Пустота - Хорн Джек Дуглас. Страница 41

Похоже, такие речи очаровали саму Гудрун.

– Я собираюсь показать тебе, что ты сама можешь стать божеством. Мы будем единственными божествами, я и ты.

Ее энтузиазм ослаблял мою волю и разум. Отпустив меня, она кивнула в сторону малышки, едущей на розовом трехколесном велосипеде. Следом за девочкой шел ее отец. Глядел на свою дочь так, будто она являлась центром вселенной. Их вид должен был меня растрогать, однако я ощутила в себе чернейшую зависть. Голос Гудрун звенел в моих ушах.

– Разве хорошо, что обычный ребенок будет жить, а твой, особенный, волшебный, – нет? А если бы на земле действительно вершилась Его Воля, каким чудовищем Он тогда должен быть, чтобы допустить… подобный выкидыш правосудия?

Судя по интонации, Гудрун поняла, что обидела меня.

– По моему мнению, куда вероятнее, что нет никакой Высшей Воли, никакого грандиозного плана. Выживают только те, кто старается изо всех силенок.

Она посмотрела, как девчушка пытается повернуть руль и покружить вокруг своего отца.

– А если бы ты могла обменять жизнь этого ребенка на жизнь Колина?

Предложение было совершенно омерзительным.

– Что за отвратительное… – начала я.

– Согласна, она же чудесная малышка! – перебила меня Гудрун. – И мы не станем причинять ей вред.

Гудрун оглядела парк, кивнула на другого ребенка. Он был постарше и находился в том возрасте, когда внешность – лишь память о прежней красоте и залог будущей. Он приставал к своему младшему приятелю, толкая его, а тот плакал.

– Как насчет мальчишки?

– Хватит. Я не имею права.

– Наоборот, еще как имеешь! Если у тебя есть сила, у тебя есть право. Учитывая энергию, к которой ты имеешь доступ, ты не можешь поступить неправильно. Это лишь вопрос твоего собственного выживания. Неужели ты столь милосердна, что позволяешь жить другим, не себе?

Ведьма усмехнулась:

– Вероятно, ты любишь свои устаревшие моральные идеалы больше, чем Колина?

– Ты все выворачиваешь наизнанку и хочешь сбить меня с толку, – сказала я.

Заклинание, которое она на меня наложила, заставляло меня соглашаться с Гудрун. Ее колдовство подавило мою волю. Кто знает, может, опал Гудрун, превращенный в пыль, тоже возымел свое действие. Самое худшее в ее чарах заключалось в том, что они лишили меня способности к борьбе. Я словно тонула в море, захлебывалась, но не обращала на это никакого внимания.

– Дитя, я хочу открыть тебе глаза. Хочу дать тебе силу, чтобы ты сбросила оковы, держащие тебя. Пытаюсь спасти твоего сына. Я надеялась, что ты оценишь мой порыв.

Гудрун отвернулась и взглянула на дорожку, ведущую к пруду, украшенному скульптурами лебедей и русалок.

– Возможно, для спасения Колина не нужно приносить в жертву ребенка. Видишь бродягу?..

Она показала на бездомного, который, шатаясь, брел к скамейке. В руке у него была бутылка в оберточной бумаге, сперва он что-то немелодично напевал себе под нос, а затем принялся ругаться на окрестных зевак. Ему очень повезло, что он не заметил пристального взгляда Гудрун.

– Интересно, почему он так прочно держится за этот мир, в то время как наш Колин будет стерт из него? Слушай, Мерси! Что, если мы обменяем это ничтожество всего на один день для нашего маленького Колина? Как тебе моя идея?

Я молчала. А бедолага еще крепче стиснул бутылку: похоже, боялся, что кто-нибудь из прохожих ее отнимет. Резко развернулся и начал сыпать бранью в пустоту. Мое ведьмовское зрение не различило ни духа, ни голодного демона, незримо напавшего на бродягу. Он сражался с порождением собственного мозга, пропитанного алкоголем. Будет ли кто-то тосковать о нем? Оставит ли его смерть дыру в ткани нашего мира? А ведь можно протянуть руку и забрать его жизненную силу, чтобы предложить ее…

Вся гнусность преступления, которое я лишь предположила, пробудила меня от чар Гудрун. Я вспомнила историю Евы и змия. Какими грехами, куда более ужасными, была она искушаема, прежде чем вкусила от яблока, совершив вроде бы невинный поступок?

– Боже мой! – ахнула я. – Нет. Это его жизнь! Я не убийца.

Гудрун сжала губы, пытаясь сохранять спокойствие. Я испытывала ее терпение. И она не стала меня перебивать.

– Нет. Есть Бог или нет, но твой образ мыслей неправилен. Поверь, я очень хочу спасти моего ребенка, и я найду иной способ.

Я вскочила со скамейки, едва не упав. И попятилась от Гудрун.

– Мир, который ты описала… Я не хочу, чтобы Колин там оказался.

– Ты обрекаешь своего сына на небытие. А пьянчуга мог обрести славный конец. Он бы принес себя в жертву ради твоего Колина. Вот поистине благородная цель!

Гудрун махнула в сторону бездомного, и тот заковылял прочь из парка.

– Но я разделяю твои сомнения, – произнесла ведьма, наклонив голову набок и потупившись. Само воплощение сочувствия и понимания. – Если убит один, это преступление, а если несколько, то единичное преступление превращается в кровавую бойню. Тем не менее, Мерси, когда гибнут сотни тысяч, все становится статистикой. Количество людей увеличивается, и в итоге разум теряет способность осознавать отдельных персоналий, стоящих за общим числом. Чувства притупляются, совесть перестает подавать голос.

Она сделала паузу.

– Достигнув этого, становишься божеством.

– Я не хочу быть «божеством».

– А если каждой из смертей ты сможешь купить еще день жизни для твоего малыша?

Я ответила, прежде чем искушение сломило мою ослабленную волю.

– Нет, – отчеканила я, осознавая, что делаю правильный выбор, пусть это и звучит так, будто я предаю Колина. – Я ухожу. Прощай!

– А как насчет тех, кого уничтожила грань? Ты сама слышала, что случилось с миром фейри, тебе же поведали трагическую историю, так? Лишь некоторые из них выжили, а какое жалкое существование они влачили! Подумай, Мерси: есть и другие измерения, которые были уничтожены при создании грани!

– Неужели? – спросила я, ощутив бремя ответственности. Меня охватило чувство вины.

Гудрун посмотрела на памятник Конфедерации и пожала плечами.

– Не все ли равно? Однако я могу утверждать, что ведьмы, сотворившие грань, проявили абсолютное безразличие ко всем, кроме себя самих.

Мимо нас пробежал парень, голый по пояс. Юнец был слишком молод для Гудрун: наверное, разница в возрасте между ними составляла тысячу лет, но я вдруг сообразила, что он делает это уже в пятый раз и ловит ее взгляд.

– Глупый ребенок, – пробормотала Гудрун. Я не поняла, относится ли ее замечание к бегуну или ко мне. – Нынешние якоря ничем от них не отличаются. Аяко сообщила мне, что якоря многое держат от тебя в тайне. А сейчас они заставили тебя поверить в то, что обуздали Аяко, но ничего подобного не произошло! Якоря решили, что ее поведение в отношении тебя вполне согласуется с их замыслами, хотя ее действия и не привели к желаемому результату.

Гудрун улыбнулась и прижала руку к груди – там, где должно было биться ее сердце, если такое имелось.

– Они сошлись на том, что Аяко нужна им для последней схватки, которую они будут вести против нас двоих.

Ведьма кивнула, подтверждая тот факт, что якоря сочли меня столь же опасной, как сама великая Гудрун.

Затем сложила ладони в молитвенном жесте.

– Мерси, я не прошу от тебя невозможного. Конечно, тебе непривычен такой образ мыслей. Очевидно, он противоречит твоим нынешним убеждениям, возможно, твоей природе, но я выбрала именно тебя. Ты – особенная. Я уверена, что ты – ведьма, о которой гласило пророчество. Та, кто разрушит грань, которая причиняет реальный вред всему живому. И клянусь, что если я не смогу убедить тебя в правильности моих взглядов, то буду действовать сама. Я оставлю в покое тебя и твою семью. Я не желаю с тобой враждовать, Мерси. В конце концов, мы одной крови.

Я попалась! Слова Гудрун звучали отвратительно, но были правдой. Неоспоримой. Они резали мне слух, но впервые с момента нашего разговора я поверила Гудрун по-настоящему.

– Значит, ты Вебер?