Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер. Страница 57

– Сократ сравнивал философа со знахарками, – произнес он однажды, когда Иоганн в очередной раз признал свое поражение. – Он лишь помогает мысли зародиться, но извлечь и явить ее миру ты должен сам.

Иоганн тихо простонал.

– Столько премудростей! Просто удивительно, почему нет такого места, где бы все эти знания сохранялись и были доступны каждому, а не только избранным. Монастыри только копят знания, а чтобы обучаться в университете, нужна прорва денег.

Арчибальд склонил голову набок.

– Времена меняются. В моем родном городе, в Гамбурге, есть публичная библиотека. Она огромна, и любой может пойти туда и почитать любую книгу, какая там есть.

– Хотелось бы мне когда-нибудь побывать там, – произнес Иоганн. – И в Гейдельберге, в Праге и Вене, во всех великих университетах…

Арчибальд с этих пор пил гораздо меньше, хотя спать по-прежнему ложился во хмелю. Занятия с Иоганном будто омолодили его. При этом он постоянно пытался разузнать что-нибудь о Тонио дель Моравиа. Но юноша почти не рассказывал о своем бывшем наставнике. Во-первых, потому, что и сам толком его не знал, а во-вторых – его преследовало странное чувство, что Тонио мог каким-то образом услышать их, если б они заговорили о нем. Казалось, одного лишь упоминания было достаточно, чтобы он возник перед ними из воздуха или его вороны кружили где-то над ними и докладывали хозяину…

Так незаметно прошел сентябрь; в октябре теплых, погожих дней было уже не так много. Погода все чаще стояла дождливая и пасмурная, и солнце все реже пробивалось сквозь тучи. На побережье часто бывали штормы, с моря наползали туманы и тянуло сыростью. И все-таки здесь было куда теплее, чем в эту же пору в Книтлингене. Когда повозка катила вдоль виноградников, увешанных тяжелыми гроздьями, Иоганн с тоской вспоминал, как они все вместе собирали виноград и потом пели песни, как задорно смеялись девушки в его родном городе…

В ноябре они наконец-то решили, что пришло время отправляться в Венецию. Долгое время они разъезжали по землям этой богатейшей республики, что раскинулась по всему северо-восточному побережью и даже имела колонии по берегам Адриатического моря и на крупных островах вроде Крита, но в самом городе пока не бывали.

Петеру очень хотелось в последний раз взглянуть на Венецию, прекрасную и неповторимую, или Serenissima, как еще ее называли – сиятельнейшая. Но было ясно, что желанию его не суждено сбыться. Последние две недели он только лежал в повозке и смотрел в потолок. Все чаще приходилось поить его маком, и порции увеличивались с каждым днем. Скрипка висела рядом на крючке, тихо покачиваясь во время движения. Петер уже давно к ней не прикасался.

В городе Тревизо, всего в двадцати милях от Венеции, они дали последнее представление. Посреди ночи Иоганн услышал слабый стон, доносящийся из повозки. Кто-то тихо звал его по имени.

Это был Петер.

Осторожно, чтобы не разбудить Саломе, юноша выскользнул из-под одеяла и забрался в повозку. Внутри горела сальная свечка, так что можно было видеть изможденное лицо музыканта. Петер, когда-то гордый и сильный, теперь воплощал собою смерть. По лицу его скользнула печальная улыбка, но Иоганну она показалась мертвым оскалом. Огненно-рыжие волосы мокрой соломой липли ко лбу.

– Конец мой… близок, – прохрипел Петер. – Я чувствую.

– Позвать остальных? – Юноша сжал его руку, иссохшую и костлявую.

Петер едва заметно мотнул головой.

– Не хочу… не хочу, чтобы они видели меня таким. Я лишь… хотел поговорить с тобой.

– Со мной? Но о чем?

Но Петер не дал ему закончить. Должно быть, он чувствовал, что времени осталось не так много.

– Иоганн, прошу тебя, скажи… – Петер сделал паузу; разговор стоил ему видимых усилий. – В тот день, когда мы прошли перевал и ты читал по моей ладони… что-то сильно тебя напугало. Это… потому, что ты увидел мою смерть, верно? Скажи мне…

Иоганн помедлил в нерешительности, а потом кивнул. Какой смысл лгать умирающему?

Петер удовлетворенно кивнул.

– Я… так я и думал. Черт бы побрал вас, хиромантов! – Он издал странный звук, и не сразу юноша понял, что это смех. – С самого начала я тебе не доверял. Что-то таится в тебе, нечто темное, и оно не ведает покоя… Как будто… сам дьявол коснулся тебя.

Иоганн не ответил, и Петер продолжал мечтательным голосом, глядя в потолок, словно там проносилась его прежняя жизнь.

– Я… когда-то знал девушку. Прекрасную, как летний закат. Но родом она была из обычной семьи. А я происходил из знатного рода и не мог жениться на ней. Тогда мы сбежали. И зарабатывали на хлеб выступлениями. Это было самое прекрасное время… – Петер улыбнулся. – Я тогда был далек от совершенства, но людям нравилась моя игра. А потом… – он перевел дух, – потом она заболела, тяжело заболела, и я смотрел, как она ускользает от меня. Я поклялся сделать все, чтобы спасти ее! И… тогда какой-то человек спросил меня: всё? Даже три пальца с правой руки? Я согласился на его условия, но пальцы ему не отдал, хоть и обещал. Скрипачу пальцы нужны, как рыбе жабры! Ты ведь понимаешь меня? Понимаешь? И вот она умерла, а я… – Он снова запнулся. – С каждым днем я играл все лучше. Черт знает, как это выходило! – Тут он рассмеялся. – Господи, знаю, я все знаю! Теперь… он все-таки получит обещанное.

Все это время Иоганн держал Петера за руку. Этот человек с огненно-рыжими волосами своей прекрасной игрой был способен смягчить самое черствое сердце. История его звучала сбивчиво, сложно было уловить в его словах внятный смысл, и возможно, именно от этого Иоганну вдруг стало не по себе.

Внезапно Петер с такой силой сжал ему руку, что юноша вздрогнул.

– Молись за меня, Иоганн Фаустус, – прошептал Петер. – Молись за меня, за грешника, для которого скрипка оказалась дороже любимой. Молись за меня! И… сожги… мою скрипку…

В последний раз Петер судорожно сжал Иоганну руку, и жизнь с протяжным вздохом покинула его. Глаза остекленели, он обмяк на своем ложе. В неподвижном взгляде застыл невыразимый ужас, словно в последний миг своей жизни Петер увидел нечто жуткое. Иоганн не мог вынести этого зрелища. Он закрыл Нахтигалю глаза, взял его скрипку и выбрался из повозки. Сквозь облака пробивалось тусклое сияние луны. Со скрипкой в руках Иоганн подошел к костру и бросил ее в огонь. Пламя с треском стало пожирать полированное дерево. Все вокруг спали.

Иоганн хотел помолиться за Петера, но внезапно осознал, что забыл, как это делается. В последний раз он молился у могилы матери, и казалось, это было еще в прошлой жизни. Слова сухими комьями срывались с языка.

– Отче наш, сущий на небесах…

Иоганн быстро перекрестился, после чего разбудил остальных и сообщил, что Петер Нахтигаль, непревзойденный скрипач и предводитель их маленькой труппы, навсегда покинул этот мир.

Долго еще он гадал, откуда Петеру известно прозвище, которое дала ему мама.

Фаустус, счастливец.

Но спрашивать об этом было уже поздно.

Они похоронили Петера рядом с кладбищем при небольшой церквушке города Тревизо. Для презренного артиста не нашлось места на освященной земле, но священник все-таки прочел короткую молитву за усопшего, и над его могилой поставили деревянный крест. Погруженный в раздумья, Иоганн смотрел на имя, грубо нацарапанное на кресте. Петер Нахтигаль лежал вдали от дома, похороненный как бродяга. Должно быть, и его, Иоганна, ждала такая же судьба.

Когда священник ушел, друзья некоторое время еще стояли у могилы. Накрапывал дождь, над округой разносился отдаленный звон похоронного колокола. В конце концов Эмилио прервал молчание.

– И как нам теперь быть? – спросил он.

– А как еще? – отозвался Иоганн. – Отправимся в Венецию. Петер ведь этого хотел.

– Но нам нужен новый предводитель, – не унимался Эмилио.

– Действительно, – Иоганн с вызовом оглядел остальных. – И им стану я. Такова была последняя воля Петера. Он попросил меня сжечь его скрипку и с этого дня возглавить труппу.