Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сигурдссон Сьон. Страница 32
Двое прервали рассказ, чтобы спросить Мари-Софи, пел ли Л. для нее когда-нибудь? И если да, то что? Девушка отрицательно затрясла головой: Что вообще происходит? Какое имеет значение, пел ли человек, играл ли на своем горшке? Кто он такой? Они проигнорировали ее вопросы.
Своей игрой бедолаге удалось ввести повариху в странное состояние: комната какое-то время вращалась у нее перед глазами, а когда эта чертовщина закончилась, женщине показалось, будто она находится в ясельной спальне. С молочным кувшином в руках она шла по комнате, и в каждой кроватке стоял ночной горшок, в каждом горшке лежала какашка, и каждая какашка плакала, словно младенец…»
«Слушай, ну у тебя точно с головой не в порядке!»
«Тсс, здесь все символично…»
«Плевать я хотела на такую символику!»
«От поварихиных приключений у Мари-Софи появилось дурное предчувствие. Куда клонили эти двое, подробно пересказывая всю эту чепуху? Женщина наверняка что-то вычудила и старалась отмазаться таким несусветным враньем.
Когда-то это могло показаться Мари-Софи забавным, но после того, что с ней сегодня случилось, у нее не было ни малейшего желания слушать россказни о чужом растяпстве. Ей хотелось остаться наедине с собой и бедолагой.
Она вздохнула:
– Да, ей, конечно, пришлось пережить необычное испытание… Если не сказать, угрожающее жизни…
Но продолжить ей не удалось, двое в один голос ее перебили, чтобы дальше продолжить свой рассказ: Поварихе было настолько отвратно это видение, что с нее слетел весь гипноз. А когда она пришла в себя и закричала на бедолагу, чтобы вел себя смирно да по одежке протягивал ножки, тот не стал долго церемониться, скатился на пол и разлегся там, протянув ножки по ковру, и так и лежал, вцепившись в него, пока не пришли мы, чтобы сообщить, что находиться здесь у вас ему больше небезопасно.
У Мари-Софи потемнело в глазах. Что они такое говорят? Они решили наказать ее за то, что она ненадолго отлучилась? Решили забрать у нее бедолагу? Кому же она тогда расскажет то, что никому не может рассказать?
А двое уже собрались уходить:
– Мы заберем его после закрытия ресторана, он должен быть готов к отъезду.
– Но почему?
Она закрыла лицо руками, глядя на мужчин сквозь пальцы. Те, недоуменно уставившись на нее, сказали, что не возьмут в толк: в полдень она была очень даже рада от него уйти! Может, в ее отношениях с Л. было что-то такое, о чем она им не говорила?
Шмыгнув носом, Мари-Софи ответила дрожащим голосом:
– Нет, просто я боюсь, что в таком состоянии он не выдержит перевозки. Можно ему чуточку подольше побыть со мной? С нами? Здесь, в гостинице? Я больше не отойду от него ни на минуту!
Двое тихонько посовещались, а потом сообщили, что, похоже, на него кто-то донес. Она удивилась: кому на белом свете могло взбрести в голову выслеживать такого доходягу? Тогда они сказали, что, хотя человек в постели и выглядит, как полусбрендивший скелет, завернутый для приличия в кожу, в определенных кругах есть люди, которые считают, что этот скелет держит в своих руках исход войны. Сами двое понятия не имели, что такого Л. знал или умел. И хотя им очень хотелось бы это узнать, это было не их ума дело, ведь их роль заключалась лишь в том, чтобы он покинул страну живым. Это они и собирались устроить.
Мари-Софи натянула на лицо холодную улыбку: они, видимо, считали ее идиоткой. Ну что ж, раз так – хорошо, она тоже может прикинуться глупышкой:
– То есть он может изменить ход мировой истории бряцанием на своем ночном горшке?
Двое, однако, ничего безумного в ее словах не усмотрели и с серьезными минами ответили:
– Возможно, это странное музицирование и есть ключ к миру во всем мире – в таком деле стоит все перепробовать.
– Тогда мне нужно не забыть упаковать с ним в дорогу его музыкальный инструмент…
Они кивнули в знак согласия и удалились.
17.13. Бедолага протягивает руку и кладет ее на спину девушке, сидящей на краю его постели.
Он слышал ее разговор с теми двоими, она на его стороне – это хорошо. Девушка была забавной, она и подала ему идею подурачиться с горшком, когда эта женщина начала изводить его расспросами о предполагаемой любовной связи между ним и девушкой.
Вот девушка повернулась к нему, но, кажется, она его не видит. Кого же тогда она видит?
Мари-Софи внимательно всматривается в лицо бедолаги. Он смотрит на нее? Куда направляется его рука на ее спине? Возможно, он не так беспомощен, как она думает? В его чертах мелькает лицо Карла. Девушка отталкивает его руку от своей талии и выпаливает:
– И ты тоже!
Бедолага морщит лоб: он тоже? Почему она кричит на него? Куда девалась забавная девчонка, которая была здесь утром?
Мари-Софи вскакивает с кровати и забивается как можно дальше в угол у дверей, вдавливает и вдавливает в него лицо, пока кончик носа не касается точки, где стены сходятся. О, Боже, как бы ей хотелось, чтобы они разошлись, развернулись, и она оказалась бы на углу, могла свернуть за него и уйти далеко-далеко! Но здесь, в темноте угла, притаились Карл с герром Маусом, они тянут к ней руки и бормочут: «Нет, это не обычная крысиная возня в Gasthof Vrieslander». Тыльной стороной ладони видение шлепает Мари-Софи по щеке, и девушку отбрасывает назад, в пасторскую каморку.
Странный плач разрывает грудь бедолаги, он шарит руками в поисках девушки, хватается за краешек ее платья. Сострадание – он так давно не плакал ни о ком, кроме себя самого, но теперь ему хотелось плакать об этой девушке и обо всех тех, кто, как и он, был лишен сострадания в рабстве.
– Оставь меня в покое! – М ари-Софи выдергивает подол платья из его руки.
Куда ей уйти? Некуда! Где те, что любят ее? Их нет нигде!
Бедолага видит, как девушка, выключив свет, садится у туалетного столика. Она разглядывает себя в зеркале:
– Такова ты и есть: мрак во мраке…
18.06. Бедолага приподнимается на постели, прокашливается и зовет девушку:
– Подойди…
Она не откликается. Он тяжко вздыхает: девушка отказывает себе в сострадании, отказывает ему в сострадании к ней…
18.57. Мари-Софи прислушивается, как ворочается бедолага: cначала, когда она только выключила свет, он шарил в темноте, искал ее, а сейчас заснул. Она попеременно то мучится позывами к рвоте, то сотрясается в рыданиях.
19.43. Бедолага приоткрывает глаза: девушка все еще сидит у зеркала. В пасторском тайнике становится все жарче, и он понимает, что приближается момент, когда он сможет поплакать вместе с ней.
21.38. Мари-Софи вскакивает со стула. Жара в каморке становится невыносимой. Девушка срывает с себя кофту:
– Они что там, на кухне, с ума посходили? Решили сжечь сразу весь уголь? Они хотят меня прикончить! Сжечь, как шлюху…
Бедолага видит, как девушка настежь распахивает дверь каморки и раскачивает ее взад-вперед, чтобы охладиться, но вместо этого кажется, будто она раздувает угли. Температура внутри маленького пространства все повышается, и девушка начинает задыхаться:
– О, Боже, здесь как в печи, я уже вспотела почище стеклодува…
Она исчезает из каморки. Бедолага слышит какой-то стук и чертыхание, девушка возвращается в каморку, рыча, как лев в клетке:
– И что ты думаешь? Этот паразит хозяин приказал заколотить окно гвоздями! Я издохну здесь! Я умираю!
Мари-Софи расстегивает пуговицу на вороте платья, отирает с шеи пот. Обои на стенах потрескивают, шипит, вскипая, мебельный лак.
Она бросает взгляд на бедолагу:
– Ты, наверное, уже сварился под этими одеялами!
– Да!
Бедолага отвечает девушке в полный голос, но у нее нет времени удивиться – она полыхает. Мари-Софи сдергивает с него горячее одеяло: