Танго с Бабочкой - Вуд Барбара. Страница 41

В ту ночь, когда она лежала и умирала, шел снег, и Дэнни сидел возле ее постели совсем один.

Младшие дети спали вповалку на огромной железной кровати, прислоненной к стене, оклеенной желтыми газетными листами там, где были щели. Папа и двое старших сыновей (Бекки уже убежала от них с продавцом сельской утвари) отправились в путь, в конце которого, на расстоянии трех миль, их ждал дом землевладельца. Они надеялись уговорить его позволить им остаться на зиму. Жена больна, сказал бы Августус этому человеку, детям нечего есть. Не самое лучшее время, чтобы собирать вещи и грузиться в телегу.

В ту ночь Дэнни было страшно. Раньше он такого страха не испытывал никогда. Мать лежала на соседней кровати, заходилась приступами кашля и мучилась от жара.

А он сидел рядом, держа ее трясущуюся в лихорадке руку и вслушиваясь в пугающий бред о белой лайке, выскочившей из пригоршни, чтобы рассказать людям о местах пострашнее преисподней.

Юный Дэнни крепче сжал ее руку и стал умолять не умирать. Он взмолился Господу, теряясь в догадках, способно ли непостижимое человеческому разуму высшее существо услышать его призыв сквозь завывания ветра за стеной.

А потом он решил не уповать на Господа, а взять все в свои руки.

— Я ненадолго выйду, мам, и скоро вернусь, — прошептал он ей. А потом он выскочил в захлебывающуюся бурей ночь и что есть сил побежал по засыпанной снегом дороге. До дома доктора он добрался через час; окна красивого здания, стоящего на отшибе, отбрасывали на покрытые белизной поля разноцветные рождественские узоры. Горел свет, изнутри доносилась приятная музыка. Дэнни добежал до двери, в изнеможении привалился к ней и, собрав последние силы, постучал.

Доктор Саймон Вэделл лично вышел открыть незваному гостю; его объемистый живот покрывала салфетка.

— В чем дело? — осведомился он у оборванца, стоящего на пороге его дома.

— Маме очень плохо! — выпалил Дэнни, всем сердцем желая оказаться внутри, где было так тепло, играла музыка и вкусно пахло едой.

— Извини, сынок, — сказал доктор Вэделл, — но я не могу ничего для нее сделать.

— Вы должны пойти со мной! — крикнул Дэнни.

— Иди домой, — сказал доктор закрывая дверь.

— Ей нужна ваша помощь!

Глядя, как перед его носом исчезает последняя надежда на спасение, Дэнни расслышал, как доктор, обратился к своему незримому гостю:

— Как же я жалею, что уехал из Нового Орлеана…

Дэнни буквально потерял рассудок. Он продолжал барабанить в дверь и звать доктора Вэделла по имени. Он обежал дом, пытался открыть окна, заглянуть сквозь плотно сомкнутые занавески. Стучал в заднюю дверь, затем вернулся к парадной.

Запыхавшись, он тяжело задышал, и морозный воздух, казалось, наполнял его легкие битым стеклом. Его руки и ноги окоченели; лицо горело от холодного ветра. Он уселся на ступеньках и заплакал. А потом в доме раздался телефонный звонок. Дэнни обежал здание и прильнул к окну. Доктор Вэделл разговаривал с кем-то. Прижав к ухо к стеклу, он услышал, как доктор говорит преподобному Джошуа Биллингсу, что скоро будет.

— Держите ее в тепле, — посоветовал доктор. — Судя по всему, ничего страшного. Но я в любом случае к вам приеду.

Дэнни стоял, прижавшись спиной к стене, и смотрел, как доктор торопится к своей машине, повязывая на ходу шарф; в руках у него была медицинская сумка. Когда машина исчезла в снежной мгле, Дэнни почувствовал, как зимний буран проникает в его тело и концентрируется ледяным комком где-то в области живота, причиняя ужасную боль.

«Саймон Вэделл», — думал он, пробираясь по сугробам в сторону дома. «Саймон Вэделл», — звучало у него в голове, когда он на всех порах несся обратно, глотая слезы и надеясь успеть к постели умирающей матери. И с каждым шагом по замерзшей дороге в неокрепшем сознании двенадцатилетнего мальчика закипал гнев, облеченный в еще одно имя — преподобный Джошуа Биллингс, ведь именно он вызвал доктора. И именно в тот момент, когда он, обессиленный, добрался до двери в сарай, служивший его семье домом, начался его особый список имен. Имен, которых он не забудет никогда.

И он сидел рядом с матерью, умываясь горючими слезами и заламывая руки, чувствуя себя совершенно беспомощным и беззащитным. А потом, ближе к рассвету, она очнулась от горячки и в краткий миг просветления взглянула на своего красавца сына, взяв его за руку своей нетвердой рукой.

— Ты должен вырасти хорошим человеком, Дэнни, — сказала она и испустила дух.

Много дней его никто не видел — Дэнни разделил свою злобу и скорбь только с полюбившимся ему техасским небом. Его рогатка совсем истерлась, став орудием возмездия ни в чем не повинной природе. После этого Августус Маккей потерял всякий контроль над сыном, и никакие розги уже не могли его вернуть. Когда добрая душа матери покинула ее тело, нечто темное и жестокое поселилось в душе Дэнни. Ему пришлось повзрослеть в двенадцать лет.

Песня закончилась, и Дэнни вернулся в душную кухню, к ароматным запахам готовящейся еды и доносящемуся из комнаты девичьему смеху. С того места, где он сидел, приемная Хейзел просматривалась просто великолепно. Мужчины общались с проститутками, выбирая, с кем провести ночь.

В ночь, когда умерла Мэри Маккей, у Дэнни появилось очень странное чувство относительно матери, и сказать, чего в нем было больше — любви или ненависти — не представлялось возможным. Он боготворил ее, а она его подвела. Поэтому Дэнни вырос с четким осознанием двух вещей: ни одна женщина в мире не может сравниться с его матерью; ни на одну женщину полагаться нельзя.

— Все в порядке, мистер Дэнни? Пирог невкусный?

Он поднял взгляд на Элайю; ее темное лицо было мокрым от пота.

Исходя из своей собственной оценки людей Элайа находилась на нижней ступени социальной лестницы — она была негритянкой.

«Ну, — подумал Дэнни, прикончив пирог и встав из-за стола, доставая при этом пачку сигарет, — если эта старая негритянка и обречена до конца своих дней оставаться на дне, то я, Дэнни Маккей, не собираюсь мириться со своим нынешним положением».

В один прекрасный день все эти представители высшего общества, приличные люди, будут мечтать о том, чтобы пригласить его в свои шикарные гостиные и подложить ему в постель своих прелестных дочерей. Он докажет своей матери, докажет им всем, что у Дэнни Маккея все схвачено.

Ночь в Сан-Антонио была такой жаркой, что складывалось впечатление, будто едешь на машине сквозь кипящее варево. Какое-то время Дэнни и Боннер Первис обсуждали идею отправиться в кино, но пришли к выводу, что там будет еще жарче, да и вообще кино теряло всякий смысл, если только не показывали фильм с Джоном Уэйном или же у тебя под рукой не было веселой подружки на заднем ряду.

Боннер Первис был на год моложе Дэнни и до сих пор радовал окружающих своими веснушками. Его не взяли в армию из-за плоскостопия, и поэтому он поставлял курсантам-летчикам дрянную выпивку и грязных девок. Боннер являл собой ходячий пример того, что у природы тоже есть чувство юмора: с самого раннего детства в его характере проявилась совершенно нечеловеческая жестокость, которую его почтенный родитель не мог выбить из него никакими порками, но при всем при этом Творец наделил этого человека поистине ангельским лицом. И мужчины, и женщины оборачивались, когда он проходил мимо. Им казалось, будто на землю спустился архангел Гавриил собственной персоной, ведь никто иной не мог обладать такими мягкими светлыми волосами, ниспадающими на идеальной формы уши, голубыми глазами и точеным подбородком. «Его улыбка, — говорили они, — способна привести в благоговейный трепет даже взбесившегося быка, завидевшего красную тряпку, а его изящным кистям позавидовала бы любая красотка». Правда, все, кто жил в этом районе Сан-Антонио, знали, как он обошелся с несчастным старым псом Фреда Макмерфи. Но все равно не любить его было просто невозможно — так мило он выглядел. И поэтому курсанты верили ему и хорошо оплачивали его услуги даже в тех случаях, когда это было, в общем-то, незаслуженно.