Одинокие боги - Ламур Луис. Страница 26

Еще я приврал ему, что моей знакомой эти камни очень понравились, поэтому-то я и раздумал их продавать так дешево и менее чем за сто долларов не отдам. Тот так и подскочил от радости, выложив мне тут же сто долларов за штуку.

Не могу сказать, что поступил нечестно, ведь я даже не говорил ему, что это рубины, а назвал их просто красными камешками. Он и решил, что хитро обвел меня вокруг пальца, потому что такая старая крыса пустыни, как Буркин, вообще не в состоянии разбираться в драгоценностях. Вот почему я спокойно взял его деньги. Накупил себе еды и снова отправился за гранатами. Посещая салуны или другие присутственные места, где появлялось много новичков, я брал с собой эти гранаты и вроде бы внимательно изучал их, рассматривал, сидя за столом. И, рано или поздно, кто-нибудь обязательно покупал их. Приманка срабатывала.

«Исключительно прелестные красные камешки, — говорил я, будто навеселе, вслух. — Моя женщина очень обрадуется им. Она сможет сделать себе бусы».

И знаешь что, малыш? Многие пытались уговорить меня продать им эти камешки. А я, наверное, оказывался очень слабым, потому что каждый раз им удавалось уговорить меня. На эти деньги, ни о чем не беспокоясь, я жил целый год.

И вот теперь опять решил направиться отсюда в кратер, поискать те камешки. Это не очень-то просто, малыш, их трудно обнаружить, но знаю, что гранаты там есть.

Питер гостил у меня еще с неделю, научил меня печь лепешки, бисквиты и делать по хозяйству многие другие незамысловатые вещи. Я узнал от него, как обнаружить золото, как промывать золотоносный песок... Потом Буркин уехал. И в тот момент я даже не мог предположить, что пройдет очень много времени, прежде чем мы снова с ним встретимся.

Глава 16

Проходили дни. Мы с Франческо часто ездили в горы и пустыню, а иногда вместе с его отцом и другими кахыоллами отправлялись взглянуть, какой будет в этом году урожай желудей, Очень важно было успеть их собрать, пока не уничтожили белки и другие животные и птицы. Была и другая опасность: если погода продержится влажной, желуди могли до срока упасть на землю, начать гнить, а ведь, как я уже упомянул, это основная пища кахьюллов.

Мы скакали вдоль высохших рек, чтобы посмотреть на созревшую фасоль, отыскать тунцов, которые могли зацепиться за кактусы. Индейцы хорошо знали каждое растение в пустыне, что оно могло дать — зерна, фрукты или орехи.

Как-то раз мы пересекли едва заметную тропу, уходившую далеко в горы. Когда я ступил на нее, индейцы тотчас попросили меня вернуться.

— Это тропа Старого Народа, — объяснил Франческо.

— Ты никогда не ездил по ней? — поинтересовался я.

— Это их тропа. У нас есть свои.

— А вдруг она ведет к воде?

— Все равно, это не наша тропа.

Мы обошли стороной еще несколько подобных тропинок. И я не мог понять почему. Может быть, вода, к которой они вели, уже ушла, а рощи, где собирался Старый Народ, исчезли с лица земли? И вообще, кто он, этот Старый Народ?

С каждым днем, путешествуя, я узнавал все больше неизведанного. В поездках по горам и пустыне старался запомнить, какие растения индейцы собирали, а какие обходили стороной. Конечно, я многое постигал, еще когда передвигался по пустыне с отцом, Фарлеем и другими. Но лишь теперь понял, что земля, на которой жили кахьюллы, благодаря тому, что в пустыне она была ниже уровня моря, а горы возвышались над ней на десять тысяч футов, — земля эта очень богата растительностью, в отличие от владений индейцев иных племен.

Иногда мы встречали других кахьюллов и чемехавов, которые всегда узнавали меня, потому что я был сыном Верна. Помнили, что отец нашел их в тяжелое голодное время и привел им целое стадо. Тогда, в сезон дождей, сырость сгубила весь урожай желудей, фасоли и прочих растений, от которых зависела жизнь индейцев: все было уничтожено дождем. Отец спас им тогда жизнь, и они платили ему, чем могли. Как-то раз совершенно незнакомый индеец неожиданно подошел к дверям дома, сообщив о приближающихся всадниках, и я едва успел укрыться в дюнах...

Так дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы... Я продолжал сидеть над книгами, читая медленно, запоминая незнакомые слова, стараясь вникнуть в их значение.

Вряд ли теперь, спустя столько времени, кто-нибудь из моих врагов сомневался еще в моей гибели. Но мой дед, очевидно, был весьма беспокойным человеком. А может быть, до него дошли слухи, что дом Тэквайза в пустыне обитаем? Однако, когда незнакомые люди попытались однажды проникнуть ко мне, то немедленно были остановлены кахыоллами, которые с хитроумно изогнутыми луками и ружьями наизготове, словно привидения, летали по пустыне. Незнакомцы повернули коней и пустились наутек, ожидая в любой момент пулю или стрелу в спину и, наверное, раскаиваясь в том, что осмелились заглянуть сюда: кахыоллы преследовали их несколько миль подряд.

Я не сразу привык к уединенности жизни в пустынном краю, где, по воле судеб, мне пришлось жить. Перевал между горами Сан-Джакинто и горой Сан-Гордонио был удобным и самым красивым изо всех перевалов, ведущих к побережью. Но никто из белых не рисковал пользоваться им. Если смотреть с берега, на расстоянии было видно, как высоки пики гор и как мощно вздымались они к небу: мрачные скалы отпугивали, и переход в этом месте казался неосуществимым.

В своих поездках калифорнийцы редко посещали пустыню, предпочитая перебираться морем; другие — дорогой, идущей из Мексики и пересекающей реку вдоль владений юмов, потом огибающей горы, лежащие южнее того места, где я жил. Существовали другие пути, и не было никакого резона проделывать столь трудный долгий переход из Лос-Анджелеса через южную пустыню.

Здесь путешественников вряд ли что-то могло заинтересовать, поэтому они и не предпринимали подобных попыток. Горячие источники, от которых получил свое название Аджью Каленте, долгое время использовались лишь индейцами. У калифорнийцев существовали такие же, но расположенные неподалеку от города, а про эти им было и вовсе ничего неизвестно.

Чудеса между тем в моем доме продолжались, и время от времени с полки вдруг исчезала какая-то книга, но всегда вместо нее появлялась другая, новая. Как-то раз, в первые месяцы моего полного одиночества, я обнаружил на столе в доме мешочек с орехами. В другой раз неожиданным подарком стала буханка хлеба, испеченного из необычной ореховой муки.

Теперь я читал уже гораздо быстрее прежнего и очень радовался новым незнакомым книгам, встававшим на полку рядом с прежними, старыми. Из осторожности я не рассказывал кахьюллам о таинственных исчезновениях: они просто могли не понять меня.

Значит, думал я, в горах и в самом деле кто-то прятался, — кто-то, не желающий быть замеченным, но не приносящий мне никакого вреда. Если он не хочет, чтобы его видели, пусть прячется — его право.

После гибели отца у меня осталось шестьсот долларов в золотых монетах. Когда мои запасы подошли к концу, а Питер все еще не появлялся, я достал из жестянки, где они хранились, одну монету и отправился в небольшую лавку, невдалеке от дома, чтобы купить себе еды.

Взяв золотой, лавочник огляделся, очевидно боясь быть услышанным, и зашептал:

— Я не спрашиваю тебя, мальчик... Но если у тебя еще много таких монет, никому о них не рассказывай. Даже хорошие люди могут проболтаться, а здесь шныряют разные бродяги, которые могут убить человека и за цент.

Он повертел монету в руках.

— Бери все, что тебе нужно, мальчик. Оставляй этот золотой у меня, а когда тебе еще что-нибудь понадобится, приходи и снова бери. Я скажу, когда деньги кончатся и нужно будет платить снова.

Он оказался настроенным дружелюбно, но я уже никому не верил. Однако рассуждения лавочника были вполне логичными, поэтому я последовал его совету.

По-прежнему, то один, а иногда в компании с Франческо я исследовал окраины пустыни и забирался глубоко в горы Сан-Джакинто и Санта-Росас. Часто уходил в каньоны и даже оставался там на несколько дней.