Песнь Валькирии - Лахлан Марк Даниэль. Страница 25

— Клянусь моей богиней Гекатой, рунами, что есть во мне, Одином и Иисусом Христом, я не причиню тебе вреда. Теперь ты под моей защитой.

Девушка тоже обняла ее, и горло Стилианы сжалось. Ей было совершенно ясно, что эта девушка должна умереть. Тогда зачем было давать нерушимую клятву защищать ее?

Это была магия, не поддающаяся логике. Следуй своему плану. Приведи ее к воде. Там все станет ясно. Стилиана вздрогнула, но не от холода. Какую цену ей придется заплатить? Последний раз это стоило ей Фрейдис, стражницы, которую она любила больше, чем возможно любить стражницу. А на этот раз? Она отогнала от себя эти мысли.

Варяги затоптали огонь, сложили палатки и спрятали их в листья. После пререканий англичане согласились разоружиться, чтобы сойти за рабов.

И отряд двинулся вниз, почти невидимый в тумане. Стилиана не колебалась. Она чувствовала впереди манящий ее источник и идущего позади нее волка, чей тоскливый зловещий вой доносился до нее сквозь неподвижный воздух.

Она увидела, как Тола перекрестилась.

— Тебе хочется ответить ему, — сказала она.

— Да.

— Не надо. Он — гибель и разрушение. Идем. Мы избавим землю от этой напасти.

Глава шестнадцатая

Узел судьбы

Идя на юг, Луис хранил камень в кошеле, спрятанном в куртке. Воздух был наполнен запахом железа и дыма. Он шел по следу руны и чувствовал, как она, маня за собой, извивается в его мыслях, длинная и гибкая. Интересно, все ли, на ком остановил свой взгляд волк Фенрир, чувствовали нечто подобное? Давным-давно его друг Аземар хранил в себе это скрытое проклятие. Он приполз, чтобы спасти его в подземельях Константинополя. Но у Аземара не было камня, который уберег бы в нем человека. Были ли другие, еще столетиями раньше? Иногда ему казалось, что он слышит их голоса, а иногда — что сходит с ума.

Теперь, когда у парня была лошадь, ему было гораздо легче. На расстоянии он вполне мог сойти за норманна, если, конечно, не заметить, что он лежит на холке, словно его ударили дубиной. Ни один норманн так не держался в седле — только норвежцы, многие из которых ни разу в жизни не видели коня. К Луису, если на нем не было камня, лошади не приближались, но он бежал сзади, и это хотя бы подгоняло их вперед.

Некоторое время он шел по ее следам через горы. Путь, которым она шла, был для него ясен — он чуял ее запах, возвращавший его на сто лет назад, в Константинополь, к девушке в съемной комнате. Он вспомнил, как однажды купил для нее персик у уличного торговца и бросил ей в руки. Сейчас он увидел его снова, это крошечное яркое солнце на фоне голубого неба. Она поймала его. «Спасибо, змей», — сказала она. Это была шутка. Греки — или римляне, как они теперь желали именоваться, — называли персик «персидским яблоком». Она вонзила в него зубы и улыбнулась ему. Тогда он был счастлив, хотя и не осознавал этого. Счастлив в последний раз.

Рука его заживала. Поел ли он, убив норманнов? Кажется, да. Иначе он не поправился бы так быстро. К концу третьего дня они оказались в густом тумане. Его рука совсем зажила. Он подумывал о том, чтобы убить и съесть мальчишку, — точнее, эта мысль преследовала и раздражала его, как раздражает изголодавшегося и продрогшего труженика мысль о свежем теплом хлебе.

Он сжал кулаки, вспомнив приятный хруст сломанной шеи, и, продолжая бежать, разговаривал со своим голодом и убеждал себя, что так его не утолить.

Они остановились у нависающего выступа скалы — он послужит хорошей защитой от непогоды, если пойдет дождь. Мальчик выкрикнул: «Здесь?», и Луис поднял руку.

Не надевать камень было бы проще всего. Он подумал о том, какой могла бы быть агония мальчика. Когда в нем просыпался волк, ничто так не привлекало его, как человеческая смерть. Не оставить ли камень в кошеле? Тяжело дыша, он смотрел в туман. Казалось, Бог сам приглашает его к убийству, говоря: «Я послал вам этот туман, чтобы показать, что я не смотрю».

С внезапной решимостью, словно бросившись в ледяной бассейн, он надел камень, дабы не позволить себе даже думать о нем.

Наблюдая, как Гилфа срезает с куста ветки для костра, он почувствовал, что его возбуждение ослабевает. Потом, почуяв запах дыма, он подошел к лагерю. Сейчас он был промерзшим до костей человеком, и лошади не выказали тревоги при его приближении. Но все же каждый раз, когда Луис возвращал камень на шею, у него появлялось ощущение, будто он оставляет позади кусочек человека на поживу волку.

— Я никогда не встречал такого, как ты, — сказал Гилфа.

— А я никогда не встречал такого, как ты, — ответил Луис. — Честного норвежца, который способен признать, что боится, как и все люди.

— Я сказал это, только чтобы вызвать жалость.

Луис промолчал. Он знал, как отреагировали бы на эти слова варяжские стражники императора в Константинополе. Лучше двадцать раз смерть, чем жалость врага.

Раньше, при первом знакомстве с ними, он счел бы их идиотами, но теперь жизнь казалась такой мимолетной, такой ускользающей, что пытаться отложить смерть еще на десять-двадцать лет мог только тот, кто ничего в ней не понимает. Годы, словно армия завоевателей, вторгались в жизнь и сметали все на своем пути. Смерть в какой-то миг мало чем отличалась от смерти в любой другой жизни. Если только вы не выжили. Если вы не обнаружили, что завоеватели забрали у вас все и оставили вас одиноко стоять посреди праха любви.

Гилфа его раздражал. Мальчишка сидел, восхищенно перебирая монеты, отобранные у норманнов. Луис его не осуждал. Ему было неведомо, что такое настоящая бедность, потому что его родители были состоятельными людьми, а сам он попал в монастырь еще мальчиком. А этот паренек, без сомнения, был воспитан на сказках о богатстве, но никогда не думал, что увидит его собственными глазами.

— Как ты попал на корабль? — спросил Луис.

— Отец взял меня с собой. Он сказал, что это будет полезно.

— Ты мог получить в Англии неплохую ферму.

— Да. Я сражался. Я должен был сражаться. Английская армия так стремительно напала на нас.

Костер был совсем небольшим — в этом лесу трудно было найти подходящую древесину. Луис протянул к огню ладони. Без камня на шее он почти не мерз.

— Можно спросить? — Гилфа запинался, явно опасаясь Луиса.

— Спрашивай что хочешь.

— Можно спросить… Ты — дьявол? Если я спрошу, ты обязательно ответишь, так говорит наш священник.

— Я обязательно отвечу, если я дьявол. И тогда ты должен меня окружить и связать священными символами и именем Божьим.

— Тебе известны такие вещи…

— Я был ученым.

Гилфа поддел землю носком башмака.

— Значит, я прав, ты — дьявол?

— Что заставляет тебя так думать?

Гилфа перекрестился.

— Ты весь день бежишь и не устаешь. Ты не похож на воина, но убил много норманнов. Когда мы встретились, твоя рука была опухшей, как свиной мочевой пузырь, а теперь она цела и невредима.

Луис поднял руку, чтобы рассмотреть ее. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что его раны быстро заживают.

— Я человек. Но священник сказал бы, что в меня вселился дьявол.

— А ты что сказал бы?

— Думаю, это возможно. Но это не похоже на то, что я представлял себе, читая книги. Этого дьявола можно подавить.

— Молитвой?

Луис не любил об этом думать. Он годами не думал о состоянии своей бессмертной души. Он избавится от демона лучшим способом, известным всем, — умерев. Это не самоубийство. Он не хотел убивать себя, потому что это было бы грехом. За него это сделает девушка. Но само его существование ставило под сомнение все, чему учила святая Церковь. Многие годы он пытался с этим справиться, но у него не вышло. Он мог принимать учение Рима со всей покорностью, но исследовательская натура вынуждала его придавать больший вес тому, что он видел своими глазами, чувствовал собственным сердцем.

Нигде в Библии не упоминался демон, который им завладел.

— Молитва не поможет. Дьявола нужно встречать в соответствии его обычаю. — Он постучал по своему камню.