Совершенство (СИ) - Миненкова Татьяна. Страница 69

— Вот же гадство!

Радует лишь то, что это случилось на самом верху сопки, иначе не представляю, как бы я преодолела ее, прихрамывая на одну ногу.

Свернув к дому, замечаю, странное, несмотря на поздний час, оживление. У одного из подъездов столпились жильцы. Синие огни проблесковых маяков полицейской машины освещают их взволнованные сонные лица. Но по тревожному бормотанию и шепоткам разобраться в ситуации не получается.

— Девушка, вы в этом доме живете? — хмурый мужчина в форме сотрудника полиции замечает меня, ковыляющую сквозь толпу к собственному подъезду.

Взъерошенная, с испачканным потекшей тушью лицом и сломанным каблуком туфель я наверняка отлично вписываюсь в местный колорит. Даже думать боюсь, за кого он мог меня принять и почему остановил. Но отвечаю устало:

— В этом. А что случилось?

— Да ничего особенного, — отмахивается сотрудник. — Поножовщина. Опрашиваем жильцов, может вы видели здесь троих мужчин вчера вечером?

Тогда я все же подмечаю на асфальте большой черный пакет с легко угадываемым по очертаниям человеческим телом внутри. Понимаю, что это кто-то тех из пьяниц, что вчера пытались пристать ко мне. Морщусь, интересуясь:

— С каких пор убийство стало «ничем особенным»?

Моя реакция вызывает у полицейского удивление:

— Так это ж «полтинник», тут это в порядке вещей, — пожимает плечами он и так я узнаю, что дом, в котором мне посчастливилось жить настолько знаменит, что имеет даже собственное нарицательное имя. — Тут каждый день кражи, убийства, драки. Думал, жильцов это уже не шокирует. Так вы видели вчера что-нибудь?

— Ничего я не видела.

Нет никакого желания тратить время на то, чтобы рассказывать оперативнику о своих вчерашних приключениях. Лиц мужчин я все равно не запомнила, каких-то значимых деталей тоже, и слишком хочу сейчас остаться одна, чтобы погрязнуть в безрадостных мыслях о собственной никчемности.

Войдя в подъезд, бреду наверх, чувствуя, как до сих пор побаливают и дрожат мышцы. Лестница залита водой и пеной. От запаха гари, до сих пор тянущегося из горевшей трубы мусоропровода, першит в горле.

Открываю квартиру и, уже зная о том, что при включении света по стенам побегут в разные стороны потревоженные тараканы, щелкнув выключателем, предусмотрительно зажмуриваюсь.

— Черт! — открыв глаза, обнаруживаю одно из запоздавших, не успевших спрятаться, насекомых прямо перед глазами.

Снимаю с ноги тот туфель, который без каблука, и давлю таракана подошвой. Чувствую, как от непередаваемо мерзкого хруста приподнимаются волосы на затылке, а по позвоночнику пробегает неприятный холодок.

«Звала, Милашечка,» — зевая интересуется чертенок с левого плеча.

Он сонно озирается по сторонам, поскольку редко встает так рано. Трет глаза, поудобнее усаживаясь на плече, шуршит какими-то бумажками, которые просматривает с таким взглядом, с которым обычно читают криминальные сводки.

— Не звала. Просто охарактеризовала ситуацию.

Брезгливо швыряю испачканную в бренных тараканьих останках туфлю на пол и в одной оставшейся вхожу в квартиру, запирая за собой дверь. А чертенок возмущенно ворчит:

«Да уж, дорогуша, я оставил тебя всего на несколько часов, а у тебя столько всего интересного: два безуспешных посягательства на твою неприкосновенность, драка, увольнение, а потом твое успешное посягательство на неприкосновенность Нестерова, будь он неладен. Теперь слезы-сопли, приступ самобичевания и мысли о суициде. Да от тебя ни на минуту нельзя отвернуться, честное слово!»

— А придется, — недовольно отзываюсь я, снимаю оставшуюся туфлю, прохожу в комнату и без сил валюсь на диван. — Я не хочу ни с кем разговаривать, и терпеть твои нравоучения не желаю в особенности. Мыслей о суициде у меня, кстати уже нет, так что иди досыпай спокойно.

Эти мысли оставили меня при виде того, как небрежно мертвого человека, который не так давно дышал, смеялся и думал о чем-то, заворачивают в полиэтиленовый мешок, словно ненужный мусор. И это «ничего особенного», брошенное оперативником, четко врезалось в память. Я вдруг поняла, что эта равнодушная фраза как нельзя лучше характеризует меня саму.

Я живу двадцать шестой год. И чего я добилась? Разочаровала родителей, стала обузой для брата, расстроила его свадьбу с Женей, отбила жениха у Лерки и потеряла Нестерова.

«Не могу я теперь спать спокойно, зная, что моя подопечная сходит с ума. Бери себя в руки, вспоминай кто ты и не смей терзаться муками совести, ибо все, кому мы делали гадости, безусловно это заслужили,» — выдает чертенок, пожимая покатыми плечиками.

В тишине слышу, как в сумке вибрирует телефон, звук которого я отключала во время работы в клубе, чтобы не отвлекал, да так и не удосужилась включить. Рассеянно смотрю на экран и высветившийся на нем номер Нестерова. Оказывается, после того, как я сбежала, он звонил трижды, но я не слышала.

Вот зачем он звонит? Переживает о том, как я добралась домой? Чувствует свою ответственность за мое благополучие? Какой смысл в разговорах, если он уже выбрал не меня? Если я не та, кто ему подходит? Если я лишь доставляю проблемы, а то, что происходит между нами, заставляет страдать обоих?

Сбрасываю звонок и добавляю номер Марка в черный список.

— Доволен? — угрюмо спрашиваю я у чертенка. — Теперь иди спи.

«Недоволен. Посмотри, во что ты превратилась? Твое положение сейчас гораздо хуже того, что было десять лет назад, когда мы с тобой только познакомились. А всё почему? Потому что ты внезапно решила умышленно причинять добро направо и налево, уподобившись благородному Нестерову, чтоб его в пекло! И теперь мучаешься из-за этого, вместо того чтобы, как раньше, предаваясь гедонизму и эгоизму, радоваться жизни».

Возвращаюсь на диван и прямо в платье забираюсь под плед.

— Это была дерьмовая жизнь, дружок.

«Но она же нравилась нам обоим? — удивляется он. — Поэтому я рано или поздно заставлю тебя к ней вернуться, хочешь ты того или нет. Вот увидишь, пройдет месяц, и ты снова будешь жить в свое удовольствие и плевать на всех с высокой колокольни».

Дотягиваюсь до флакончика с таблетками, в котором осталось всего три штуки. Кладу в рот одну капсулу, запивая остатками воды из полуторалитровой бутылки.

— Знаю. Поэтому и думаю, что нам с тобой больше не по пути, — закрываю глаза, собираюсь уснуть, но чертенок протестующе кричит:

«Это еще что за заявления, Милашечка? Что значит «не по пути»? Да я же как лучше хочу, между прочим! И ты сама потом еще благодарна мне будешь!»

И эта фраза про благодарность напоминает о том, как он, руководствуясь своими якобы благими намерениями, поспособствовал тому, чтобы Нестеров от меня отвернулся. Это действует как красные штаны матадора на разъяренного корридой быка.

— Не буду я тебе благодарна, — шиплю я, не открывая глаз. — И наши с тобой понятия о «лучше» стали кардинально противоположными. Оставь меня в покое.

«Ты что это, дорогуша, хочешь, чтобы я ушел, что ли? — чертенок озадаченно чешет рогатую голову. — Так не получится. Тебе от меня не избавиться. Никак».

— Я найду способ, не сомневайся.

Уснуть не получается. И не только потому, что приходится ругаться с чертенком. Я не могу перестать думать о том, зачем Нестеров мне звонил? Что хотел сказать? Мог ли он сказать что-то, чтобы я передумала? Конечно, мог. Да я, блин, растаяла бы разу после «алло», сказанного его завораживающим голосом.

Достаю из баночки еще одну таблетку, раз уж первая не помогает. Не удержавшись, смотрю на экран телефона, на котором больше нет никаких уведомлений. А чего я ждала? Я ведь сама его в черный список добавила.

«Какой такой способ, Милашечка? — ехидничает чертенок. — Поедешь в психбольницу на Шепеткова? Предпочтешь стать обколотым седативными препаратами овощем, лишь бы избавиться от надоедливой, но доброжелательной шизы? Такой себе способ, дорогуша, из серии «назло бабушке отморожу уши».

— Ты во мне сомневаешься? Думаешь не смогу? Да ты плохо меня знаешь!