Жестокая болезнь (ЛП) - Вольф Триша. Страница 86

Я не думаю, что нам придется бежать, но Алекс настоял, чтобы у нас, по крайней мере, был запасной план.

Я больше сосредотачивалась на разборе деталей, решении головоломки. Грейсон ничего не делает без обдумывания или цели. И начала с «Ролексов», которые он вшил в ногу Алекса.

Откуда эти карманные часы?

Он просто купил их в ломбарде по пути, чтобы помучить Алекса?

Или в этом кроется нечто большее?

То, что я обнаружила, может изменить динамику и статус-кво.

Антикварные часы были застрахованы. Стоимость исчисляется высокими четырехзначными цифрами. Ну, так оно и было, пока Грейсон не приварил ленту-цепочку, тем самым уменьшив стоимость, но не цена была причиной, по которой Грейсон выбрал именно их.

Проще говоря, часы имели значение.

Я смогла отследить владельца через страховой реестр, открыв совершенно новый запутанный лабиринт — не сомневаюсь, что Грейсон хочет, чтобы мы забрели туда, где нас ждет ловушка.

Но я уже последовала за одним белым кроликом в нору, изменив свою жизнь навсегда. И опасаюсь идти в еще одну. В конце концов, Алиса извлекла некоторые уроки из Страны чудес.

Например, что не жестокость времени заманила Шляпника в ловушку вечного безумного чаепития. Скорее, это было убийство времени, которое заключило его в петлю наказания. Тем не менее, даже в мире абсурда Шляпник понял, что не сможет опередить время и избежать наказания.

Алекс этого не понял.

Разбив свои карманные часы и комнату, полную часов, Алекс обманчиво думал, что сможет сбежать от своей мучительной реальности.

Освобождение пришло позже, когда мы пролили кровь друг за друга.

Я больше не могу ненавидеть Алекса за то, что он сделал со мной точно так же, как он больше не может ненавидеть мою натуру.

С помощью соединения, которое он разработал специально для того, чтобы помочь регулировать химический состав моего мозга, со временем мои эмоции действительно уменьшились. Взлеты и падения стали более сравнимы с колебаниями маятника. Я так и не вернулась к своему базовому уровню поверхностной аффектации, но хотя бы не страдаю от вызывающего сумасшествие эмоционального натиска.

Алекс — единственный, кто поднимает мои чувства на ошеломляющие высоты.

Наша совместная ночь под водопадом действительно открыла тайник, некую дремлющую часть моего разума, которая пробудила эмоцию, настолько сильную, что изменила химические вещества моего мозга. И несмотря на то, что каждая разумная клетка моего тела пытается отрицать это, и несмотря на утверждение Грейсона… любовь — единственное возможное объяснение.

Я влюбилась в Алекса на Горе Дьявола.

Я влюбилась в самого дьявола.

И полагаю, что эта редкая аномалия делает меня несовершенной. Сказочная психопатка, очарованная своим прекрасным мрачным принцем.

Мы — влюбленные злодеи.

Однако моя болезнь не лишена сострадания. Она не позволяет превратиться в бессердечного монстра, который забирает жизни, не задумываясь.

Разум должен существовать перед лицом сострадания.

Потому что без того и другого я, возможно, убивала бы ради поиска острых ощущений.

Мы должны принять то, кем становимся. Этот редкий уровень эмпатии дает мне особую способность выбирать объекты мести, которые заслуживают не только справедливости, но и второго шанса.

Таким образом, я разрабатываю возмездие, а Алекс организует реабилитацию. Хотя теперь он называет свои усовершенствованные методы «восстановлением когнитивного отвращения».

Для меня это пародия на «Заводной апельсин³²»… но только без молока³³. Но Алекс совершенствует свою процедуру в геометрической прогрессии, и теперь у нас даже есть один жизнеспособный испытуемый.

Некоторые соглашаются на лечение… а некоторые нет. Мы очень избирательно подходим к тому, кого проверяем на каждом уровне нашего проекта. Только самые отвратительные, неисправимые человеческие отбросы отбираются для полного курса лечения без освобождения.

Мы нашли общий язык, когда речь зашла о продолжении эксперимента Лондон.

Зная, что ее специализация — реабилитация опасных преступников, мы опасаемся увидеть ее лицо в социальных сетях, объявляющих о прорывном чудодейственном препарате или процедуре, с помощью которых она прославит исследования Алекса.

Алекс хотел бы сам создать метод к излечению. Доктор Франкенштейн встретил свою смерть с чувством сожаления, жалея, что не убил созданного им монстра.

Алекс не ищет искупления; его ждет другая судьба.

Я поддерживаю его попытки, сама всегда давала отпор хулиганам. Никогда не отступала. Таким образом, я отказываюсь позволить Лондон поставить окончательный мат.

Фигуры на доске остаются неподвижными. Мы возделываем наш сад, как сказано в одном из великих произведений Вольтера³⁴, сосредоточившись на наших проектах, на построении совместной жизни.

И ждем.

Пока не настанет время действовать, мы исследуем друг друга и созданный нами интимный мир. Светлые и темные грани сосуществуют вне нас и внутри.

Во что я верю: у каждого человека на этой планете есть извращенное желание, какая-нибудь болезнь или темный голод, просящий, чтобы его утолили. Если бы это было не так, у меня бы тогда не было клиентов в сфере мести.

Некоторые не могут признать своего внутреннего монстра, что ж, именно поэтому существуют законы, помогающие слабым держать своих дьяволов в узде, отчего они чувствуют себя в безопасности в своем мире.

Во всех нас есть порочность, которая хочет блуждать во тьме.

Некоторые блуждают безопасно, не выходя из дома, развлекаясь, смотря ужастики, читая триллеры.

Другие делают это более открыто, стремясь к опасной карьере, легальной или нет.

Мы с Алексом принимаем нашу извращенную болезнь сердца. Мы кормим наших монстров. Искупаем вину пролитой крови, заключив друг друга в объятия.

Черт возьми, обезумевший Шляпник пытался утопить Соню в чайнике. В альтернативном мире, который совершенно нелогичен, убийство кажется единственным логичным выходом из безумия.

Алиса пыталась вернуться в свой мир логики, где все имело смысл, но, когда проснулась, она скучала по сну.

Проведите свои параллели.

Звук шагов Алекса, входящего в коттедж, прерывает мое ведение дневника, и я поднимаю взгляд от страницы, увидев, как он прислоняется к дверному проему. Сегодня он в очках, его темные волосы растрепаны от многочасовой работы. Щетина оттеняет челюсть.

Это мой любимый его образ, особенно когда он целенаправленно пожирает меня взглядом, вся темная тоска и вожделение отражаются в его горящих голубых глазах.

Я убираю дневник и поворачиваюсь на кресле лицом к нему, медленно, соблазнительно скрещиваю ноги, ведь знаю, как это сводит его с ума.

— Я так понимаю, ты что-то нашел.

Снимая очки, он отталкивается от дверного косяка и направляется ко мне. Роняет очки на дубовый письменный стол в деревенском стиле, хватаясь за подлокотники моего кресла, подтаскивая его вперед и зажимая меня под собой.

— Скажи, что любишь меня, — говорит он, и что-то хитрое мелькает в его глазах.

Я улыбаюсь, облизываю губы.

— Я люблю тебя, чертов псих.

Алекс стонет и обхватывает мое лицо ладонями, прижимаясь своим ртом к моему в диком поцелуе, лишая меня дыхания и ощущений.

Я провожу руками вверх по его груди, мои пальцы впиваются в поношенную ткань его рубашки.

Когда он, наконец, отрывается, говорит:

— Случился прорыв с тринадцатым объектом, — он перечисляет рецептурные смеси, перечисляя показатели и показания приборов, все больше возбуждаясь. — Это только вопрос времени…

Я прижимаю палец к его губам, заставляя замолчать его маниакальную болтовню о времени.

— Не говори, — говорю я. — Покажи мне.

Он улыбается и прикусывает кончик моего пальца, затем поднимает меня и заключает в свои объятия. Проходит мимо двери, ведущей в его лабораторию, и вместо этого заходит в спальню.

— Ты несешь меня не туда.