которыми я гонял по холмам в детстве, было много чероков, и от их родни я выучился многому — не меньше, чем от своей. У нас-то в семье было всего две книжки, мы обучались чтению по Библии и по «Пути паломника" [4].

Мы хорошо научились бросаться в бой и держать удары. Когда мне приходилось драться в школе — в то недолгое время, пока я туда ходил, — я набычивался и молотил руками до тех пор, пока кто-нибудь не падал на землю. Иногда падал и я — но всегда поднимался снова.

Наконец я принял решение. Этим апачам вряд ли придется по вкусу отойти далеко от своих пони на землях ютов, а если им так уж невтерпеж меня убить, так пускай сделают это на самой вершине горы. Вот туда я и направлюсь.

Я тут же свернул в сторону и начал карабкаться в гору. Возле осин я остановился и оглянулся вниз. Я их видел там, далеко внизу, и они меня увидели — натянули поводья, остановили коней и уставились на меня.

Стрелять им смысла не было. Когда человек стреляет снизу вверх, попасть в цель очень трудно, а я еще и забрался довольно далеко от них. Я как будто своими ушами слышал, как они там об этом толкуют.

Хорошо, если бы они решили, что, мол, ради меня не стоит надрываться. Только надежда эта была слабенькая, и я полез дальше на гору. Нудное это было занятие. Местами склон становился почти отвесным, но все же опоры для рук и ног хватало. Наконец выбрался я на какой-то уступ, а там валялся дохлый койот; ну, вы, наверное, сами знаете, что к дохлому койоту ни один апач не притронется. Схватил я его за хвост, раскрутил как следует и швырнул вниз, на свой след, прямо на тропку, по которой им за мной лезть придется.