Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт. Страница 31

Джон Т. Ангер должен был вот-вот уехать. Миссис Ангер, с материнской глупостью, набила его чемоданы костюмами в полосочку и электрическими вентиляторами, а мистер Ангер преподнес сыну несгораемый бумажник, набитый деньгами.

– Помни: тебе здесь всегда будут рады, – сказал он. – Не сомневайся, мальчик мой, что наш очаг будет гореть всегда!

– Знаю, – хрипло ответил Джон.

– Не забывай, кто ты и откуда, – с гордостью продолжал отец, – и тогда, чтобы ты ни делал, ничто не сможет тебе повредить! Ведь ты – Ангер из Аида!

На этом старик и юноша пожали друг другу руки, и Джон удалился со слезами на глазах. Спустя десять минут он миновал городскую черту и остановился, чтобы напоследок оглянуться. Начертанный над вратами старомодный викторианский девиз вдруг показался ему таким милым! Отец не раз пытался сменить вывеску на что-то более энергичное и зажигательное, вроде «Аид – это твой шанс!», или же на банальное «Добро пожаловать!», которое можно было бы начертать на фоне сердечного рукопожатия и подсветить электричеством. Старая надпись была немного мрачновата, всегда считал мистер Ангер, но сейчас…

Тут Джон взял себя в руки и решительно обратил свой взор навстречу судьбе. Когда он развернулся, огни Аида на фоне неба стали казаться исполненными горячей и неистовой красоты.

Школа имени Святого Мидаса находится в получасе езды на авто «роллс-пирс» от Бостона. Расстояние в других единицах так и останется неизвестным, поскольку никто, кроме Джона Т. Ангера, не прибывал туда иначе, чем в авто «роллс-пирс», а теперь уже, наверное, и не прибудет. Школа имени Святого Мидаса – это самая дорогая и самая эксклюзивная в мире подготовительная школа для мальчиков.

Первые два года в школе прошли для Джона приятно. Отцы всех мальчиков были богачами, так что летние каникулы Джон проводил в гостях на модных курортах. И хотя ему нравились все ребята, приглашавшие его в гости, их отцы поражали его тем, что все были слеплены будто из одного теста, и он по-детски удивлялся такой поразительной схожести. Когда он рассказывал, откуда он родом, они всегда весело спрашивали: «Жарковато там, внизу, а?», и Джону приходилось выдавливать из себя улыбку и отвечать: «Да, точно». Его ответ звучал бы более сердечно, если бы эту шутку повторяли не все поголовно, лишь иногда варьируя ее, например, с «Не холодно там, у вас внизу?», что он точно так же ненавидел.

В середине второго школьного года в классе Джона появился тихий симпатичный мальчик по имени Перси Вашингтон. Новичок отличался приятными манерами и исключительно хорошо – даже для школы Святого Мидаса! – одевался, однако по каким-то причинам держался в стороне от остальных ребят. Единственным, с кем он близко сошелся, был Джон Т. Ангер, но даже с Джоном он никогда не разговаривал о своем доме и семье. То, что он был богат, было понятно и так, однако, за исключением нескольких подобных умозаключений, Джон очень мало знал о своем друге, так что его любопытство сильно разыгралось, когда Перси пригласил его провести лето у него дома, «на Западе». Он, не колеблясь, принял приглашение.

Лишь в поезде Перси впервые разговорился. Как-то раз они сидели за завтраком в вагоне-ресторане и обсуждали несовершенства характеров некоторых мальчиков из школы, и вдруг Перси сменил тон и уверенно произнес:

– Мой отец – самый богатый человек в мире.

– М-м-м, да, – вежливо промычал Джон.

Он не знал, что можно сказать в ответ на такое признание.

Он хотел было сказать: «Прекрасно!», но это прозвучало бы несерьезно, и он уже почти сказал: «Неужели?», но сдержался, поскольку Перси мог бы подумать, что его слова вызывают сомнения. Такое поразительное утверждение едва ли можно было подвергать сомнению!

– Самый богатый, – повторил Перси.

– Я читал в альманахе «Кто есть кто», – начал Джон, – что в Америке есть один человек с доходом более пяти миллионов долларов в год, еще четверо получают более трех миллионов за год, а…

– Да, ничего особенного… – Перси презрительно скривил губы. – Прижимистые капиталистики, финансовая мелкота, мелкие лавочники и ростовщики! Мой папа может их всех скупить, не заметив.

– Но каким образом он…

– Почему о его доходах никто не пишет? Да потому, что он не платит налогов! Точнее, платит, но немного – никто не знает о его настоящем доходе.

– Он, должно быть, очень богат, – просто сказал Джон. – Это хорошо. Мне нравятся очень богатые люди. Чем человек богаче, тем больше он мне нравится. – На его смуглом лице можно было прочесть, что он говорит чистую правду. – На пасхальных каникулах я был в гостях у Шницель-Мерфи. У Вивиан Шницель-Мерфи есть бриллианты размером с куриное яйцо и сапфиры, похожие на шары с огоньками внутри…

– Я люблю драгоценные камни, – с энтузиазмом откликнулся Перси. – Само собой, мне бы не хотелось, чтобы в школе об этом кто-нибудь знал, но у меня есть очень хорошая коллекция. Я собирал их вместо марок.

– А бриллианты! – нетерпеливо продолжил Джон. – У Шницель-Мерфи есть бриллианты размером с каштан…

– Подумаешь! – Перси подался вперед и сказал очень тихо, почти шепотом: – Это ерунда. У моего отца есть бриллиант огромный, как отель «Ритц-Карлтон»!

II

В Монтане солнце садилось между двумя горными пиками, напоминая гигантский синяк, от которого по отравленному небу расходились наполненные кровью артерии. На громадном расстоянии от этого неба прижалась к земле маленькая, унылая и всеми забытая деревушка Фиш. И жили в деревушке Фиш, как говорят, двенадцать человек – двенадцать унылых и непостижимых душ, вскормленных постным молоком с практически голых, в буквальном смысле, камней, на которых таинственная плодотворная сила их породила. И стали они особой расой, эти двенадцать жителей деревушки Фиш, подобно тем видам, которые появились на заре истории по капризу природы, затем передумавшей и оставившей их самих по себе бороться и вымирать. Из далекого сине-черного синяка на скорбную землю протянулась длинная цепочка движущихся огней, и двенадцать жителей деревушки Фиш, подобно духам, собрались возле похожего на лачугу здания станции, чтобы поглядеть на проходящий семичасовой трансконтинентальный экспресс из Чикаго. Раз шесть за год трансконтинентальный экспресс, подчиняясь какому-то неведомому закону, останавливался в деревушке Фиш. Когда это случалось, из поезда возникала одна или несколько фигур, которые усаживались в легкую коляску, всегда появлявшуюся невесть откуда на закате, и отбывали в сторону багрового заходящего солнца. Наблюдение данного непонятного и нелепого явления стало для жителей деревушки Фиш чем-то вроде культа. Они могли лишь наблюдать – в них не осталось никаких человечьих иллюзий, которые позволили бы им удивиться или помечтать, иначе таинственные посещения могли бы породить религию. Но людям деревни Фиш религия была неведома: даже самые примитивные и дикие догматы христианства не смогли бы найти опоры на этих бесплодных скалах. Поэтому здесь не было ни алтаря, ни священника, ни жертвы, лишь каждый вечер в семь часов молчаливая паства собиралась у похожего на лачугу здания станции и с бесцветным, малокровным трепетом возносила молитву.

В этот июньский вечер Великий Кондуктор – которого, если бы они могли кого-нибудь обожествлять, они бы точно выбрали в качестве своего небесного патрона – предопределил, что семичасовой поезд оставит свой человеческий (или нечеловеческий) груз в деревушке Фиш. В две минуты восьмого Перси Вашингтон и Джон Т. Ангер сошли на платформу, торопливо миновали двенадцать разинувших рты, ошеломленных и робких жителей деревушки Фиш, уселись в невесть откуда появившуюся легкую коляску и уехали.

Через полчаса, когда сумерки сгустились до темноты, молчаливый негр, правивший коляской, окликнул что-то большое и темное где-то впереди, во мраке. В ответ на его окрик на них из непроницаемой ночи уставился светящийся диск, похожий на зловещий глаз. Подъехав поближе, Джон разглядел, что это была задняя фара громадного автомобиля – гораздо больше и великолепнее, чем все другие автомобили, виденные им до сих пор. Кузов был из какого-то отражающего свет металла, темнее никеля и светлее серебра, а ступицы колес усеивали переливающиеся зеленые и желтые геометрические фигурки – Джон даже не стал гадать, были ли то стекляшки или же драгоценные камни.