Всё, что я о ней помню - Бородачев Антон. Страница 2

Кристина затянулась сигаретой, и в голубом свете телевизора я увидел, что она улыбается, как будто пытаясь распробовать эту мысль на вкус.

— Я согласна, — наконец ответила она. — Только пускай это будет этот номер, а не тот бар у бассейна, где мы встретились. Я бы предпочла отметить годовщину в этом самом номере. Чтобы вокруг не было никого из посторонних. Пускай все будет, как сейчас. Будем слушать дождь, есть пиццу и смотреть «Танцы» по телевизору. Я бы хотела так…

Я кивнул: «Договорились».

А уже на следующий день она собрала чемодан, и я проводил ее на железнодорожную станцию. Мы не прощались, хотя оба понимали, что, скорее всего, эта встреча для нас будет последней. Мы оба были связаны чем-то — работой или отношениями. К тому же я почти не знал ничего о ней. Эти 72 часа рядом с Кристиной были для меня скорее сном, чем чем-то реальным. А сны редко повторяются вновь.

— Пришли мне свой роман, когда его допишешь, — сказала Кристина и вдруг рассмеялась, как будто пытаясь сделать момент нашего расставания чуть более простым и чуть менее грустным.

— Конечно, — кивнул я. — Хотя в этом не будет нужды. Я думаю, он станет популярен, и ты сможешь найти его во всех магазинах Киева.

Кристина сощурила взгляд.

— Нееет, — протянула она. — Я хочу книжку с автографом. Плюс наверняка они будут очень быстро разлетаться с полок. Вдруг я так и не успею ее купить?

Я улыбнулся: «Хорошо, приберегу для тебя один экземпляр».

— Значит, еще увидимся?

— Обязательно.

— Найди меня в следующей жизни!

На этих словах Кристина поцеловала меня очень коротко, как будто не прощаясь со мной навсегда, а просто провожая куда-то. Так целуют тех, с кем скоро увидишься вновь. И в этот момент, я почему-то как-то по-особенному запомнил это. Один поцелуй. Очень короткий и очень быстрый.

Она заскочила в вагон, и, обернувшись, я зашагал назад, не дожидаясь момента, когда состав тронется. Кристина уехала, а через пару дней я узнал, что поезд, на котором она добиралась домой, на большой скорости сошел с рельсов где-то недалеко от границы. Несколько вагонов перевернулось, в трех из них моментально вспыхнул пожар, который быстро перекинулся на другие составы. Из 180 человек, находившихся в поезде, не выжил никто. И спасательная операция, продолжавшаяся почти двое суток, лишь только подтвердила это. После сообщений о катастрофе сразу в нескольких странах объявили трехдневный траур по погибшим. По телевизору выступали политики, представители полиции и звезды кино. Я не помню точно, но, кажется, кто-то даже организовал благотворительный концерт в память о погибших; в центре Киева собрался многочисленный митинг. Я слушал эти новости, уже вернувшись в Минск. И с каждым сказанным словом и с каждым прожитым днем мир вокруг меня становился все более блеклым.

Никогда не говори на серьезные темы… Даже с самим собой. Пустота лучше боли.

После того, как Кристины не стало, я долго не мог ничего написать, как будто все мысли и чувства во мне вдруг закончились одномоментно. Наверное, так мог бы чувствовать себя апельсин, который только что пропустили сквозь соковыжималку. Я смотрел на монитор компьютера, но вместо строчек и слов видел там только свое собственное отражение, словно призрак того человека, которым я был когда-то прежде.

Лишь только в начале сентября дело сдвинулось с мертвой точки. За три или четыре недели я, наконец, сумел выжать из себя две последние главы, и уже в декабре мой первый роман появился на прилавках магазинов. Издательство, с которым я работал, планировало выпустить книгу тиражом в 5 000 копий. Но роман продавался плохо, а потому уже в середине весны общий тираж сократили почти вдвое. Книги залеживались на прилавках магазинов, но мне самому не было до этого уже никакого дела. Полный штиль. Как будто моя жизнь превратилась в фильм, который транслируют без звука.

Иногда, когда я думал о провале своей книги, я даже сам удивлялся, как эти мысли и чувства во мне вдруг смогли измениться так сильно. Когда-то этот роман был для меня воздухом, которым я дышал. А теперь я относился к нему, как к мечте совершенно чужого мне человека. Как будто эта мечта была не моей… Как будто мне ее просто подсунули…

Тем временем после моего возвращения из Юодкранте прошло уже без малого полгода. Деньги на моих счетах стремительно таяли, а потому, когда мне предложили вернуться на прежнюю работу в газете, я почти, не раздумывая, согласился на это предложение. Я работал пять дней в неделю, а по выходным доделывал то, что не успел сделать в будние. Я писал об открытии новых ресторанов, о фильмах, которые только выходят в широкий прокат, а в перерывах между этим занимался прочей ерундой, которую мне поручало издательство. В апреле того же года мы всей редакцией отправились освещать какой-то крупный европейский саммит в Латвии. Я шлялся по Риге с наушниками в ушах. И эта поездка стала для меня единственным более-менее приятным событием за несколько месяцев.

Я помню тогда, уже сидя в салоне самолета, который вез меня обратно в Минск, я вдруг подумал о том, что моя жизнь незаметно для меня самого вдруг вернулась к исходной точке. Я сделал круг, и снова оказался в той же стране, на той же работе — в кольце одних и тех же постоянно повторяющихся дней. В такие моменты я часто вспоминал Балтийское море и крошечный городок под названием Юодкранте, в котором все дороги всегда вели к берегу. Обычно, вспоминая о нем, я постоянно пытался представить себе, как бы сложилась наша жизнь, если бы тот поезд, на котором ехала Кристина, все-таки доехал в Киев? Скорее всего, мы с ней все равно вряд ли были бы вместе. Но, несмотря на это, мне хотелось бы знать, что она есть где-то на свете, и я могу при желании позвонить или написать ей.

В такие минуты я спрашивал себя: если бы мы с Кристиной снова встретились, что бы я сказал ей? О чем бы мы говорили, если бы сейчас в этот самый момент она сидела со мной рядом? Наверное, я мог бы рассказать ей про Минск, про работу в редакции и о том, что роман, который я писал тогда в Юодкранте, так и не стал бестселлером. Моя жизнь незаметно для меня самого сделала круг, вновь вернув меня к исходной точке. И по какой-то странной причине эта мысль бесила меня больше всего остального, как будто из-за нее можно было подумать, что нашей встречи с Кристиной и не было вовсе.

Сколько времени нужно для того, чтобы забыть человека, с которым ты провел вместе всего несколько дней?.. Я не знаю… Единственное, что мне было известно наверняка — это то, что года для этого явно оказалось не достаточно.

— Почему я все еще помню тебя?

— Потому что хочешь помнить… Мне приятно…

Все стало потихоньку меняться лишь только к концу весны, когда холода окончательно отступили, и город вокруг меня стал наполняться блеклыми вспышками солнца. За весь май в Минске не было ни одного дождя. Лишь только облака, что все плыли и плыли куда-то, как будто постоянно напоминая мне, что земля под моими ногами ни на миг не прекращала вращаться. Я чувствовал, как время уходит, и вместе с ним мои воспоминания о Кристине становились все тоньше и словно бы таяли в моей голове. Я ловил себя на мысли, что просто вспомнить ее лицо с каждым днем мне становится все сложнее. Время воровало ее у меня. И лишь только по ночам иногда я все также видел тот пляж у Балтийского моря, где когда-то мы часто проводили время вместе. В моих воспоминаниях погода там не менялась никогда. Но с течением дней я уже и сам начинал сомневаться, были ли эти места такими, какими я их запомнил.

Той же весной я начал встречаться с девушкой по имени Вероника. Она была главным редактором газеты, в которой я работал, а потому наши с ней отношения всегда существовали, словно в двух разных плоскостях. В одной из них она была моей девушкой, а в другой — моим боссом. И эти миры, как две параллельные, никогда не пересекались между собой.