До тебя миллиметры - Савельева Валерия Андреевна "(ВалеRka)". Страница 9

Вероцкая: «Уверен, что хочешь меня видеть?»

Одно короткое сообщение, которое Дима в неверии перечитал раз на десять, прежде чем набирать ответ. Но не успел.

Вероцкая: Тогда лови.

И фото. Селфи. Знакомые тёмные волосы, сейчас спутанные, глаза прикрыты ладонью, а лицо… нет, на нём больше не было бинтов, зато виднелись яркие красные полосы-шрамы. На правой щеке они тянулись от виска к подбородку, рваные, неровные; на левой шов шёл наверх от угла губ. «Сильное повреждение кожных покровов на лице, руках, ногах, животе; наложены швы, необходимы дальнейшие операции», – вспомнил Дима короткий вердикт врачей, который удалось добыть Стасу. Фоторгафия карточки тогда была размытой, Дериглазов сомневался, что понял правильно, зато осознал теперь.

Шрамы останутся. На прекрасном лице (и теле) его Веры останутся шрамы. Но ведь это всё равно ЕГО Вера.

Дериглазов: «Солнце, что за глупости? Ты у меня всё равно самая прекрасная. Давай, я приду завтра и поцелую каждый шрам. И он обязательно заживёт».

Вероцкая: «Дим…»

Дериглазов: «Что?»

Вероцкая: «Дело не только в этом. В шестнадцать вся жизнь впереди».

Дериглазов: «И?»

Конечно, он тогда не поверил ни единому слову. Не смог. Кричал, звонил Стасу, требовал, чтобы его сестра сказала это всё в глаза, даже раздолбил почти новенький мобильный. По голове его за это не погладили, но телефон купили новый с условием, что этот останется цел, даже когда он вновь откроет на нём тот злополучный диалог.

Вероцкая: «Я не люблю тебя больше. И, кажется, никогда не любила».

-06-

И вот спустя почти пять лет с того дня Дима сидел перед ней на корточках, осторожно перебирал тонкие пальцы, словно ничего плохого никогда не случалось, и думал: как бы всё сложилось, если бы он тогда тоже был в машине?

Димка криво усмехнулся. Скорее всего, даже в этом случае всё изменилось бы до неузнаваемости, и они перестали бы общаться. Особенно в этом. Потому что единственное место в машине, оставшееся свободным в тот вечер, грозило своему пассажиру быстрой, но болезненной смертью. Возможно, ему бы даже отсекло пару конечностей… Где уж тут шрамы Веры?

Сказать больше было нечего, мгновение слишком затягивалось, поэтому Дима заставил себя подняться и отойти подальше – выглянуть в коридор, по которому должна была пойти врач, возвращаясь к кабинету. Что бы ни случилось, ждать больше десяти минут он не собирался: если не явится хотя бы медсестра, просто подхватит Веру под локоток и увезёт в больницу. В идеале было бы наведаться к матушке в ресторан – он всего в трёх кварталах от вуза, и там есть аптечка на все случаи жизни, а антигистаминные вообще имеются как в десятке видов таблеток, так и в уколах. Но мама сегодня дома пытала старшего брата.

– Значит, всё как всегда, да? Мы друг друга не знаем? – вопрос вырвался сам собой, даже расстояние не помогло его удержать.

– Слушай, я хочу здесь освоиться, – тихонько отозвалась Вера с дивана. – Пусть не стать своей, но спокойно выжить до конца года. Мне не нужно лишнее внимание.

– То есть в первый же день вывалиться из кабинета, хрипя точно свежеподнятое умертвие, это не «лишнее внимание»? – усмехнулся Дериглазов. – А признать, что знакома со мной, – лишнее?

Он не оборачивался, продолжал смотреть в конец коридора, где в любой момент могла вынырнуть из-за угла медсестра. До звонка с пары было ещё минут десять, все сидели по аудиториям, и казалось, сейчас они здесь совершенно одни. Одни во всём мире.

Жаль только, что в который раз повторяют совершенно идиотский разговор.

– Я не специально привлекла внимание, это аллергия!

– Отлично, пусть так, но ты послала лесом нашего активиста, расстроила старосту и явилась в институт в маске. Думаешь, это помогает строить из себя невидимку? – пожал плечами Дима.

Вдалеке что-то хрустнуло, словно кто-то едва слышно шагал к спорящим в закутке старым знакомым, однако коридор по-прежнему оставался девственно чист.

– Ваш староста чуть не разбил мне нос, а активист… ой, неважно. – Дериглазов спиной чувствовал, как Вера поджала губы и раздражённо сложила руки на груди. По крайней мере, раньше она всегда так делала, когда злилась. – Ты ведь понимаешь, что я не могу иначе? И да, даже закрывая лицо, можно не привлекать внимания, если не искать лишних раздражителей. Особенно закрывая лицо. Маска будет смущать окружающих день, два, неделю, но потом она станет обычной блажью чудной девчонки, которая никому не нужна.

– Ага, конечно, вдруг ты фанатка K-pop? – ядовито усмехнулся Димка, поворачивая голову и устремляя взгляд в другую сторону коридора. Туда, где в окне серело пасмурное небо ранней осени – бабье лето в этом году было своеобразным, то хмуро и сыро, то не по-осеннему жгучее солнце.

– Почему бы и нет? – парировала Вера. – Зато через пару месяцев они будут помнить только маску, не лицо. Мы выпустимся, а уже на следующий день не вспомним друг друга, даже нос к носу столкнувшись в магазине.

– Не думал, что у тебя настолько паршивая память… – отозвался Дериглазов, отмечая, как быстро плывут по небу тучи. Вот только что уголок был в поле зрения и уже скрылся за оконной рамой.

– О, во мне можешь не сомневаться, – послышалось ворчание в ответ.

Дима едва смог удержаться от колкости, хотя на языке так и крутилось что-то в стиле: «Не переживай, я проверил на практике», «Так и думал, склероз налицо!», «Точно, какие сомнения, когда ты лучшего друга уже пять лет вспомнить не можешь?». Но каждый раз, когда слова уже были готовы сорваться с губ, в голове словно что-то перещёлкивало: каким же жалким он будет казаться! Любая его «едкая» реплика докажет только одно: Дима до сих пор обижается, расстраивается, помнит.

Нет.

– Дим?

Проводив взглядом ещё одну тучу, убежавшую за прямоугольник окна, он глубоко вздохнул и обернулся. Вера всё так же сидела на диване, только поза стала напряжённей – не умирающий лебедь, откинувшийся на мягкую спинку, а собранный, сосредоточенный боец. Что, впрочем, недалеко ушло от истины: когда твоя мать владелица частного охранного предприятия, носящего гордое имя «Сокол», ты и сама обязательно станешь соколицей. Если она в шестнадцать подобно Рембо буквально за минуту врывалась на второй этаж, то что уж говорить о способностях, когда после аварии лучшей реабилитацией Веры стали тренировки, тренировки и снова тренировки? Кажется. По крайней мере, Димке так её брат рассказывал.

– Ну?

– Ты злишься.

– А ты констатируешь факты! – фыркнул он. – Конечно, злюсь.

Хотя Димка понимал, что врёт сейчас сам себе. Нет, он не злился, ни капельки. Отвратительную смесь горечи и разочарования, которую он испытывал, невозможно назвать «злостью», это… это просто… чувство потери, от которого давно уже нужно было избавиться. Мерзкое ощущение, которое постоянно преследует его с того самого вечера, когда они впервые решили «не общаться».

Впрочем, с тех пор таких договоров была уже сотня. Последний продлился почти год – самый долгий и отчаянный. Но всё равно они вновь смотрят друг другу в глаза, молчат и, кажется, возвращаются к прежнему разговору.

– Я слышал о реформе и о том, что заочников перекинут в другие группы. Сожалею, – наконец, добавил Дериглазов. – Даже читал, что всем выпускникам придётся учиться лишний год.

– Мне пришлось сдать летом лишние экзамены, чтобы ничего не потерять, – согласилась Вера, с удовольствием сменив тему. – Три зачёта ещё остались до нового года, буду разбираться перед практикой.

– Значит, ты специально решила попасть в выпускную группу, даже помня, что в ней могу оказаться я? Чтобы потом показывать чудеса игнора?

– Чтобы скорее выпуститься и заниматься любимым делом! – глаза Веры гневно сверкнули. – Ты же младше, я вообще не думала, что мы можем столкнуться.