Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сигурдссон Сьон. Страница 6
– Я, пожалуй, помогу вам закончить с печеньем…
Повариха затрясла головой:
– Нет-нет-нет, дорогая, я ни в коем случае не могу на это согласиться! Боже мой, у тебя так давно не было выходного в воскресенье!
С этими словами она сунула тесто девушке в руки, а сама, просеменив к кухонному шкафу, выудила оттуда бутылку с ромовым экстрактом и чашку с отбитой ручкой. Посыльный как приклеенный все еще стоял у выхода, тупо уставившись на повариху. Когда та плеснула себе в чашку, его рот снова расплылся в дурацкой улыбке.
Мари-Софи положила тесто на стол: что за идиот этот мальчишка, почему он не убирается отсюда? Она послала ему вопросительный взгляд, но в ответ получила все ту же улыбочку, только теперь уже растянувшуюся на полголовы. Он дергал плечом, указывая на дверь в кладовку.
Повариха, подняв чашку и приложившись к кулинарному продукту, зашипела на посыльного:
– Вишь, до чего меня довел!
А Мари-Софи вдруг поняла, что удерживало мальчишку, она услышала то, что слышал он: из кладовой доносилось едва различимое бормотание. Она шикнула на повариху, и бедная женщина испуганно перекрестилась.
Подкравшись на цыпочках к двери в кладовку, Мари-Софи навострила уши. Так и было: внутри, посреди колбас, винных бутылок и банок с маринадами, кто-то шебуршился. Вор? Будущая мамаша c ненасытной охотой до соленых огурцов? Колбасный налетчик? Или пьянчуга, что подзадержался в раю и не успел улизнуть до прихода поварихи на работу?
Бесшумно метнувшись назад к столу, девушка вооружилась скалкой.
– О, Боже, спаси и помилуй! – повариха была готова разрыдаться от всего того, что Господь наслал на нее в это утро.
Приложив палец к губам, Мари-Софи протянула мальчишке отбивной молоток и жестом указала ему на вход в кухню, чтобы он встал там на страже: она откроет дверь в кладовку и шарахнет ворюгу скалкой, а если тот попытается прорваться к черному ходу, то там на его пути будет повариха, а мимо такой матроны просто так не проскочишь.
Беззвучно досчитав до трех и покрепче сжав в руке скалку, Мари-Софи рывком распахнула дверь кладовки и… прыснула: в узком проходе между полок, растянувшись во весь рост, лежало жалкое, тощее существо в лохмотьях, на его ногах едва держалось некое подобие башмаков.
Но не бродяжнический вид стал причиной невольного веселья девушки, а то, что при падении кладовочный гость увлек за собой кольцо колбасы, которое теперь сидело на его голове подобно короне, а на левой стороне груди, словно медаль, поблескивал кружок огурца.
В руках незнакомец держал шляпную коробку. Это был мой отец».
4
«Мари-Софи, потупив взгляд, переминалась с ноги на ногу на пухлом ангелочке, вытканном на ковре гостиничной конторы.
– Когда такое случается, ни у кого не может быть выходного: ни у тебя, ни у меня, ни у кого! Ты должна это понимать! – хозяин восседал в обитом красной кожей кресле за спиной у Мари-Софи, он промокнул потное лицо белым носовым платком и продолжил: – Мне от этого тоже счастья мало, но мы задолжали людям, которые привели его ночью, и нам ничего не оставалось, как только принять его.
Мари-Софи терпеливо выслушивала проповедь: хозяин и инхаберина, его супруга, влетели в кухню в тот момент, когда девушка уже думала, что описается от смеха над оборвышем, а теперь у нее было такое чувство, будто это и правда произошло.
– Мне о нем известно не больше, чем тебе, но мы и не хотим ничего о нем знать, заруби это себе на носу!
Разумеется, они буквально с катушек слетели, увидев разгром в кладовке – во всяком случае, так показалось Мари-Софи. Хозяин из своих обильных запасов с ходу отвалил мальчишке целых три затрещины и тут же выпинал его на улицу, в мусорную подворотню, в то время как инхаберина вывела рыдающую повариху из кухни и успокаивала ее остатком ромового экстракта. Девушке же было приказано прибрать на кухне и затем явиться в контору «для беседы».
После этого супруги сняли с воришки регалии – колбасную корону и огуречную медаль – и, подхватив с двух сторон под руки, потащили куда-то наверх. Мари-Софи сделала, что ей было сказано, и теперь хозяин «проводил с ней беседу»:
– Если вдруг что случится, что бы то ни было, то мы тут абсолютно ни при чем! Особенно ты. Я об этом позабочусь.
Девушка слушала, не перебивая.
– Ты же знаешь, мы всегда заботимся о своих… И поэтому мы хотим, чтобы ты за ним ухаживала!
Посмотрев по сторонам, хозяин неуверенно прибавил:
– Хочешь леденец?
Мари-Софи вздохнула: что она вообще здесь делает и о чем таком просит ее хозяин? Ухаживать за колбасным кайзером, этим огуречным генералом, которого они нашли в кладовке? Но она не умеет ухаживать за больными! Вряд ли он был кем-то важным, если они собираются сделать ее его сиделкой. И что это за разговоры о том, что «если вдруг что случится»?
– Или, может, ты не любишь сладкого? Это хорошо, это ты молодец!
Поднявшись с кресла, хозяин принялся вышагивать взад и вперед по комнате, замирая на месте каждый раз, когда кто-нибудь проходил по вестибюлю гостиницы, и все говорил, говорил – о сладкоежках, о здоровье зубов, без конца расхваливая девушку за воздержание от сладкого. А Мари-Софи не понимала, что ей делать. Как только она собиралась решительно топнуть ногой и заявить, что, к сожалению, не может взять это на себя, что у нее сегодня выходной, да к тому же она скорее уморит его, чем выходит, ее внимание неизменно отвлекалось на какую-нибудь деталь комнатного интерьера: бордовые вельветовые портьеры, позолоту письменного стола или пикантный сюжет картины над книжным шкафом. Эти свидетельства прежнего назначения дома отчего-то мешали ей выразить свои мысли в словах. И теперь она уже не знала, как сказать это жизненно важное «нет».
Неясное движение в вестибюле отбросило хозяина обратно в кресло, он проворно провел платком по вспотевшей лысине и почти закричал:
– Так что, думаю, мы… думаю, я… уже прошелся по всем главным пунктам этого дела!
Когда в контору стремительно влетела инхаберина и захлопнула за собой дверь:
– Ну это ни в какие ворота! Вот уж не знала, что мы собираемся разнести по всему городу, что скрываем у себя беглеца!
Хозяин замахал на супругу белым платком перемирия:
– Долго же тебя не было, милочка…
Инхаберина презрительно наморщила нос:
– Ха! Будто тебе известно, сколько времени нужно, чтобы полностью раздеть взрослого мужчину!
Супруг решил сменить оборону на наступление:
– На Восточном фронте мы, бывало…
Инхаберина повернулась к девушке:
– Идем, дорогуша, его нужно помыть…
Воришка, или, как теперь догадывалась Мари-Софи, заморенный до полусмерти беглец, дожидался своей сиделки на втором этаже гостиницы в комнате номер двадцать три. Совершенно голый, он сидел в пустой лохани под окном. Занавески на окнах были задернуты, и в сумеречном свете девушка разглядела самого жалкого бедолагу, какого ей когда-либо приходилось видеть: голова склонилась на грудь, руки безжизненно свисали по бокам до самого пола, торчащие из лохани колени домиком опирались одно на другое и были опухшие – словно два подгнивших граната.
– И как тебе подарочек? – подтолкнув Мари-Софи в комнату, инхаберина закрыла за ними дверь. – Н е так-то просто было снять с него одежду, нижнее белье и носки совсем с ним срослись.
Мари-Софи было трудно смотреть на горемыку: спина и руки его были сплошь усыпаны красными пятнышками, живот одутловато выпячивался, как у маленького ребенка. Он дрожал.
Девушка невольно прикрыла рот ладонью: о чем думала инхаберина, оставив его сидеть вот так, раздетым, в пустой лохани? Мари-Софи сдернула с кровати покрывало и укутала им голыша, заодно уменьшив обзор этого несчастья.
– Он весь в твоем распоряжении! Мальчишка принесет воду, поставит ее в коридоре у двери и постучит. А здесь, в комнате, ему делать нечего!
Бодро хлопнув в ладоши, инхаберина крутанулась на месте, а Мари-Софи, кивнув в знак согласия, поплотнее обмотала вокруг бедняги покрывало. Боже, как он был тощ! Лопатки и позвонки выпирали из его спины, точно крылья, точно зубья пилы. Взглянув на инхаберину, Мари-Софи укоризненно покачала головой: как им пришло в голову доверить ей заботу об этом ходячем трупе?