Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Кагарлицкий Юлий Иосифович. Страница 15

Они жили теперь в лучшем доме и в лучшем месте, на Фицрой-роуд, 12, неподалеку от Риджентпарка, и, как только денежные дела у Уэллса немного наладились, он переехал к ним. Заработки, действительно, отыскались. Он получал все больше уроков, продолжал изготовлять наглядные пособия для Дженнингса и начал работать для нескольких только что основанных дешевых периодических изданий. Он уже был на обочине журналистики. Писал маленькие заметочки от случая к случаю. Но с одним изданием ему повезло. Называлось оно «Тит битс» («Обо всем понемногу»), и там первыми догадались завести скоро ставший популярным и подхваченный другими изданиями раздел «Вопросы, стоящие ответов». За удачный вопрос платили полкроны, за ответ на него – согласно объему. Уэллс задавал вопросы, на которые сам же и отвечал, так что скоро он мог вносить в бюджет приютившей его семьи до двух фунтов в неделю. А сразу после рождественских каникул он стал учителем в лондонском районе Килборн, в частной школе, где обучались по преимуществу дети живших по соседству интеллигентов. После полутора лет безработицы получить постоянное место, дававшее шестьдесят фунтов в год, при частичном содержании было просто счастьем. Еще большим счастьем оказалось то, что принадлежала эта школа Джону Вайну Милну. Эту фамилию весь мир узнал много позже, когда сын Джона Вайна, пока еще учившийся в отцовской школе, написал для своего сына «Винни Пуха». Однако в лондонских педагогических кругах она и тогда уже была широко известна. Милн был интеллигент и талантливый педагог. Кроме того, Уэллс быстро понял, что он еще и своеобразная, интересная личность. Общение с ним доставляло истинное удовольствие. Труды праведные не принесли ему палат каменных. Школа была довольно бедная: располагалась она в двух зданиях, в одном из которых жил Милн с семьей, а в другом находились классы и учительская.

В первый же день Милн, весьма далекий от каких бы то ни было естественных и точных наук, сунул в руку молодому учителю золотую гинею и предложил ему купить что понадобится для занятий химией или чем другим в этом роде. Уэллс успел уже к тому времени заглянуть в шкаф, где хранилась «научная аппаратура», и обнаружил там химические весы, большая часть гирек к которым была потеряна, и несколько грязных колб. Только и всего. Однако он заявил Милну, что достаточно будет купить цветные мелки. Чем «ставить опыты», сказал он, лучше описывать их, рисуя диаграммы и разъясняя попутно, какие научные принципы применимы в каждом отдельном случае. Милн горячо его одобрил. «Да, – согласился он, – я заметил, что постановка опытов вредит дисциплине». Ему ли было не знать! Ведь предшественник Уэллса потому-то и покинул свой пост, что трижды под общий хохот учеников взорвал колбы в ходе опыта, имевшего целью извлечь кислород из веществ, в которых он не содержится… Очень скоро Милн открыл, что у его нового учителя не просто много рвения и желания принести пользу, но и подлинный педагогический талант. Уэллс рассказывал обо всем живо, с чувством юмора, добивался при этом точных знаний. Ученики его обожали. Одному из них, Алфреду Хармсуорту, предстояло потом сделать фантастическую карьеру. Когда ему исполнилось двадцать лет, он принялся, не имея ровно никаких средств, выпускать с помощью гелиографа собственную газету, стал за недолгий срок газетным королем, получил титул лорда Нортклифа, а во время первой мировой войны занял пост заместителя министра пропаганды. Уэллс им очень гордился. Правда, до тех лишь пор, пока не поработал с ним в министерстве. У Милна Уэллс почувствовал твердую почву под ногами, и ему, наконец, стало ясно, какую карьеру он будет делать – педагогическую. Настал час использовать возможности, оставленные ему после отчисления из Нормальной школы. В мае 1889 года, не пробыв у Милна и полгода, он сдал так называемые «промежуточные экзамены» на звание бакалавра наук и на Рождество сдал еще двадцать экзаменов (причем пятнадцать – «с отличием»), завоевав все три положенные денежные награды: десять фунтов за педагогику и по пяти фунтов за математику и биологию. В подобную удачу просто не верилось. Но ему продолжало везти. В начале 1890 года он сдал последние экзамены и получил звание бакалавра, а год спустя прошел еще через одну чреду экзаменов и вместе со значительной для той поры наградой в двадцать фунтов получил звание действительного члена Колледжа наставников – того самого, с помощью которого упорно, но тщетно стремился поднять свой культурный уровень его первый учитель, незабываемый мистер Морли. По истечении первого года Милн повысил ему жалованье и уменьшил нагрузку, что не только позволило ему быстрее подготовиться к заключительным экзаменам на звание бакалавра, но и взять (из чисто материальных соображений) ещё репетиторство.

В том же 1889 году его пригласил на работу Уильям Бриггс, основатель Университетского заочного колледжа. Уэллс согласился и принялся за дело, хотя до конца учебного года Милна не бросил. С момента, когда Уэллс получил степень, Бриггс установил ему жалованье в триста фунтов в год. Теперь он был вполне устроенный человек. Занятиями своими он упивался. И, что не менее важно, студентам он тоже нравился. Работа в заочном колледже заключалась не только в проверке контрольных работ. В колледже были ещё очные классы численностью от шести до тридцати двух человек, причем в больших группах при главном преподавателе был ещё и ассистент. Уэллс имел теперь возможность по-настоящему развернуться как педагог. Ученики запомнили его навсегда. Вот что писал потом один из них: «Он был прост, непретенциозен, говорил коротко и мысли свои высказывал напрямик, с оттенком цинизма и откровенного презрения к тем, кто занял свое место в жизни благодаря своему происхождению и богатству… Утро начиналось часовой лекцией. За ней следовали два часа лабораторных занятий, причем в лаборатории он переходил от студента к студенту, каждому всё объяснял и исправлял ошибки в анатомировании… Он был удивительно добросовестен и горел желанием всем помочь… Он не уставал повторять, что образованность сводится к умению проводить различие между вещами первостепенными, второстепенными и вообще не имеющими существенного значения… Он был исполнен подлинной доброты и истинного сочувствия к студентам, многие из которых вынуждены были, дабы получить ученую степень, бороться с бедностью и преодолевать житейские трудности». Все эти успехи помогли семье переехать в лучший дом – на той же Фицрой-роуд за номером 46 – и даже позволить себе короткие каникулы на недорогом курорте. Женитьбу на Изабелле он вынужден был все же хоть ненадолго, но отложить. В начале года возобновилось кровохарканье, в мае он перенес инфлюэнцу и ему стало совсем плохо. Пришлось нанять человека, который заместил его в классах и лаборатории. В июне 1891 года он написал отцу, что, если бы его не поддерживало сознание достигнутых успехов, он бы умер. Но он снова выкарабкался, и 31 октября 1891 года они с Изабеллой без большого шума повенчались в приходской церкви. Уэллс считал, что это – большая уступка с его стороны. Могли бы просто зарегистрироваться в мэрии. Но, увидев, как он обрадовал этим окружающих, утешился. Тётя Мэри, любившая его как сына, была счастлива, а брат Фрэнк, приехавший на свадьбу, неожиданно расплакался в ризнице. Изабелла была серьёзна, спокойна и только боялась, что теперь пойдут дети. Ей бы этого не хотелось. Молодые поселились в пятикомнатном доме на Холдон-роуд, 28. Изабелла предпочитала называть его восьмикомнатным, поскольку в нем были кухня, ванная и чулан, и сделала все возможное, дабы придать ему респектабельность. Она обставила его громоздкой мебелью, завешала зеркалами, задрапированными материей, а подоконники загромоздила горшочками с геранью. Её роскошный буфет был набит граненым стеклом. Посещение вечерних художественных классов не пропало, как видно, даром. С работы она ушла, но быть обузой мужу не собиралась и начала брать ретуширование на дом, а потом и давать уроки желающим обучиться этой профессии. Об интеллектуальных интересах мужа она тоже подумала. В дальнем уголке столовой, так, разумеется, чтоб это не слишком бросалось в глаза, она разместила на полках его книги. На работу Уэллсу было ездить удобно. От Ист-Патни, где находился их дом, шла прямая линия метро до Черринг-Кросс, а оттуда было всего несколько минут ходьбы до Ред-Лайон-сквер, куда успело переехать процветавшее заведение Уильяма Бриггса. В этих просто обставленных комнатах он приходил в себя. Свой претенциозно-мещанский дом он ненавидел, хотя Изабелле об этом не говорил. А она просто в толк не могла взять: чем он недоволен? А недоволен он был многим.