Венецианский бархат - Ловрик Мишель. Страница 5

Она заметила блеск желания в его зеленых глазах и характерную впадину на груди, когда он соткался из тумана: он сам мог не сознавать этого, но Сосии было ясно, что Николо Малипьеро срочно нужна женщина. Она мгновенно приоткрыла свою накидку, чтобы его ноздрей коснулся ее теплый запах дикого животного. Ее аромат протянулся по белому влажному воздуху, осязаемый, словно указующий перст.

Аристократ, на которого наткнулась Сосия, телосложением и сам походил на кабана, толстый и неуклюжий. Когда Сосия приблизилась к нему, у него перехватило дыхание. Она же замедлила шаг, а потом и вовсе приостановилась, глядя ему в глаза. Аристократ тоненько заскулил, а потом с непривычной для себя резкостью схватил ее за запястье и потянул. Его красная мантия сенатора окутала их кровавой волной.

– Как тебя зовут?

– Сосия.

– Ты кто? Ты зачем…

– Ты – венецианец?

– Да.

Сосия улыбнулась.

– С‑сколько?

Она ничего не ответила, увлекая его за собой в переулок, и распахнула накидку. Туман в мгновение ока отделил их от остального мира. Он содрогнулся у нее между ног, глядя ей в глаза невидящим взором, когда она на мгновение зажмурилась, покачиваясь на его черенке, как будто намереваясь сорвать с земли полевой цветок. Он закричал, прикусив язык и понимая, что такого удовольствия не испытывал еще никогда в жизни. По щекам его текли слезы.

Взяв ее, он не испытал облегчения. Николо Малипьеро вновь и вновь растерянно лепетал: «Когда? Сколько?», пока семя застывало у нее на бедрах, а они стояли, тесно прижавшись друг к другу в дверном проеме, окутанные туманом, словно теплым одеялом.

Сосия сказала:

– Реши сам, сколько я стою, понятно?

– Я не могу этого сделать. Я должен узнать тебя. Это… очень важно. – Голос его сорвался, и в нем зазвучали стыдливые умоляющие нотки.

Она молча отстранилась, непоседливая и неугомонная, как белка. Она была такой странной и необычной женщиной, каких он еще не встречал. В Венеции можно было найти самых разных куртизанок, но с такой, как эта, ему еще никогда не приходилось иметь дела. Ее акцент смущал его, да и сама она внушала беспокойство. В ней начисто отсутствовали изящество и нежность: материнские качества, присущие некоторым шлюхам, равно как и коммерческая жилка с расчетом на следующую встречу.

– Когда я снова увижу тебя?

– Откуда мне знать?

– Приходи завтра ко мне в studiolo [17]. Там никого не будет.

Он крепко взял ее за запястье и зашептал на ухо, рассказывая, как пройти в назначенное место.

– Вот ключ. – Она потянулась за ним, и Малипьеро заметил желтый кружок, пришитый к ее локтю. От неожиданности у него перехватило дыхание, но она уже опустила ключ в карман накидки и зашагала прочь, не глядя на него.

Разумеется, она и не подумала прийти на следующий день, когда Николо Малипьеро, дрожа всем телом, лежал, укрывшись шкурами горностая и медведя, которые купил, чтобы на них заниматься с ней любовью. Он лежал в одиночестве, терзаясь липким холодным страхом, что больше никогда не увидит ее вновь, и его сжатые в кулаки руки походили на бутоны умерших роз.

Не пришла она и на другой день, когда полуночная буря наконец-то разогнала туман и Венеция заблистала всеми оттенками порока в ярких лучах солнца. А он ждал. Неверной рукой он налил вино в бокал и стал ждать, пока не исчезнут крохотные пузырьки у его края, сказав себе, что она непременно появится, как только рубиновая жидкость станет совершенно спокойной и неподвижной. Заканчивался второй день, а он так и не выходил из своей студии, боясь, что она появится именно в этот момент и он потеряет ее навсегда. В комнате поселился металлический запах страха и затхлый привкус безнадежного желания. Он отправил посыльного к жене: «Мне нездоровится. Не хочу заразить детей: не приходи ко мне».

На рассвете третьего дня Сосия ногой распахнула незапертую дверь и застыла в дверном проеме, на фоне которого черным силуэтом прорисовались ее талия и бедра под обручем юбки из китового уса. На пальце у нее покачивался ключ.

Она сказала:

– Значит, у тебя все-таки есть красное вино, господин аристократ? Это – как раз то, что я люблю.

Он был совершенно голым, лежа под шкурками горностая. При этих ее словах он неуклюже вскочил, едва не сойдя с ума от радости; мех оставил на его спине розовые полосы, словно он и сам был флагеллантом. Потянувшись за кувшином, он опрокинул его на пол и повернулся к ней, устыдившись до глубины души. Он болезненно сознавал, что вино рубиновыми каплями стекает по его ногам, что на кончике носа повисла унизительная слеза, а внизу живота разворачивается стыдная эрекция.

Сосия на мгновение вспомнила элегантного Доменико Цорци, чьи тонкие губы поражали своей подвижностью, а кожа на лице была бугристой, как огурец. Он, без сомнения, ждал ее, как они и договаривались, в роскошном полумраке своего palazzo. Сегодня он, как и обещал, наверняка припас для нее новую книгу. Что ж, ему придется подождать. Он может даже настолько увлечься своей книгой, как истинный грамотей, что забудет о ней на час-другой. Думать же о Фелисе Феличиано она себе запретила. О своем супруге Рабино она не вспомнила вовсе.

Наступали холода, ей исполнилось уже двадцать семь, и Сосия Симеон почувствовала, что ей требуется новый венецианский вельможа. Этим утром она раскрыла свой гроссбух на новой странице и в колонку, озаглавленную «Золотая книга» [18], вписала имя: «Николо Малипьеро».

Оно хорошо смотрится под всеми прочими, решила она.

Глава вторая

Рабино Симеон, уголком глаза поглядывая, как она прячет книгу на привычное место в нише кладовой, отметил, что жена его осунулась и похудела за те несколько дней, что он не видел ее. Он обратил внимание на то, как прядь темных волос, которую она по привычке сунула в рот, поднимает уголок губ к необычно тяжелому уху. На фоне матово-белой кожи черная прядь походила на трещину на щеке.

В том, что касается природы ее заболевания, он подозревал худшее. Горькое чувство стыда заставило его опустить глаза долу, когда она прошла мимо него по лестнице, поднимаясь в их спальню.

С грустью он отметил худобу ее запястий и хриплое дыхание, но к жалости примешивались и куда более мрачные чувства.

Отгоняя от себя неприятные и оскорбительные образы, навеянные гроссбухом, Рабино яростно затряс головой, стряхивая со своего просторного одеяния чешуйки кожи, мерзкие и отвратительные, как могильные черви. Он плотнее запахнулся в накидку, скрывая желтый круг на рукаве, и выскользнул в ледяной мрак ночи. Если Сосия в кои-то веки собралась провести вечер дома, тогда ему лучше оказаться подальше от нее.

В тот день, когда Сосия Симеон повстречала Николо Малипьеро, исполнилось ровно двенадцать лет с той поры, как Рабино взял Сосию из несчастной и обездоленной семьи далматинских [19] евреев. Поначалу она исполняла у него обязанности служанки и секретаря. Он вдруг вспомнил, что день тогда выдался сырым и холодным, на дворе стоял декабрь, а ему еще не исполнилось сорока. Ей же было всего двенадцать, во всяком случае, так ему сказали, и она была еще puella, невинная и несовершеннолетняя девочка в глазах закона. Вскоре он понял, что она старше по меньшей мере на два года. Всего через несколько дней после своего появления в его доме она невозмутимо попросила у него тряпок для личного пользования.

Он соорудил для нее гнездышко в мансарде и мягко, как только мог, объяснил ее обязанности. Протиснувшись мимо него в комнату, она задела его грудью и многозначительно взглянула на лестницу, по которой они только что поднялись. Рабино понял, что уединение имеет для нее очень большое значение. «Бедняжка, до сих пор у нее такой возможности не было», – подумал он.