Убийство на скорую руку - Честертон Гилберт Кийт. Страница 15

– Сассекс очень велик, как и все маленькие английские графства, – уклончиво ответил профессор. – Там можно вдоволь нагуляться, и это хорошее место для пеших прогулок. Просто удивительно, какими большими кажутся эти пологие холмы, когда стоишь на вершине.

После этих слов вдруг наступила тишина.

– Пойду прогуляюсь по палубе, – наконец сказала леди Диана и встала.

Мужчины вышли следом за ней. Профессор остался, а маленький священник задержался у стола, аккуратно складывая салфетку. Когда они остались наедине, профессор внезапно обратился к нему:

– Как по-вашему, в чем заключалась цель этой милой беседы?

– Раз уж вы спрашиваете, кое-что показалось мне интересным, – с улыбкой отозвался отец Браун. – Возможно, я ошибаюсь, но у меня сложилось впечатление, что эти люди трижды попытались узнать у вас о забальзамированном теле, которое было обнаружено в Сассексе. Со своей стороны, вы очень вежливо предложили обсудить другую тему: сначала алгебру, потом фашистов и, наконец, холмистый ландшафт Сассекса.

– Короче говоря, вы полагаете, что я был готов к обсуждению любой темы, кроме этой, – подытожил профессор. – Вы совершенно правы.

Профессор немного помолчал, глядя на скатерть, потом поднял голову и заговорил с порывистой энергией, чем снова напомнил льва, изготовившегося к прыжку.

– Видите ли, отец Браун, я считаю вас умнейшим и чистейшим человеком из всех, кого я знаю, – сказал он.

Отцу Брауну были свойственны типично английские манеры. Серьезный и искренний комплимент, высказанный с американской прямотой, чрезвычайно сконфузил его. Он пробормотал что-то неразборчивое, а профессор продолжал с той же энергичной настойчивостью:

– Понимаете, до определенного момента все достаточно просто: под маленькой церковью в Далхэме, на побережье Сассекса, была обнаружена христианская гробница периода раннего Средневековья, очевидно принадлежащая епископу. Настоятель церкви сам по себе неплохой археолог и смог найти гораздо больше, чем мне известно до сих пор. Ходил слух о том, что тело было забальзамировано по методике, знакомой грекам и древним египтянам, но неизвестной на Западе, особенно в то время. Поэтому мистер Уолтерс (так зовут настоятеля), естественно, интересуется возможным влиянием Византии. Но он упоминает нечто еще, имеющее даже больший интерес для меня.

Вытянутое серьезное лицо профессора, казалось, вытянулось еще сильнее и посуровело, когда он нахмурил брови и снова уперся взглядом в скатерть. Его длинный палец чертил на ткани сложные узоры, похожие на планы мертвых городов с их храмами и гробницами.

– Я собираюсь рассказать вам, и никому больше, почему я остерегаюсь говорить об этом деле в такой пестрой компании и почему становлюсь все осторожнее, чем больше они стараются разговорить меня. Утверждается, что в гробнице нашли крест на цепочке, вполне обычный на вид, но с неким тайным символом на обратной стороне, который имеется лишь еще на одном кресте в мире. Это один из священных символов раннего христианства, предположительно обозначающий основание Антиохийской Церкви святым Петром до его прихода в Рим. Как бы то ни было, я считаю, что есть всего один крест, похожий на описываемый, и он принадлежит мне. Я слышал историю о наложенном на него проклятии, но не придаю этому значения. Впрочем, независимо от проклятия некий заговор действительно существует, хотя заговорщиком является только один человек.

– Только один человек? – почти механически повторил отец Браун.

– Скорее, один безумец, – сказал профессор Смейл. – Это долгая история и довольно глупая в некотором отношении.

Он снова выдержал паузу, продолжая чертить пальцем на скатерти архитектурные планы, а потом возобновил свой рассказ:

– Наверное, лучше рассказать все с самого начала на тот случай, если вы заметите какую-то подробность, показавшуюся мне незначительной. Это началось много лет назад, когда я по собственному почину проводил исследования древних сооружений на Крите и греческих островах. Большей частью я работал без посторонней поддержки, иногда прибегая к примитивной и кратковременной помощи местных жителей, а иногда в полном одиночестве. Я был совершенно один, когда обнаружил лабиринт подземных коридоров. Один из них повел меня к ценнейшей груде обломков украшений и разбросанных самоцветов, которую я принял за руины древнего алтаря. Именно там я нашел необычный золотой крест. Повернув его, я увидел на обратной стороне знак Ichtus, или рыбы, распространенный в раннехристианскую эпоху. Но форма и стиль этого символа отличались от обычных. Он показался мне более реалистичным, как будто мастер хотел сделать его не просто условной фигурой, но больше похожим на настоящую рыбку. Некоторая сплюснутость возле одного конца выглядела не обычным геометрическим украшением; скорее, она напоминала грубый образец зоологической иллюстрации.

Для того чтобы вкратце объяснить вам, почему эта находка показалась мне важной, я должен рассказать о цели исследования. В некотором роде это были раскопки других раскопок. Мы – во всяком случае, некоторые из нас – имели основания полагать, что эти коридоры, главным образом минойского периода (как и знаменитый комплекс, отождествляемый с лабиринтом Минотавра), на самом деле не были забыты и не оставались нетронутыми в течение тысячелетий, прошедших от Минотавра до современного археолога. Мы полагали, что эти подземные места – по сути дела, их можно назвать подземными городами и деревнями – уже были разведаны в промежутке некими людьми, имевшими определенные мотивы для своих действий. Что касается мотивов, тут есть разные мнения. Некоторые считают, что императоры распорядились провести официальные изыскания из чисто научного любопытства. Другие утверждают, что необузданная мода на темные азиатские обряды и суеверия, существовавшая в поздней Римской империи, побудила безымянную манихейскую или другую секту устраивать в этих пещерах свои оргии, которые нужно было держать скрытыми от света дня. Я сам принадлежу к группе ученых, которые считают, что пещеры использовались для той же цели, что и катакомбы. Иными словами, в период гонений, распространившихся как пожар по всей империи, некоторые христиане нашли убежище в этих языческих каменных лабиринтах. Поэтому когда я поднял золотой крест и увидел рисунок, запечатленный на нем, для меня это было как удар молнии. Не меньшим блаженством и потрясением стала другая находка. Когда я повернулся, собираясь вернуться обратно к теплу и солнцу, то посмотрел на голые каменные стены, уходившие в бесконечность вдоль низкого коридора, и увидел нацарапанный силуэт рыбы – еще более грубый, но почему-то еще более реалистичный.

Какая-то неясная особенность делала его похожим на ископаемую рыбу или другой рудиментарный организм, навеки застывший в замерзшем море. Я не мог проанализировать эту аналогию, никаким иным образом не связанную с обычным рисунком на стене, пока подсознание не подсказало мне, что первые христиане в каком-то смысле были похожи на рыб, немых и обитающих в мире сумеречного безмолвия, находившемся глубоко под ногами остальных людей.

Каждый, кто бродил по каменным подземельям, знаком с иллюзией фантомных шагов. Эхо доносится то спереди, то сзади, так что человеку бывает почти невозможно поверить в свое одиночество. Я привык к этим отзвукам и не обращал на них внимания до тех пор, пока не увидел символический образ, начертанный на каменной стене. Я остановился, и в следующее мгновение мое сердце тоже едва не остановилось, потому что призрачные шаги продолжали звучать.

Я побежал вперед, и шаги возобновились, но без точной имитации, которую можно объяснить принципами распространения звука. Я снова остановился, и шаги прекратились, но я почувствовал, что это произошло с небольшим запозданием. Я выкрикнул вопрос и получил ответ, но голос принадлежал не мне.

Он донесся из-за угла передо мной, и на всем протяжении этой зловещей погони я замечал, что обладатель голоса всегда находился за поворотом каменного коридора, где я не мог его видеть. Небольшой открытый участок передо мной, освещаемый электрическим фонариком, все время оставался пустым. Так началась моя беседа с неизвестным, которая продолжалась всю дорогу до первых проблесков дневного света, но даже тогда мне не удалось заметить его исчезновения. У выхода из лабиринта было множество расщелин и проемов, и ему не составляло труда метнуться к любому из них, а потом снова отступить в темноту подземелья. Я помню лишь, что вышел на уступ большой горы, похожий на мраморную террасу с пятнами зеленой растительности, которые почему-то показались мне более экзотическими, чем чистая горная порода, словно островки азиатского Востока, возникшие на руинах античной Эллады. Я смотрел на море, застывшее в стальной синеве. Солнце ровно светило над уединенным и безмолвным пейзажем, и не было ни травинки, поколебленной движением, ни тени человеческого присутствия.