Карта императрицы - Басманова Елена. Страница 24

Карл Иванович задумался. Илья Михайлович Холомков был ему известен, молодой человек, служил когда-то у князя Ордынского, путешествовал по Европе, затем вновь появился в Петербурге. Он располагал значительным капиталом, доставшимся от покойной жены, и распоряжался им весьма осмотрительно. Помнится, однажды едва не утонул — развлекался с певичкой, катался на лодке, лодка перевернулась… Девушку спасти не удалось, да и сам господин Холомков чудом остался жив… Что же его связывает с господином Крачковским?

Карл Иванович решил не снимать наблюдения с поляка, может быть, удастся понять, в чем же секрет его дружбы с русским Адонисом, который едва ли не в сыновья ему годится.

В этот момент дверь в кабинет приоткрылась, и на пороге возник дежурный курьер.

— Господин Вирхов, по вашему приказанию господин Багулин доставлен и дожидается в комнате для свидетелей.

— Пусть войдет, да пригласи письмоводителя. — Вирхов захлопнул папки и сложил их аккуратной стопкой в углу стола, отодвинул склянку со льдом. — Зови.

В дверях появился немного смущенный страховой агент и, стащив с головы котелок, остановился.

Карл Иванович встал из-за стола и уставился на ноги агента.

— А почему у вас такие маленькие ноги, господин Багулин?

— Ноги? У меня? — растерянно забормотал пунцовый Модест, так и сяк поворачивая ступни, обтянутые аккуратными штиблетами со шнуровкой. — Не знаю, господин следователь, от природы, наверное.

— А как вы смотрите на то, чтобы мы сняли отпечатки ваших ступней, господин Багулин?

— Если следствию требуется, готов предоставить в ваше распоряжение все отпечатки — и ног, и рук, — с готовностью ответил толстячок.

— Вот и хорошо, очень хорошо… Сплошное удовольствие — иметь дело с законопослушными гражданами, с сознательными верноподданными Российской империи, — улыбающийся Вирхов жестом пригласил толстячка пройти к столу. — Присаживайтесь, разлюбезный Модест Макарович. Отвечайте на вопросы внятно и по возможности точно.

— Мне нечего скрывать от следствия, — ответил тихо страховой агент, опасливо севший на стул, и следователь заметил, что он избегает смотреть собеседнику в глаза.

Оглянувшись на письмоводителя, уже начавшего заполнять протокол допроса, Вирхов уставился светлыми глазками в пунцовое лицо свидетеля.

— Есть ли у вас причины мстить Роману Закряжному?

— У меня? — изумился Багулин. — Мстить? За что же я могу мстить?

— Хотя бы за то, что художник отказался страховаться в вашей «Саламадре». И тем лишил вас хорошего заработка.

— Ну и что? — не поднимая глаз, возразил Багулин. — Многие отказываются. Неужели всем надо мстить?

— А почему же тогда Роман Закряжный утверждал, что это вы подожгли портрет императора Петра Великого в Воспитательном доме?

— Он, мошенник, такое утверждал? — Модест вскочил и начал рвать с шеи душивший его галстук отвратительного розового цвета. — Ах, тварь! Предатель! Негодяй!

— Довольно, господин Багулин, — прервал его Вирхов, — ваше запирательство ни к чему не ведет. Вы хотели вынудить художника застраховать его шедевры.

Могло показаться, что Карл Иванович твердо уверен в истинности своих слов, — так убедительно звучал его голос, так жестко двигались тонкие губы и выпуклый подбородок с глубокой ямочкой посередине. Модест Багулин, смотревший во все глаза на следователя, не знал, что Карл Иванович отрабатывает новый метод допроса, придуманный им самим. Этот метод он назвал «буря и натиск». И состоял он в том, чтобы как можно более уверенно нагнетать в уме допрашиваемого самые умопомрачительные, самые невероятные версии и мотивы — да так, чтобы тот не выдержал напряжения, сорвался и сам выдал себя.

— Зачем вчера вечером приходил к вам Роман Закряжный? — продолжал давить Вирхов.

— Он, Роман то есть, зашел, потому что вы его отпустили, — неуверенность и слабость чувствовались в каждом слове Модеста. — Я даже думал сначала, что он сбежал из заточения!

— Напрасно, господин Багулин, — отрезал Вирхов, — от нас сбежать никому не удавалось. А вот что он делал у вас?

— Он, у меня… рассказывал… просил помощи… — лепетал Модест.

— Какой помощи?! — гремел Вирхов.

— Всякой, всякой, господин следователь, и человеческой, и денежной…

— Чего он от вас хотел? — не снижал натиска Вирхов. — Отвечайте коротко и ясно.

— Он, он хотел, чтобы я дал ему денег, — продолжал лепетать Модест.

— А зачем?

— Он опять на мели… Холсты, краски, реквизит… Он хотел, господин Вирхов, чтобы я дал ему денег, а он обойдет все места расположения своих портретов и заплатит за ночное дежурство прислуге… Портретов-то много… И денег надо много…

— А откуда деньги у вас в большом количестве? — наседал Вирхов.

— И у меня нет, нет у меня таких денег, — застонал Модест, — зачем вы меня мучаете? Едва отделался от проклятого гения.

— И где же ныне пребывает господин художник?

— Побежал дальше деньги искать. Но обещал заглядывать ко мне, чтобы узнавать сведения о мистере Стрейсноу.

— А что его интересует в этом англичанине? — спросил Вирхов.

— Видите ли, господин следователь, — заерзал на стуле Модест, — я обещал вам говорить всю правду, так я ее и скажу. Вы показывали Роману какие-то следы, нарисованные на бумаге… Вы не знаете художников, не знаете их творческую фантазию! Может быть, он и сказал вам, что рисунок ноги похож на мой, не знаю, но мне он говорил совершенно другое.

— О чем это вы изволите рассуждать? — недоуменно спросил Вирхов.

— Понимаете, господин Вирхов, — понизил голос Багулин и, обернувшись на застывшего с пером в руках письмоводителя, добавил: — Он просил меня следить за мистером Стрейсноу.

— Вот как? — поднял плоские белесые брови Вирхов. — А зачем?

— Видите ли, художник слышал россказни, что по столице разгуливает оживший призрак императора Петра и поджигает свои изображения. Вместе с арапчонком. Художник в призраков не верит и думает, что за призраком скрывается мистер Стрейсноу…

— Но зачем ему-то уничтожать картины Закряжного? — удивился Вирхов. — И потом, он мог уничтожить их в его мастерской — и сразу несколько сотен!

— Эту версию Роман мне тоже излагал, — подтвердил Багулин. — Да в мастерской опасно, там ваши люди дежурят.

Вирхов с досады крякнул.

— Только я следить за мистером Стрейсноу не стал, хотя думаю, что под опасениями Романа почва есть, — продолжил Багулин.

— И какая же это почва? — усмехнулся Вирхов.

— А все та же, — быстро залопотал толстячок, — все та же, господин следователь. Художники-то люди глазастые, наблюдательные, зоркие, глазомер у них развит великолепно. Вот он и утверждает, что отпечаток ноги, который у вас есть, принадлежит мистеру Стрейсноу.

— Не может быть! — Вирхов хлопнул ладонью по столу. — У такой махины и такая маленькая нога? Не верю!

— А напрасно, уважаемый Карл Иванович, напрасно, и у императора нашего, Петра Великого, ножка-то тоже была девичья…

— Вы шутите? — Плоские брови Вирхова взметнулись вверх, он вынул носовой платок и отер испарину со лба.

— Нет, господин следователь, истинную правду говорю. Можете справиться у историков, они мастера ищейных дел.

Страховой агент с видимыми усилиями наклонился и, шумно пыхтя, стал расшнуровывать штиблеты.

— Что вы делаете? — перегнулся через стол Вирхов.

— Зовите ваших экспертов, — голос Багулина звучал натужно, — мне время терять нельзя, а то и без хлеба насущного останусь, если каждый день на допросы ходить буду. Я готов дать отпечатки своих ног.

После легкого замешательства изнуренный Вирхов — от своего метода он, кажется, уставал гораздо больше тех, на ком его испытывал! — нажал на кнопку электрического звонка и распорядился вызвать специалиста. Через минуту все необходимое было принесено: тазик с теплой водой, мыло, полотенце, баночка с краской, валик, фарфоровая дощечка, листы гладкой плотной бумаги.

Едва сдерживая смех от холодных щекотных прикосновений типографской краски, Модест терпеливо ждал, пока эксперт прилаживал его ноги к фарфоровой пластинке, потом с удовольствием ступил на расстеленный лист бумаги. Когда он сел, эксперт осторожно отделил оттиски от синих подошв. Довольный толстячок опустил обе ноги в тазик, намылил ступни, потер их друг об друга и вынул ноги из посиневшей воды. Насухо обтерев их поданным полотенцем, Модест обулся и встал.