Песнь Валькирии - Лахлан Марк Даниэль. Страница 57

Меч выпал из его рук. Толе показалось, что все, что происходит, словно распалось на части. Вот лошадь сбивает его с ног, затем голова его откидывается назад, левая рука все еще продолжает махать, и он падает на землю. Когда всадник развернулся и взглянул на нее сквозь туман, фрагменты смерти бандита сложились вместе и человек умер в одно мгновение, в мешанине конечностей, всадника и лошади.

Она невольно вскрикнула, всадник указал на нее копьем и пустил коня по тропинке. Внизу на склоне появились люди. Гилфа свернулся калачиком; Тола размахивала ножом, но норманн уже навалился сверху, ударил ее в живот обратным концом копья, и она упала.

Она потеряла нож. Она потеряла ориентацию. Потом поднялась, поняв наконец, где верх, а где низ. Глаза взорвались белым светом. Ее ударили, и она рухнула на колени. Норманны что-то кричали ей на своем странном языке. Один из них ударил ее еще раз, но она уже не чувствовала боли. Воин схватил ее за волосы и поволок вверх по склону.

Тола пыталась ударить его ногой, но все силы куда-то ушли, и она только спотыкалась и кричала, когда он тянул ее за волосы, заставляя подняться.

Рядом стояли три всадника, все спешившись, а на вершине — еще два, те, кто гнал ее вниз по склону.

Один вытащил меч, а другой прикрыл ладонями пах.

— Слишком холодно, — сказал кто-то из них.

Похоже, никто не собирался ее насиловать, она чувствовала холод в их суставах, чувствовала, что ноги норманнов промокли, шею натерли плащи. Нет, прямо сейчас они не станут насиловать ее. Они подождут, когда разгорится костер, когда наполнятся их желудки, когда согреются их члены, окоченевшие от холода, и они будут уверены, что не оплошают.

Норманны обмотали ее руки веревкой и привязали к лошади. Один из них подошел к ней так близко, что почти коснулся ее носом.

— Наш. Друг. Мертвый. Ты, — он провел пальцем по горлу, — суфрир. Страдать.

Подъехал еще один всадник — очень молодой воин. Сзади него, на веревке и со связанными руками был человек, которого она сразу узнала. Исамар! Его волчья шкура куда-то пропала, но она все равно узнала его.

Один из норманнов что-то сказал ему по-английски.

— Женщина? Та женщина? — переспросил Исамар и глухо произнес: — Да, она колдунья. Вы можете заставить ее принести вам благословения. Вы можете…

Он не успел закончить предложение. Копье норманна проткнуло ему грудь. Захудалый колдун посмотрел на копье, будто это была севшая ему на грудь необычная бабочка, вид которой он не мог определить.

— Извини, — сказал он Толе и рухнул на холодную землю.

Когда его тащили мимо, она заметила у него на шее волчий камень.

Глава тридцать девятая

Волчье логово

Камень не сдвинуть с места. Голодный волк внутри Луиса замер, но глаза не закрыл. Его чувства притупились, хотя зрение не потеряло остроты, а слух оставался тонким — пещера влекла разнообразием запахов, но не заманчиво или интригующе. Ему не хотелось нюхать мертвых, прикасаться к ним носом, переворачивать, чтобы открыть не съеденное мясо с живота или обглодать жилы с плеча.

Костер догорел, и он был рад этому. Глаза его слезились от дыма, но он знал, что через время дым рассеется. Он лежал в пещере до тех пор, пока запах костра не притупил его чувства. И вот наконец стало легче дышать.

Луис прошел через пещеру — путь ему освещала тонкая полоска света, пробивающаяся над камнем, который закрывал вход.

Был ли здесь еще выход? Возможно, но волк внутри него спал, поэтому шансов найти выход в темноте практически не было.

Снаружи донесся звук отдаленной битвы, и он опять бросился на камень. Бесполезно. Он сел, прислонившись к поверхности камня, и кожей ощутил его холод.

В царстве богов он освободил из рабства волка, и волк напал на богов. Было ли это мщением за его поступок? Нет. Он вдохнул густой воздух. Один мертв. Но может ли смерть быть мертвой? И хотели ли богини судьбы, чтобы, несмотря на его сопротивление, волком стал он?

Он помнил трех женщин, норн, которые сидели у Источника Мимира и пряли судьбу всех людей. Он думал, что сможет вырваться от них, хотя это будет нелегко. Однажды он встретил у воды сверкающего бога Локи, называющего себя врагом смерти, но на самом деле играющего только роль в истории, которую уже много лет рассказывали женщины у колодца. Луис не был врагом смерти. Он был врагом судьбы, но здесь его поймали в ловушку из мяса и костей, разодранных тел и мертвых глаз. Чтобы освободить человека, он должен освободить волка.

Он услышал над собой голос волчьей руны, долгий горестный вой. Они поймали ее, и если убили, то судьба вышла победительницей в этом сражении, единственная цель которого была продолжить войну, заманить его в бесконечную историю, в которой не было смысла.

Он обнюхал разодранные тела. Их запах не вызывал отвращения, но и не наполнял слюной рот — пасть зверя внутри него. Опять послышался зов руны, одинокий несчастный голос.

Он приблизился к убитым. Он увидел в темноте немного больше, чем просто скрюченные тела.

— Ты должен есть! — послышался голос его матери. — Тебе нужно быть сильным, чтобы справиться с заданием!

— Ешь! — убеждали его друзья-монахи. — Подумай о беднягах, которые обрадовались бы такому обеду.

— Подумай обо мне, я бы сам это съел, если ты не хочешь. Ешь!

Он вспомнил другие времена, другие жизни. Он был монахом в лесу, его пытали, он был немощен, и его заставили проглотить свежую печень его друга. Его заключили в башню, где он умирал от голода. Он слабо помнил свои предыдущие жизни, проходившие под пристальным взглядом волка. Луис знал, что ни разу не сделал то, что уже готов был сделать по собственному выбору, — он только подчинялся принуждению.

Он поднял руку. Она была маленькая и тонкая. Умер ребенок — ужасное событие, но регулярно происходящее в цикле человеческих страданий. Он не испытал ужаса, прикоснувшись к холодной руке, к коже, крови, словно цветочным ароматом, заполнившим его нос и рот. Это просто пища. И это было отвратительно. Все его воспоминания, все его радости свелись к простому укусу, рваной коже, ощущению, когда зубы задевают кость, отрывая кусок мякоти. Ужасом были все эти годы, прожитые и не прожитые, разорванные связи, любовь и потеря. В мясе ужаса не было.

Он начал есть, и волк внутри него открыл глаза. В пещере тут же стало светлее, его чувства обострились, а рациональное мышление с его вопросами и ответами, наоборот, стало вялым. Рядом было мясо, рядом были враги. Сначала — мясо, потом — враги.

Он надеялся, что съест немного мяса, чтобы волк внутри него пробудился и эта волчья натура сослужила службу ему, человеку. Волчий аппетит мучил его, запах крови щекотал ноздри. Он не стал откусывать по маленькому кусочку, словно леди за обедом, он вгрызался и разрывал зубами плоть, глотая ее целиком.

Пока он ел, он говорил сам себе:

— Я — Луис, монах из Нормандии. Я нарушил обет и сбежал на восток с дочерью герцога, и там Бог наказал меня за любовь.

Я путешествовал по запретной земле и освободил волка, который потом убил богов. Но я — человек. Я — Луис, я — возлюбленный Беатрис, которая пожертвовала жизнью, чтобы снасти меня, и за которой я буду следовать до самой смерти.

Хрящ, кровь, кость. Холод захлестнул его, словно он вышел морозным утром из теплого дома, прекрасного и чистого. Он произнес еще несколько слов, но они упали, потеряв смысл, будто листья, укрывшие собой землю.

— Кто я такой? Я — Луис. Кем я был? Я был Луисом. Я был Аземаром, другом Луиса, которого заставили помочь своему будущему убийце, а мной следил волк, и я не знал об этом до тех лор, пока подземелья Константинополя не разбудили мой аппетит. Я — волк, я противоположность луны. Я брат, я — два брата. Меня — несколько, меня — много. Я рожден, чтобы убить богов, но богов уже не осталось.

Он глотнул, почувствовал вкус металла, очень приятный. Он засмеялся. Все, что было знакомым, стало незнакомым. Темнота сейчас перестала для него существовать, и он долго лежал, глядя на горшок, не в состоянии понять, нужно ли есть из него, помочиться в него или надеть на голову. В горшке что-то было. Мясо. Он тоже состоял из чего-то. Из мяса. Он захихикал и слизал ручеек крови, стекавший с губ.